Видел это сотни раз, Истлеют бархат и атлас, Экран погас, утихнет звук, Хрустальный гроб качнётся вдруг. Очнись, невинное создание, Сознание — сон, прости слугу. Атланты уронили небо, Прощай, я больше не могу. Это не вино, это кровь. Оу. Mujuice, Атланты
Поезд проносится мимо бело-серых пейзажей, обнажая обратную сторону Снежной. Здесь не растут деревья, нет животных, и люди живут лишь на том, что привозят из столицы. Гиблые места. Иногда в окно ударяются черные тени, силясь разбить стекло. Это бесполезно, но попытки неплохие. Все дети Снежной знают, что это души павших богов, которые посмели воспротивиться воле Царицы. — Последний был неплох, — замечает Дотторе. — Если бы он сорвал крышу, я бы замерзла, — Арлекин пожимает плечами. — Не хочу мерзнуть, пока мы не приедем. — Разве это не повод размяться? — спрашивает Панталоне, глядя в свой кофе. — Говоришь, как наш юный лорд, — Арлекин кривится. — Фу. — Ах, эти солнечные дети!.. — Дотторе откидывается на спинку своего кресла. — Подумать только, и мы были такими. — Не были, — одновременно говорят Панталоне и Арлекин. — И правда. У него отвратительный вкус. — Я слышала, в Лиюэ он носит что-то с помойки. — И тот шарф, который ты обещала выбросить. — Нам надо было выбросить его, а не шарф. — Это хотя бы не шляпа Скарамуччи. — Я сломал об нее нос! — Ты что, нагнулся к нему? — Возможно, это был кулак. — Когда это было? — Когда я ездил в Лиюэ. — То есть, когда мы с Панталоне скучали без тебя и строили социализм в моем приюте. — Вы отлично развлекаетесь. Панталоне пожимает плечами и ничего не отвечает. Арлекин и Дотторе начинают обсуждать вульгарные наряды Синьоры, и теперь с ними невозможно разговаривать — Панталоне находит их элегантными. Если он скажет об этом, они переключатся на его коллекцию шуб. Поэтому он молчит, разглядывая морозные узоры на окнах. Скоро они приедут, и тогда у них появятся хоть какие-то новые темы для разговоров. Поездки на окраины утомляют, но они необходимы, чтобы все контролировать. Дотторе из уважения к Царице снова попытается понять, как избавиться от вечных снегов, Арлекин заберет новых рекрутов, родителей которых в очередной раз загрызли тени. А Панталоне опять будет объяснять принципы кредитования. Нельзя просто раздавать деньги банка. Даже если все голодают. Тем более, если все голодают. Зачем им мора, если нет хлеба? По-хорошему, этих людей стоило бы перевезти поближе к столице, но это никому не нужно. У них нет ничего, чтобы расплатиться, а отправить их на шахты — значит лишить работы местных. Никто не откажется от дешевой рабочей силы. Нужно поддерживать порядок. И каждый раз немного задерживать поставки и проверки, чтобы довести их до состояния иступленной благодарности. Они всегда такие жалкие. — Как тебе платье Синьоры, в котором она была на последнем приеме? — Арлекин отпивает кофе из кружки Панталоне. — Я не запомнил. — Ты всегда все запоминаешь, — Дотторе усмехается. — Зачем тебе врать? — Возможно, оно было слишком вызывающим. — Вообще-то, оно было идеальным, — произносит Арлекин. — И снова, деньги есть, а вкуса нет. Мы думали, ты хоть чему-то научился. — Что ты хочешь от человека, который хранит красную шубу из бобра? — Это же реликвия его бабушки! — У меня хотя бы не было периода пуговиц, — замечает Панталоне. — Прекрасные пуговицы, они очень красиво блестели на солнце, — Дотторе вздыхает. — Мне даже жаль, что вы их сожгли. — И правильно сделали, — Арлекин подпирает подбородок рукой. — У меня от них глаза болели. — У меня болели глаза от твоих галстуков. — Это в прошлом! — Как и мои пуговицы! — Я никогда не носил эту чертову шубу, вам не надоело? — Тебе не идет эта оправа. — О, ну спасибо, может быть, хоть раз не получишь выговор за свой вид на балу? — Я редко попадаю на балы. — И каждый раз… — «Во имя Царицы, почему ты в этой маске? Ты что, потерял нормальную?» — Педролино всегда так злится из-за этого, — Панталоне смеется. — Разве это не достойный повод иногда выглядеть глупо? — Если ты наденешь свою шубу, он упадет в обморок, — Арлекин едва улыбается. — Ради этого я даже приду в той кожаной бабочке. — Только не говори Сандроне, из кого она сделана, бедняжка еще на месяц закроется. Поезд начинает тормозить, как только Арлекин произносит свою реплику. Она шутливо кланяется, и Дотторе с Панталоне аплодируют ей. В купе стучится один из новобранцев, назначенный лично Арлекин, и веселье подходит к концу. Им пора работать. По крайней мере, вечером их ждет выступление перед