Прости за такой запоздалый ответ

      – Да ты издеваешься.       Хёнджин едва сдерживается, чтобы не повышать голос, говорит тихо, но сквозь зубы, чеканя каждое слово, чтобы хотя бы так продемонстрировать всю свою злость. То, что он слышит от людей, с которыми каждый день работает, уму не постижимо. Но больнее всего смотреть на Чана и отчетливо видеть в его глазах согласие с принятым решением – возможно, лидер и хотел бы поспорить да вот только не мог. В этот раз все границы допустимого пройдены, и свидетелей чересчур много.       – Где он сейчас? – спрашивает Хёнджин, не желая больше все это выслушивать. Со своим наказанием он даже не спорит, оно не такое жестокое в этот раз, но ему уже доводилось быть на месте Джисона и чувствовать безнадежность и подавленность, которые удушали его каждую минуту, пока он был отстранен от деятельности в группе. Через этот ад, ломающий любого артиста, он бы никому не пожелал пройти. Особенно Хану, прекрасно осознавая, насколько это ранимый и хрупкий человек.       – Оставь его пока, – просит Чан. В глаза не смотрит, потому что в действительности и сам желает сорваться с места, вломиться в комнату Хана и… а что он может ему сказать? Никаких слов утешения не найти, он уже сказал все, что считал необходимым, понимая, что даже его поддержка сейчас ничем не поможет. – Он попросил дать ему время.       Хван недоволен, но скандалить не собирается. Плевать кто и что думает, сам он знает, что Джисона нельзя оставлять одного в таком разбитом состоянии, пусть он и твердит, что все в порядке и ему нужно побыть в одиночестве. Вечно активный, веселый и жизнерадостный Хан на самом деле всегда был самым печальным и тревожным среди всех остальных, но тщательно скрывал это от посторонних. Только посмотрите, это же Джисон! Снова резвится и шутит, заполняя своим шумом все пространство. Мемберы, наверное, сильно устают от его напора и энергетики, и откуда в нем столько сил? А Хёнджин знает, какой титанический труд стоит за всем этим полюбившимся стей поведением. Знает, как порой Хан едва не падает от усталости, допоздна засиживаясь в студии или работая ночами в комнате над текстами. Знает, сколько боли может скрываться за его широкой улыбкой, которая способна одним своим видом озарить все пространство вокруг. Знает, как тяжело ему приходится после каждого выхода в свет, после каждого крупного мероприятия, где он всегда создает непринужденную, наполненную смехом атмосферу, отдавая всего себя без остатка, чтобы потом глотать таблетки, помогающие унять дрожь в теле. Джисон – сердце Stray Kids. Горячее, быстро бьющееся и самое необъятное. Разве может организм существовать без сердца?       Хёнджин врывается в комнату Хана в общежитии без особых церемоний. Резко распахивает дверь, отчего разложенные на столе исписанные текстами бумаги разлетаются в разные стороны. Он знает, что здесь никого нет, потому и действует столь неосторожно, однако все равно в глубине души надеялся увидеть подскочившего на месте Джисона и поймать запущенную в него подушку, как обычно и бывает, если испугать их маленького бельчонка. Хочется выть от безысходности. Он прислоняется плечом к стене и, закрыв глаза, плавно ведет ладонью по своей шее – начиная от основания и поднимаясь выше, очерчивая пальцами линию челюсти, как это сделал Джисон. Собственные прикосновения и вполовину не так приятны, как были в тот роковой вечер. Хван никак не может избавиться от тех ощущений, хоть они и повлекли за собой такие ужасные последствия. Тогда, несколько дней назад во время концерта, Хан позволил своим чувствам наконец выйти из-под контроля. В голове Хёнджина до сих пор беспрерывно бьется их песня YAYAYA, совсем не располагающая к романтике, но ставшая теперь для него наркотиком. Он не в силах забыть, как Джисон подошел к нему – все с тем же сияющим взглядом, игривой улыбкой и дразнящим высунутым кончиком языка в уголке губ. От его тела исходил обжигающий жар, он смотрел с неприкрытым желанием, будто опьяненный атмосферой. Его горячая ладонь скользнула по чуть взмокшей шее Хёнджина, указательный и большой пальцы надавили