***
Темнота наступает неожиданно. Все плохие вещи всегда так работают — заранее звонят только коллекторы, а вот прочие неприятности в жизни случаются экспромтом. Из всех потенциальных мест, где Сергея могла настигнуть кара за прошлые злодеяния, меньше всего подходит парковка «Электронного рая», но — повторяю — все неприятности в жизни происходят экспромтом и очень нелогично. Собака, которую Олег уговорил его взять на передержку, погрызла провода в серверной — как назло те, замены которых у Разумовского не было. Надеть штаны в субботу утром кажется Сергею большой победой над собой — и всем миром. Протолкаться к проводам в переполненном магазине и найти нужные — еще большей победой. Судьба настигает его на парковке. В этот раз, она умело маскируется под пятерку крепких мужчин в черном, с лыжными масками на лицах. Прежде, чем он теряет сознание, Сергей видит за их спинами пожилую пару, загружающую покупки в багажник старенького «форда». Возмущения на их лицах нет, только слабое любопытство. Супруги, вероятно, решили, что перед ними «эшники» крутят гражданского активиста. Обычное субботнее утро в Питере. Это все вихрем проносится в голове Серёжи Разумовского, пока его заталкивают в салон черного «мерса», для верности еще раз приложив по голове. Темнота цветет и множится. Темнота шипит на него серо-белыми помехами в телеэфире. Сергей приходит в себя дважды: когда машина едет по хорошему асфальту, а затем еще раз, когда ее трясет на ухабинах. Оба раза он не удерживается в сознании долго: наемник с холодными серыми глазами вырубает его электрошоком. Наемник с холодными серыми глазами кажется ему смутно знакомым, а темнота цветет и множится. Темнота шипит на него бело-серыми помехами в телеэфире.***
— С пробуждением, гражданин террорист, — над ухом раздается преувеличенно-бодрый голос. Сергей с трудом выныривает из темноты, но открыть глаза пока кажется ему непосильной задачей. — Сколько? — выговаривает Разумовский, охрипший от долгого молчания. — Нас — сколько? Прикидываешь, к чему готовиться? — собеседник явно усмехается. — Выкуп — сколько? Сколько вы хотите денег за меня? Открыв глаза, Сергей обнаруживает себя в полутемном складском помещении: повсюду ящики, старые офисные кресла, потрепанный матрац, одинокая лампа на кипе пожелтевших газет. Похитителей пятеро. Один — тот самый, сероглазый — стоит прямо над ним, опершись руками о спинку кресла по обеим сторонам от его головы. Остальные — поодаль, все в лыжных масках. Руки у Разумовского связаны сзади, и связаны на совесть — в узлах он разбирается. — Выкуп?! — сероглазый оборачивается к своим товарищам и противно смеется. — Сережка думает, что его похитили ради выкупа! Вот юморист! Ты в КВН, часом, не играл в универе? Такой талант пропадает… — Ты, кажется не понял, — цедит Сергей сквозь зубы, — я вам одолжение делаю, такое ведь не каждый день бывает: из наемников средней руки в миллионеры по щелчку пальцев. Только пальцы у меня для этого должны быть свободны. Он на пробу дергает руками, показывая, что для плодотворного сотрудничества его нужно развязать, но отклика не получает. — Ох, Серёжка-Серёжка, — вздыхает сероглазый. — День у нас и правда удачный. Ты как-то очень легко попался, для такого известного террориста. — У террористов тоже бывают выходные. — Справедливо. — Ну, так что по деньгам? Вы в евро принимаете, в рублях? — Мы, Сережка, аналом принимаем, и никак иначе, — сероглазый резко стягивает с лица маску, и сердце Разумовского ухает в желудок. Он был прав, посчитав, что знает этого бугая. Он знает. Не лично, но по фотографии — знает, знает, господи, почему именно он…?! Перед Сергеем стоит Дракон. Наемник семьи Дагбаевых. — Не ожидал, да? — Дракон кладет маску на стол и наклоняется к Разумовскому еще ближе. От него несет ментолом и одеколоном, виски взмокли от пота. Светлые короткие волосы, острая челюсть, звериный оскал и бицепсы шириной с его, Серёжину, голову. — Вижу, что не ожидал. Аж язык в жопу засунул с перепугу, а с тобой такое, как я знаю, редко случается. Но ты не переживай, просто будь хорошей послушной сучкой и помоги моим мальчикам сбросить напряжение. Работа у нас, сам понимаешь, не сахар. Нет. Сережа не уверен, произносит он это вслух или только в своей голове, но это неважно. Его накрывает лавиной тюремных воспоминаний. Четверо. Их тогда было четверо, а сейчас пятеро. Тогда не было ни шанса спастись — он был в руках судебной системы, спрятанный от адвокатов и прессы за стенами СИЗО, а сейчас — за городом, всего в паре километрах от трассы. Меньше часа