Не впускай меня

      — Не впускай никого в свою комнату! Не выходи, ложись спать лучше. Мы поздно закончим.       И все. Никаких «сладких снов», никакого «люблю тебя». Ханаби непривычно, но она молча кивает и уходит в комнату, ложится на футон и еще долго смотрит в потолок.       Ей семь лет. Но на самом деле немного больше. Просто родственникам не стоит об этом знать. Ни «маме», которая была увлечена этикетом и традициями, ни «папе», чье внимание могли привлечь лишь тренировки и клановые обязанности.       Ханаби практически ничего не знает, но чувствует. И ей не нравится. Она точно видит свое будущее — выбор родителей, удачное замужество, посвящение своей жизни правилам и делам клана.       Ей семь, и она уже ненавидит это место. Свою деревню, свою семью, свои гены.       Сейчас ее чаще таскают на церемонии, и все реже получается отсиживаться в комнате. Она видела, как чуть ли не каждый месяц кто-то с кем-то женится или… умирает. И в обоих случаях глаза у людей мертвые, несчастные — неискринние, невлюбленные. В них вообще нет ничего, кроме смирения.       Иногда Ханаби думает, что проблема в самих глазах. Белых… ужасный цвет, серовато-лиловый, бледный, едва живой. Но ей нравится. Ханаби смотрит в зеркало и думает, что ей такое к лицу.       Ей семь лет, а она смотрит на сверстников и не видит детей. Ни одного. И сама не притворяется. Только точечно вычеркивает память из прошлого, всю-всю: и мир, и привычки, и имя. Только ценности помнит, и они ж в край противоречат мировоззрению шиноби.       Хе-ро-во. Она точно не станет частью системы.       — Не впускай Неджи в свое окружение!       Ханаби лишь кривила уголок губ, зарывалась в волосы и смотрела издалека на старшего Хьюго.       — Вы — младшая госпожа из основной ветви, вам не стоит разговаривать с отпрысками из побочной, ваш отец говорил, — щебетание служанок надоедали.       Ханаби ни шагу не могла ступить без них, не вздохнуть, не отдохнуть. Ее матушка была удивлена, когда она в 8 лет попросила отослать всех слуг насовсем. Ее отец одобрил. Ханаби наконец наслаждалась одиночеством.       Она медленно завязывала оби, неумело и тщательно, запахивала легкую ткань на груди и любовалась. Она любила эту одежду: короткую, женственную и удобную.       Ханаби Хьюго — младшая сестра Хинаты, была словно отшельником семьи: мало с кем говорила, мало кому показывалась на глаза и мало кого любила. Она ходила в академию, не слушала родителей и редко занималась тренировками. Из-за этого отец постоянно менял к Ханаби свое отношение, но ее это не трогало.       Ханаби нравилось кидаться в служанок умными фразочками, проникать в душу сестрёнки за разговорами и наблюдать издали за Неджи.       Неджи — свинец, иглы, заноза под ногтем, болезненная точка и рвущиеся нервы. Он как пятно на репутации клана, он смертник.       Неджи Хьюго — самый сильный и стойкий человек, которого знает Ханаби. Она не понимает, почему он все еще подчиняется правилам, это вымораживает, но контроль над собой, терпение и достижение целей сквозь боль и позор — это восхищало ее. Это заслуживало уважение. Неджи нравился Ханаби.       Она хотела, чтоб он так же чувствовал ее присутствие, как нечто духовное и близкое. Но Хьюго больше недоумевал поступкам младшей сестры.       Он всегда смотрел на нее такими же, как у всех них, глазами, когда замечал в дальнем дворе и отворачивался, уходил глубже в себя. Ханаби никогда его не беспокоила.       Она не понимает, что сделала не так, когда Неджи оказался в метре от нее и продолжал приближаться.       — Зря ты за мной ходишь, — его тонкий детский голос звучал сурово, — тебя накажут.       — Накажут… — Ханаби повторила не спеша, задумалась и наконец ответила немного нелепо: — Никого подобное не должно волновать.       — Ты что, не знаешь, что я из побочной ветви, дура? — разозлился.       — Все равно не должно…       Хьюго думал, что она еще что-то скажет, но Ханаби замолчала и лишь рассматривала Неджи.       — Что ты смотришь? — он нахмурился, сжал ладони.       — Да так, ты мне нравишься, ты хороший.       Всего-то. Так легко произнесла, так невесомо.       — Т-ты ведь… — запнулся, разволновался, но взял себя в руки. Ещё совсем ребенок. — Тебе не надоело приходить сюда?       — А тебе? — она зацепилась. — Не надоело быть побочным? Знаешь, каждый сам строит свою судьбу. Ты бы мог все изменить, но… боишься?       — Я не боюсь! — резко воскликнул. — Сама ты боишься…       — Возможно. Но я стану другой, как только придет время. — Ханаби посмотрела в его глаза и добавила: — Когда придет время, пообещай понять меня.       