жителями деревни. Нужно будет тянуть жребий для речи. Так утомительно. — Господа Предвестники изволят навести порядок, — говорит Дотторе, приподняв маску. — Хаос — лишь одна из форм порядка, — замечает Арлекин. — Разница лишь в том, что мы возьмем его под контроль, — Панталоне мечтательно улыбается. — Долой пафосные речи, — Дотторе хлопает в ладоши, — мы ведь не дилетанты. — Всего лишь лучшие в своем деле, — Панталоне придерживает дверь для него и Арлекин. — И пусть наши дела вечно славят Царицу! Когда они заканчивают, в вагоне не остается ни одного агента. И так каждый раз, никто даже не хочет похлопать их маленькому представлению. Они смеются и наконец покидают поезд, вступая в вечную мерзлоту.***
Заполярный дворец прекрасен, как иней на стекле. Говорят, с него началась новая столица. Царица возвела его за одну ночь и показала своим подданым, что теперь они под ее вечной защитой. Арлекин никогда не спрашивала об этом. Вряд ли кто-то из них знает ответ. Даже Педролино не может постичь всю волю их богини и лишь догадывается, о чем она думает. Карета останавливается у ворот. Знать, разодетая в меха и золото, вплывает в них, словно бал уже начался. Для них это — высшее проявление благоволения Царицы. Предвестники лишь следуют этикету и исполняют свои обязанности. Сейчас все из них находятся в Снежной, и никто не может не посетить вечер. Арлекин появляется здесь каждый раз лишь из уважения к Царице. — Госпожа, Ее Величество приглашает вас на званный ужин после бала, — говорит дворецкий, подавая ей руку. — Только меня? — Всех Предвестников, — дворецкий отшатывается, заметив злой блеск в ее глазах. — Добро пожаловать. Ледяные фигуры, украшающие сад перед Заполярным Дворцом, совершенны. Когда-нибудь Арлекин станет одной из них, и ее сердце тоже будет пылать алым, единственный цвет средь снегов. Это достойная награда — стать последним рубежом защиты Царицы, служить ей и в жизни, и в смерти. Арлекин лично видела, как Ее Величество иногда касается их замерзших лиц и шепчет слова на забытых языках. Это — высшая честь для Прислужницы. Арлекин проходит в бальный зал, и вереницы лиц смазываются для нее в разные оттенки белого. Высшее общество Снежной утопает в пороках, и Пульчинелла лишь помогает им захлебнуться. Все они недостойны ни единого вздоха Царицы. Арлекин старается не для них. Они никогда не поймут высшую волю, даже не заметят, как останутся ни с чем. Она представляет широкую улыбку Панталоне, когда он заберет все их деньги. Царица сидит на троне, возвышаясь над всеми. Ее черный венец блестит в белых волосах, глаза цвета стылого льда горят божественным огнем, и Арлекин спешит поклониться ей, пока не начался первый танец. Единственная достойная причина находиться здесь. Царица снисходительно улыбается и позволяет Арлекин присоединиться к другим дамам у стены. Первый танец открывают Царица и Педролино, отдавая дань уважения традиции — каждый из Предвестников должен станцевать с Ее Величеством, пока не закончится бал. Ей всегда приходится чуть наклониться, чтобы Скарамучча смог до нее дотянуться. Он так нелепо портит ее вид. Арлекин наблюдает, как мужчины постепенно находят партнерш, оттаскивая их от стены, словно сразу после этого поведут их под венец. Через весь зал к ней спешит Панталоне, ослепляя своей неизменной улыбкой. С этим же выражением лица он убьет любого, кто помешает его планам. Арлекин иногда хочется проверить, так ли он дорожит их дружбой, чтобы нарушить это правило. Он подает ей руку, и они вплетаются в общий узор. — Ты так и не надел шубу, — замечает Арлекин, сжимая его плечо. — А на тебе нет бабочки, — Панталоне делает шаг назад. — Нужно было договориться. — Кто из этих людей задолжал тебе? — Сейчас — почти все, — он притягивает Арлекин чуть ближе к себе. — Вряд ли даже половина из них сможет расплатиться. — Хорошие новости, — она отступает, ведя Панталоне за собой. — Мне не нравится их богатство. — Ты бы предпочла отдать его бедным детям? — Может быть, вложила бы в торговлю. Или эксперименты, — Арлекин усмехается. — Мои дети должны оставаться бедными, чтобы ничто не соблазняло их. — Как красиво ты говоришь, — Панталоне смеется, — прекрасно. — Музыка ускоряется. — Мое упущение. — Ненавижу танцевать. — Я отвлекаю тебя разговорами. — Я бы предпочла, чтобы меня отвлекала твоя шуба. — Пожалей Педролино. От Панталоне пахнет металлом и пылью. Селестия несправедлива, а ему никогда не стать драконом, охраняющим свое золото. Но Арлекин нравится, что он