ходьбы, а там — заправка с горячим кофе, телефон, цивилизация, спасение. Это несправедливо: он собирал себя по кусочкам после тюрьмы, может, и не собрал до конца. Это несправедливо — тогда он был один, а сейчас у него есть Олег. — Вы знаете, кто я? Вы знаете, что я буду мстить? Что за меня будут мстить? — распаляется Разумовский. — Что ваши семьи, ваши дети — они все не скроются от моей мести — вы знаете это? — Мы знаем, лапушка, — отвечает с ухмылкой Дракон, — что на тебя поступил заказ. Я не буду называть имени, но у тебя ведь есть подозрения, правда? Заказ «убить, но так, чтобы перед смертью он страдал». У нас есть, конечно, и горелка, и ножики всякие разные, и щипцы для чего-нибудь интересного. Страдания мы приносить умеем, уж поверь. Но мы тут с ребятами подумали… уж очень ты блядски красивый, чтобы просто запытать тебя тут. И отсасываешь, наверное, первоклассно — у Поварешкина, насколько я помню, вкус в мужиках, что надо. Они не шутят — понимает Сережа. Это не угрозы, не вымогательство и не запугивание. Это план. Они уничтожат то, что не смогли уничтожить в нем зэки, а затем убьют — если Олег не найдет его вовремя. Всё в нем, что могло сражаться, всё, что было способно думать, замирает. Он леденеет от мысли, что после того, как они наиграются с ним, его просто тихо убьют, без свидетелей закопают в лесу, и Олег так и не узнает, что с ним произошло. Всё в Разумовском немеет, и от этого просыпается Тряпка. Разумовский мучительно соображает — пускать ли альтер-эго за руль? Пустить — и тогда тот примет на себя основной удар, как тогда, в тюрьме, и ему, Сергею, будет легче оправиться от произошедшего. Он поплачет на плече Олега день-другой, а затем уничтожит остатки клана Дагбаевых, даже если ему придется спалить весь город. Он знает это. Тряпку не жалко — его, Сергея, жальче. Тряпка и так не оправился, ему от нового надругательства ни холодно, ни горячо — или так он продолжает себя убеждать. Не пустить — значит до конца пытаться выжить, сбежать, откупиться. Изворачиваться, как уж на сковородке. Говорить, угрожать, уговаривать. Он может зацепиться за ускользающее сознание, не пустить Тряпку за руль, но зачем — если Олег не успеет, его все равно убьют, а если успеет — пусть Тряпка заберет боль и унижения себе. — Тащите его на матрац, живее.***
Дракон делает шаг назад. Двое его ребят — Седьмой и Второй — без промедления сдергивают Разумовского со стула и тащат, брыкающегося, к матрацу. Двое других — Пятый и Девятый — подкатывают стулья к главному месту действия. Серёжку швыряют на матрац, как мешок картошки, тут же дергают за шиворот толстовки, поднимают на колени. Дракон садится перед ним, неторопливо гладит член через штаны. — Ну, что, ты подумал? Будешь моей послушной сучкой? Разумовский молчит, а затем что-то в нем надламывается, потухает, как свечка. Ненависть, полыхающая в синих глазах, брызгает слезами, так карета превращается в тыкву, когда часы бьют двенадцать. — Не надо, пожалуйста, — скулит Разумовский. Его дерзости больше нет, Дракон видит перед собой все того же Серёжу — внешне он никак не поменялся — но внутри словно стал на двадцать лет моложе. — Надо, лапуля, надо, — Седьмой пихает Серёжу ближе к начальнику, и Дракон хватает его за волосы — красивые и мягкие, возмутительно-рыжие. — Открой рот, покажи язычок. Сережа отшатывается назад, но тут же натыкается на Седьмого, а Дракон дергает рыжего за волосы к себе, носом в промежность. — Расстегни мне ширинку, достань хуй и пососи хорошенько, — приказывает Дракон. — Я не буду делать за тебя твою работу. — Я не могу, пожалуйста, не делайте этого, — лепечет Разумовский. Его подбородок дрожит, по щекам льются слезы — это и есть тот самый безумный убийца? Вот этот — с синими глазками побитого щеночка? — Тут очередь, не задерживай неизбежное. Рот открыл, я сказал. Разумовский опять колеблется, и Дракону приходится самому расстегнуть ширинку, а затем достать из голенища нож. — Открой. Свой ебаный. Рот, — повторяет наемник, направив лезвие в сторону шеи пленника. Заливаясь слезами, Сережа открывает рот и позволяет надеть себя на член Дракона. — Вот так-то, рыжая блядь, а теперь соси. Как Поварешкину соси, с душой. Сосет Сережа как-то не очень умело — как будто это первый или второй минет в его жизни, и Дракона это злит — конечно же, его просто наебывают, разыгрывают карту неопытности, в надежде, что он будет с рыжим понежнее. Он не будет. — Глубже бери, в горло. Давай, сука, не выебывайся. Дракон покрепче хватается за рыжие волосы на затылке и начинает драть Сережу в рот в