Курить я начал в армии

      —Упор лежа принять! - прапорщик Пастушенко, скомандовавший это, не смог бы выполнить свою команду при всем желании. Его живот можно было использовать как дзот, так он был толст и огромен. Брюхо Пастушенко давало ему шанс мочиться лишь сидя, потому что свои член он мог увидеть лишь в зеркале. Прапорщик не мог овладеть ни одной женщиной ни в одной предусмотренной для человеческого тела позицией, потому ни одни ного(?) не могли выдержать вес брюха, ложившегося на спину любовницы или на её живот.       У солдат животов не было. У них были волдыри и облезлые головы. Солнце заставило их чесаться, несвежая тушенка пукать. Они отжимались, красили заборы, копали траншей, снова красили. Как вяло шутили: в случае чего, мы сможем поднять самую тяжелую лопату и оградиться от противника. Толстяк давал отдых лишь курящим, и потому за порцией вонючего дыма тянулись все. Даже те, кто ни разу в жизни не брал зловонный яд. Солдаты лежали на обшарпанных ступенях, вытянув стертые бутсами ноги и блаженно стонали от удовольствия не делать бесполезную работу.       А потом у них началась температура, боли в груди, кашель. За пару секунд они успевали вдохнуть лишь пару раз и снова заходились кровавым кашлем.       Взятие биопсии было для многих смертельным риском. Солдаты лежали на клеенках и чувствовали себя несчастными и одинокими как никогда. А за окном пели птички. Прапорщик Пастушенко, блестя выбритым черепом, строил новую роту и ревел:       —Упор лежа принять!       Скоро от постоянного пребывания на солнце без фуражки у него таки сломался гипока . Пастушенко пришел в себя на больничной койке и увидел толстого и ухоженного врача Арчинядзе. Тот, довольно облизываясь, сказал:       —А к нам твоя жена пришла!       —Не к вам, товарищ военный врач, а ко мне! - фыркнул Пастушенко, чуя недоброе. Красавец армянин ухмыльнулся.       —К тебе она уже вчера приходила.       Прапорщик решил использовать свой табельный пистолет для неуставных взаимоотношений. Армянин кинулся спасать свою клоаку, Пастушенко за ним. На выходе из части его схватил за китель нищий, сидевший у ворот. Нищий был заросший волосами и грязным. Он заплетающимся языком попросил:       —Дайте хоть что-нибудь Христа ради!       Пастушенко оскалился, пиная помеху в живот.       —Даю команду вольно, уклонист!       А солдат, который так и не увидел, кто же остался победителем в их битве, поехал на каталке на операцию.