добился всего без их милости. Лишь Царица и собственный ум ведут Панталоне дальше, и когда-нибудь вся мора Тейвата будет принадлежать ему. Арлекин не сомневается в этом. Музыка заканчивается. Красный и золотой смешиваются, и лица знатных господ становятся карикатурами на чудовищ, живущих в вечных снегах. Арлекин и Панталоне кланяются друг другу. Дотторе находит их у окна, и в его руках бокал белого вина. Его рот изгибается в улыбке. — Кого из вас мне украсть на танец? — спрашивает он, отдавая бокал слуге. — Госпоже Арлекин хочется отдохнуть, — Панталоне кладет руку на ее плечо. — Вы отлично смотритесь вместе, — она пожимает плечами. — Снобизм богача и снобизм ученого. Что может быть лучше? — Ты мне льстишь, — отмахивается Дотторе. Он касается пальцами цепочки на очках Панталоне, и его улыбка становится шире. — Тебе очень идет, — тихо сообщает Дотторе. — Ты прислушался к нашему совету. Арлекин уходит, не утруждая себя этим разговором. Ей неинтересно, что происходит между ними двумя. Дотторе и Панталоне играют в игру, понятную только им двоим, и она бы могла в ней поучаствовать, но есть и другие лезвия ножей, чтобы по ним ходить. Арлекин находит Царицу и Педролино и снова кланяется. — Разрешите пригласить Вас на танец, Ваше Величество, — говорит она, глядя в пол. — Я вас оставлю, — Педролино растворяется в тени, словно его и не было. — Я принимаю твое предложение. Позволь мне. Музыка снова играет, и пальцы Царицы ледяные, как прикосновение снега. Она нежно гладит щеку Арлекин, заставляя смотреть себе в глаза. Ее губы — красные цветы, кровь на белом, идеал формы. Ее голос похож на другую музыку, и лишь ее Арлекин готова слушать вечно. — Ты так красива сегодня, — шепчет Царица, и в кожу Арлекин впиваются иглы холода. — Мне ни за что не затмить красоту Вашего Величества, — она чувствует, как иней расползается по ее лицу, и вспоминает статуи в саду. — Тебе не холодно? — заботливо спрашивает Царица. — Ваш холод — высшая награда для меня. — Будь горда, — Царица отнимает руку. — Не пресмыкайся передо мной, Арлекин. — Вы не сделали ничего, что я бы не вынесла, — произносит она. — Твоя воля так сильна. — Спасибо, Ваше Величество. — Ты ведь не любишь балы, — вспоминает Царица. — Была бы ты здесь, если бы я позволила тебе не приходить? Арлекин даже не задумывается. У ее гордости есть границы, но здравый смысл всегда должен возобладать над ней. Если бы Арлекин не училась вовремя останавливаться и выжидать, она бы не танцевала с Царицей. — Была бы, — Арлекин едва улыбается. — Нельзя пренебрегать шансом показать себя. Танец заканчивается, и Царица делает шаг назад. Ее глаза смеются, так красиво блестят в неверном огне свечей, и Арлекин кажется, что и она сама, и Ее Величество, и все вокруг вот-вот расплавятся, оставляя лишь мутную от пудры воду.***
Обеденный зал освещает хрустальная люстра, похожая на чистейший лед. Когда-то давно в ней были свечи, но теперь их заменили механизмы. Хотя бы воск больше не капает, отдирать его с одежды каждый раз было довольно утомительно. Дотторе отводит взгляд от люстры. Сдерживая удивление, он бегло смотрит на лица всех остальных. Тарталья приоткрывает рот, как умирающая рыба. Щеки Синьоры краснеют. Панталоне и Арлекин одинаково поджимают губы. Они рассаживаются. Пахнет кровью. Слуги заносят первые блюда и разливают напитки, словно то, что теперь они обедают за гробом — это в порядке вещей. Дотторе изучает лицо Царицы, но оно безмятежно, как мрамор. И такое же холодное. Ей наливают вино из отдельного кувшина, и даже до Тартальи доходит ощущение опасности. — Пейте, — приказывает Царица. Дотторе замечает, как рука Панталоне подрагивает, когда он сжимает бокал. Царица пьет быстро. Если она решила избавиться от всех них, то даже Педролино, кажется, этого не ожидал. Дотторе подносит бокал к губам, и запах крови становится острее. — Вино ведь отравлено? — безразлично спрашивает Скарамучча, и все настороженно замирают. — Совсем нет, — в глазах Царицы плещется одобрение. Ее губы еще краснее, чем на балу. — Просто у меня другой напиток. Пейте. Я бы не стала вам лгать. Вино превосходно. Даже капля яда испортила бы вкус. Дотторе слегка поворачивает голову, наблюдая за Арлекин. Она кажется бледнее, чем обычно. Панталоне поправляет очки, и его вечная улыбка примерзла к лицу. Дотторе догадывается, что было в бокале Царицы. — И прежде, чем мы начнем, — громко произносит она. — Я хочу, чтобы вы знали: в этом гробу окажется тот, кто посмеет меня предать.