Неджи приходил сюда же каждый день, но больше ее не встречал. Он больше так и не смог заговорить с Ханаби.       — Не впускай человека в свое сердце…       Хината, прижав колени к груди, сидела у стены в комнате и уже не рыдала, лишь говорила Ханаби какого это.       — Больно, да? — Ханаби сидела рядом и… Она, честно, недолюбливала Хинату за наивность и излишнюю мягкость, но любила говорить с ней о чувствах. Только с ней это получалось. — Когда кто-то нравится.       — Очень, сестренка, очень. Поэтому не впускай никого в сердце. Сердце — это не то место, слишком ломкое и чувствительное.       — Ты права, Хина, в этом ты всегда права. — захотелось выпить. — Проще — никого не любить, но разве это можно назвать жизнью?       — О чем ты, Ханаби?       Ханаби резко повернулась к сестре, заглянув в глаза и прошептала:       — Пока тебе больно — ты жива. Это очень важно.       Ханаби была абсолютно точно жива, живее всех живых. Даже слишком и чересчур. Настолько ей было больно.       Больно было стоять на похоронах сестры, сдерживая слезы и проклиная систему. Хината умерла такой молодой в двенадцать лет на миссии со всей командой.       Чертовы шиноби.       Ханаби подавляет желание заткнуть уши и плюнуть в лицо отцу, который «теперь ты будешь вместо сестры, ты будешь…» говорил и говорил без остановки. Словно Хината — сломанная вещь.       Ханаби кивает им и уходит в комнату и наедине с собой скалится злобно и яростно. Проживет год и свалит из этой треклятой деревни.       — Не впускай их в свои мысли. Не надо, — шептала Ханаби как мантру.       Знание будущего, даже не такое большое, как у нее, было соблазнительным. Как же хотелось влезть в эту идеальную трепетную историю и хорошенько выпотрошить. И спасение негласно мертвых — было безукоризненной патологией, скорее пользой своей душонке, нежели реальной благодетельностью.       Ханаби криво улыбается и греется у костра. Людей постоянно тащит на саморазрушение — это их природа. И ей тошно от того, как здешние Каге маскируют людские пороки под миссии, жизненно необходимые деревне.       Она ласково расчесывает волосы, завязывает в небрежный пучок и заваливается спать.       Ханаби не станет частью системы. Она не будет ничего менять. Ни-че-го.       С каждым днем она двигалась дальше и дальше и пересекла границу страны Огня. Она не останавливалась, не пополняла припасы, спала небольше пяти часов и все бежала и бежала.       Ханаби боялась, что ее поймают и… Что может быть хуже этого?       Когда она достигла границы Иши, припасов не осталось. Она пробиралась по деревьям через густой лес и даже со своим улучшенным зрением не видела ближайшего поселения.       Вообще, она, как шиноби, мало что умела: драться и метать оружие на уровне среднего генина, много читала, обладала неплохой выносливостью (но это скорее заслуга силы воли), знала пару распальцовок и постоянно улучшала зрение. С трудом, через пот и кровь, через боль и бессонные ночи. Ханаби не видела чакру, но иногда могла пробираться в чужие головы, плохо реагировала, не видела дальше двухсот метров, но ей этого хватало.       Когда Ханаби увидела костер и какого-то одинокого путника, она вздохнула с облегчением. Через пару минут она была почти на месте и медленно шла по тропинке.       Свист, и первый кунай угодил в дерево позади нее, второй — между ног в землю, и вот ее уже скрутили и оставляли синяки на коже.       — Что надо? — хрипловатый звонкий голос, длинные пшеничные волосы, спадающие на ее шею, горячие ладони.       — Просто… отдохнуть и найти припасов, — Ханаби жадно дышала, плечи пробила тянущая боль, и через бьякуган она осмотрела свою позицию. Плачевную позицию.       Она не вырвется, и дай бог если вообще останется в живых. А еще этот шиноби оказался нукенином.       Она заметила, как он замахнулся, почувствовала боль в затылке, и в глазах потемнело.       На утро она открыла глаза и увидела голубое небо, такого же цвета глаза и опасные искры в них.       «Не впускай его слова в свою память…»       «Не привязывайся».       «Не думай о…»       — О чем пишешь, мм? — Дейдара ухмыляется.       — Напоминания для себя… Почти ничего особенного.       Ханаби с ним уже две недели, и, честно, не понимает, как это получилось. В ее жизни всегда все идет не так. Дейдара оказался довольно приятным, несмотря на маниакальность, самоуверенность и помпезные речи. Он заночевал с ней, потом выслушал, помог с припасами, проводил до ближайшего селения, потом помог материально, а дальше как-то негласно пошли куда-то. Подальше от деревень.       Ханаби нравилось, как он нехотя злился и ворчал на все ее попытки касаться его. А она просто невыносимо любила его волосы.       — Можно заплету?       — Нет.       — Дурак, — бубнит под нос, зная, что Дейдара слышит.       Тот лишь фыркает и тушит костер.       — Не впускай его в душу.       — Все вы так говорите.       Они задержались в какой-то деревушке, и Ханаби заглянула к травнице за лечебными растениями. Травница оказалась бабкой-гадалкой с озорными черными глазами.       — Да-а, ты права. Так что не слушай меня, — старушка перебирала сухими пальцами тканевые мешочки. — Никто не может думать и решать за место тебя. Любой твой выбор окажется правильным, потому что этот выбор твой. Если ты так чувствуешь, то смело делай. Чувства никогда не ошибаются.       Ханаби передернула плечами, но улыбнулась старухе и забрала из ее рук пару мешочков в обмен на несколько монет.       — А мне кажется, именно чувства могут постоянно ошибаться и лгать самому себе.       Ханаби быстро нашла Дейдару на улице, как всегда зацепилась взглядом за пушистые волосы и жесткие голубые глаза и молча направилась за ним.       Они сняли комнату в гостинице на окраине. После того, как Ханаби вышла из душа, Дейдара уже валялся в кровати, по привычке вертя в руке кунай. Ханаби легла к нему на край, и Дейдара недовольно фыркнул. Он странно на это реагировал, крайне отрицательно.       — Ты не думаешь, что это неправильно? — Ханаби пристально посмотрела на него, но тот нахмурился.       — Мм, что именно?       Ханаби наматывает его волосы себе на палец и закидывает на него ногу. Он теплый. Ханаби раньше так не делала, но как же ей сейчас плевать. Дейдара хочет что-то сказать, но лишь глубоко вздыхает.       — То, что я с тобой, — она приподнимается на локтях и смотрит в его синие глаза. — Это неправильно.       — Ты сама по себе неправильная, мм! — он скидывает ее ногу обратно. — Прекращай нести чушь.       Ханаби щурится, смотря на Дейдару, и улыбается едва заметно. Она не может представить, насколько глубоко он внезапно засел в ней. В самой душе. Для Ханаби резко все меняется так, что обратно не выбраться.       — У тебя странный взгляд, — Дейдара фальшиво серьезен, немного погодя ухмыляется, но недоуменно смотрит.       — Правда? — Ханаби глубоко вдыхает его запах: сена, костра и яблони, и наклоняется ближе, легко целует в уголок губ. — Просто ты мне нравишься.       Дейдара смотрит глубоко, жарко дышит, недоумевает, мечется. Внезапно отводит взгляд и тихо бурчит:       — Спать пора…       Ханаби думает, что Хината была права. Она отворачивается спиной к Дейдаре и старается не замечать эту колющую в желудке боль, словно скребутся и рвут что-то изнутри. Сердце и вправду самое ломкое место.       — Не впускай меня и моих демонов в свой рай — мы этот рай взорвем.       — Да нет никакого рая, — она отводит омертвелые глаза: знает, что они ему не нравятся. — Взрывай к чертям мой ад.       Дейдара уходит, меряет комнату шагами, останавливается у пустой пыльной тумбы. Он не решается, только злится на Ханаби, на гостиницу, шумных людей за окном (взорвать бы их к чертям).       — Вот это, — сделал акцент, — неправильно.       — Да все здесь неправильно! Ты, я, этот гребаный мир, эти деревни и шиноби. Всё! — Ханаби все еще больно. — Разве можно что-либо в таком мире называть неправильным? Оно даже таковым и не будет.       — Хватит! — Дейдара оборачивается и стремительно приближается к ней. — Хватит нести чушь.       Ханаби застывает и через секунду начинает смеяться, звонко и искренне, а потом надрывно произносит:       — У тебя странный взгляд.       Дейдара смотрит, мотает головой, точно понимает, о чем она говорит. Ханаби вздыхает, печально кривит губы и кладет ладони на его плечи, мягко касаясь обоженных волос.       — И все же, ты мне нравишься очень.       Ему резко сносит голову. Дейдара жмет ее к стене и целует, целует, целует. Ханаби не услышит от него слов, но… ей с головой хватает этих сумбурных действий. Он прикусывает и оттягивает ее нижнюю губу, грубо, но Ханаби это будоражит. Она водит пальцами под сетчатой майке, от которой перехватывает дыхание, по ребрам и вдоль позвоночника до плеч, крепко обнимает.       Ей этого не хватает.       Ей не хочется, чтобы это заканчивалось.       Ханаби знает, что Дейдара должен вступить в Акацуки, и не знает, сколько у нее времени осталось, но ей все равно. Старается не думать. Ханаби просто живет и наслаждается. Потому что у нее получилось.       Она не часть системы.       Она другая, и она счастлива.       Дейдара грубо держит ее за тазовые косточки, и Ханаби беспрекословно впускает его в свой разъебаный мир. И даже позволяет немного больше, чем следует.