на челюсть, а затем рука переместилась на затылок. Его губы шевелились, но из-за громыхающей музыки невозможно было разобрать слов. Будто немое кино, в котором забыли включить пояснительные субтитры. А затем пальцы Джисона властно сжали его светлые волосы на затылке, он грубо потянул за них, заставляя откинуть голову назад, а после – почувствовал, как влажный язык скользит по его шее и вскоре его губы оказываются заключены в настойчивый поцелуй. Хван был настолько ошарашен, что не смог даже раскрыть рот, чтобы впустить чужой язык и ответить на его игривость. Он лишь смотрел широко распахнутыми глазами, где-то на фоне различая одобрительные визги стей. Этот безответный поцелуй длился не так долго, но заботливые операторы успели вывести его на огромные экраны, чтобы никто наверняка не упустил пикантный момент несмотря на то, что они вдвоем находились максимально далеко от края сцены и вполне могли бы остаться незамеченными. По крайней мере без экранов их увидели бы разве что с десяток стей, а не весь стадион. На мгновение посерьезневший взгляд Чана в их сторону прошиб своим холодом. Лидер быстро постучал ребром ладони по своей шее, показывая оператору, чтобы тот прекращал это снимать, но даже нескольких секунд хватило для разрушительного эффекта. Середина концерта… Хёнджин до сих пор гадает, как они все сумели взять себя в руки и выступать дальше, как ни в чем не бывало. Ему пришлось особенно тяжко, поскольку он совершенно не ожидал, что от столь непривычного поведения Хана на него накатит настоящее возбуждение. Будь у него возможность отмотать время назад, он бы обязательно ответил на тот поцелуй, утащил бы Джисона со сцены хоть на минуту, прижал бы к стене и продемонстрировал, как ему вскружил голову этот поступок.       У него не идет из головы то, что воображение дорисовало ему после концерта. Он не слышал тогда слов Хана, но сердце ему подсказывало, что все настолько просто, что он будет дураком, если не догадается. Хёнджин достает телефон и, недолго думая, выходит в прямой эфир – совершенно неожиданно, в такое время он никогда прежде этого не делал, поскольку днем расписание такое, что найти бы свободную минуту, чтобы поесть, не говоря уже об общении со стей. Сегодня – исключение. Он не в состоянии работать до тех пор, пока не поймет: он сделал все, что мог. Привычно выжидая какое-то время, позволяя аудитории увеличиться с нескольких десятков до нескольких тысяч, он начинает говорить. Пытается выглядеть уверенным в себе и решительным, но смущение дает о себе знать, и он то и дело отводит взгляд в сторону, старательно игнорируя сообщения о том, как сильно покраснели его щеки. Этот эфир, пожалуй, один из самых коротких в его истории. Возможно, его удалят буквально через несколько минут, однако уже достаточно человек его посмотрело, чтобы он мог быть уверен: цитаты и короткие видео прямо сейчас улетают в сеть, и эту машину уже не остановить. Хван скомкано прощается и завершает эфир, чтобы тут же выбежать из общежития и отправиться на поиски Джисона. Не имея ни малейшего представления о том, куда Хан мог деться, он цепляется за мелькнувшее во время эфира сообщение от стей. «Квокке так понравилась твоя последняя картина!» Хан хвалил его в своем влайве? Серьезно говорил о его картине? Эта мысль пронзает и согревает одновременно. Он добирается до окраины города, в этом районе он бывает совсем редко, но ему понравился этот парк с небольшим озерцом. Настолько, что он вдохновился нарисовать это озеро, пусть лишь с фотографии, поскольку надолго оставаться в людном месте может быть чревато – маленькие неприятности жизни знаменитости. И он действительно видит светлую макушку густых волос, которую он узнал бы даже в тысячной толпе. Пытается отдышаться, прежде чем подойти, но сердце бьется слишком быстро вовсе не от бега.       – Хани… – произносит Хёнджин, оказавшись совсем рядом, и замолкает, не в силах подобрать подходящих слов. Кажется, Хан совсем не удивлен. Даже голову не повернул, продолжая наблюдать за птицами, резвящимися в поблескивающей на солнце воде.       – Я нашел это место с твоей картины. – Лицо Джисона скрыто под маской, но по глазам видно, что он улыбается. – Ты был прав: столько людей всегда ходит совсем рядом, а в этом уголке так тихо и спокойно. Какая-то волшебная скамейка.       Хёнджин осторожно присаживается рядом. В ушах Хана наушники, но Хван бесцеремонно вытаскивает один, прислоняет к собственному уху и понимает, что ничего не слышит. Тишина. Если даже музыка не способна сейчас порадовать Джисона, то дело совсем плохо. Хёнджин придвигается ближе и берет его за руку.       – Не надо, – тихо отзывается Хан, пытаясь забрать руку, но изящные пальцы художника крепко держат его ладонь, не позволяя вырваться. – Я и так тебя едва не подставил. Прошу, не делай хуже.       – Посмотри на меня. – Хёнджин настойчиво разглядывает его профиль, не собираясь отступать. – Джисон, посмотри на меня.       Тот будто бы нехотя поворачивает голову. Глаза его покрасневшие – то ли от слез, то ли от недостатка сна. В них отражается та самая печаль, которую парень столь тщательно скрывает, остерегаясь делиться своими переживаниями с кем бы то ни было. Думает, будто способен в одиночку удержать целый мир на своих плечах, отказываясь замечать, как этот груз постепенно ломает его. А он продолжает играть свою роль, никого по-настоящему к себе не подпуская. Хёнджин тепло улыбается и неспешно снимает маску с его лица, отмечая чересчур заметные синяки под глазами. Кажется, беспокойство слишком отчетливо отражается в его взгляде, потому что Хан говорит:       – Думаю, мне действительно стоит снова взять перерыв.       От этой мысли вновь внутри все сжимается. Хван вспоминает собственную историю с отстранением, но с гораздо большей силой по нему бьет воспоминание о тех временах, когда эмоциональное состояние Хана было настолько растоптано, что ему пришлось проходить лечение. Каждый день, каждый час, проведенный без Джисона, казался пыткой не только ему, но и всем мемберам. И теперь это снова должно повториться?..       – Мы закончили с турне, поэтому сможем отдохнуть вместе.       Хан только качает головой, понимая, что еще долгое время не сможет думать о работе и уж тем более – участвовать в ней. А вот у остальных не так много времени на отдых. Упрямый пессимист. Он хочет сказать что-то еще, когда чувствует, что телефон в кармане начинает истерично вибрировать: сначала длинно, сообщая о звонках, а затем переходит на пулеметную очередь из коротких сообщений. Свободной рукой (поскольку одна все еще в плену Хвана) он достает телефон и округлившимися глазами смотрит на тонны сообщений и звонков. И везде мелькает: «Позвольте им быть вместе!» и «Хани, мы с тобой!» Стей, конечно, не могут писать ему на личный номер, однако пересылаемые сообщения от родных и друзей говорят громче слов.       – Боже… ты чего им наговорил?       – Правду. – Хёнджин подносит его ладонь к своему лицу и бережно касается губами. – Я люблю тебя, Хан Джисон.       Хан выглядит оглушенным таким внезапным признанием, а на дне зрачков плескается поднимающаяся паника.       – Ты это им сказал? Хёнджин, тебя же вслед за мной отстранят! Совсем сбрендил?       – Я говорю это не им, а тебе. Прости за такой запоздалый ответ на твой вопрос во время концерта.       Щеки Джисона вспыхивают, и он стыдливо опускает голову, будто зверек, что пытается зарыться в песок, но Хван мягко приподнимает его за подбородок и заглядывает в глаза.       – И я, знаешь ли, не согласен с решением о твоем отстранении. Пускай теперь подумают, как им устраивать шоу сразу без двух участников. – Он хитро улыбается и в глазах его пляшет озорной огонек. – Один из которых – незаменимый вижуал.       – Ты такой дурак…       – Я вообще-то первый мозг!..       Не успевает Хёнджин возмутиться, как чужие ладони – все такие же горячие, как на концерте – обхватывают его лицо. Джисон впивается в желанные губы поцелуем, и на этот раз получает безукоризненный ответ, когда они послушно приоткрываются навстречу, позволяя сплести языки и насладиться этим тягучим мгновением, когда время застыло лишь для них двоих.       Ты любишь меня, Хван Хёнджин?       Я люблю тебя, Хан Джисон.