своем ритме. Тот мычит и давится, но трахать его прямо в спазмирующее горло приятно вдвойне. Мокрые пошлые звуки пузырящейся слюны возбуждают остальных наемников. Кто-то из них стоит, кто-то сидит, надрачивая член и пожирая Серёжу глазами. — Раздень шлюху, — предлагает Второй. — Покажи вторую дырку. — Жди своей очереди, — отмахивается Дракон. Ему слишком хорошо, чтобы думать хоть о чем-то, кроме жаркого влажного рта и покрасневших от трения губ, между которыми скользит его мокрый от слюны член. Его Золотейшество только манит и не дает — не беда, мало ли на свете красивых доступных блядей — а этому еще и платить не придется. Пять тыщ туда, пять тыщ сюда, а это тоже ведь деньги. Кончив, Дракон заставляет Серёжу проглотить всё до капли, и тот закономерно давится, глотает слезы вперемешку со спермой, всхлипывает. Её-богу, как студент первокурсник на своей первой в жизни групповушке. — Разденьте сучку, — Дракон толкает Серёжу назад, на матрац, и Второй тут же бросается на него, задирает толстовку. Пятый стаскивает джинсы и белье — тот почти не сопротивляется, только ревет еще громче, дергает связанными руками. — Пожалуйста, ну что хотите просите, только не это! Нет! Не это! Пожалуйста! Не надо! — На спине его выебешь или как? — уточняет Второй, сорвав остатки одежды. — На живот его, и ноги держите. Разумовского переворачивают, вжимают лицом в матрац. Ноги приходится держать двоим; тот брыкается как свинья на скотобойне. — Ну не надо тут невинность разыгрывать, — Дракон шлепает его по ягодице, ощупывает сжатый анус. — Мы же знаем, что Поварешкин тебя разъебал, как надо. Хуй у него большой — сам видел. Но знаешь, у меня не меньше, так что разожми булки и кайфуй. — Смазку дать? — уточняет Седьмой, шаря в карманах. — Обойдется. Сучка у нас опытная, знает, как принять большой хуй. Правда, Серёжка, знаешь? — Пустите! Пожалуйста, не надо! Я не хочу, не делайте этого! — Вот же заладил одно и тоже… Мне опять нож достать, или ты послушным мальчиком будешь? Ответа Дракон не дожидается. Он впивается в бедро Разумовского, удерживая его на месте, и толкается членом в расщелину. Попасть удается не сразу. Серёжа инстинктивно сжимается, мычит что-то неразборчивое в матрац, пытается свести ноги, вырваться. — Не сопротивляйся, блядь, иначе порву. — Да че ты с ним возишься, Вад, всё равно же в расход пойдет, — не выдерживает Пятый. — Тут ребята уже лопнут сейчас, яйца синие, сжалься. — После меня — хоть втроем в одно очко, — обрывает его Дракон, — но вперед очереди не лезть. Он усиливает напор и вталкивает головку Серёже в анус, тот кричит и дергается, но связанные руки не дают ему ни шанса избежать жесткой долбежки. Дракон протискивается дальше, входит целиком, вдавив рыжего в матрац. — Больно! Больно! Больно, не надо! Хватит! — Не реви, сучка, это всего лишь хуй. Сейчас раздолблю твою дырку и пущу ребят — видишь, как всё удачно складывается? Дракон выходит, оставив внутри только крупную головку, а потом резким толчком вбивается обратно. Серёжа визжит. Он узкий настолько, что перед глазами плывут звезды, сжимает его член по всей длине, горячий, шелковый. — Что, блядь, не нравится, когда ебут на сухую? Рыжая ты сука… Свободной рукой он опять нашаривает мягкую шевелюру Разумовского и дерет его быстро и безжалостно. От крика Серёжи звенит в голове, и он кивает Второму, разрешая присоединиться. Того не нужно просить дважды. Раскрытый в крике рот Разумовского натягивают на член наемника, и становится немного тише. Дракон жмурится. Пошел нахер этот Алтан, даже если он сосет лучше, чем этот, даже если он красивее — пошел он, а у Дракона есть кого трахнуть и без Его Золотейшества. Оргазм бьет Дракона наотмашь. Кончив, он возвращается на кресло и смотрит, как Разумовского натягивают с двух сторон его ребята. Как на его белое веснушчатое тело, еще по-юношески гибкое и пластичное, наваливаются крепкие парни в черной форме, как от их шлепков его ягодицы окрашиваются бледно-розовым. Как Седьмой с такой силой вгоняет член в разработанное отверстие, что Серёжа вместе с матрацем проезжает по пыльному полу склада вперед и истошно кричит. Наемники меняются местами. Кончают внутрь Разумовского, ему на спину, на задницу, на лицо. Пытаются войти вдвоем, но Серёжа визжит так, что кажется, может разбить звуком бутылки на столе. Дракон увлекается процессом настолько, что замечает опасность слишком поздно. Он слышит выстрелы. Видит лицо Разумовского — оно красное, залитое слезами и спермой — но он улыбается. Он улыбается, а Дракон понимает — за Разумовским пришла его семья.