О вине и дохлых голубях

Во вторник Олег сообщил пренеприятную новость. Серёжа оперативно расстроился, не наигранно, но напоказ вульгарно. Разбил бутылку шампанского, пару чашек и ещё посуды по мелочи; шампанское было жалко, купленное на накопленное с долгих подработок, но желание выместить злобу пересилило. Олег выученно, по-собачьи терпел и ждал, пялился только глазищами бесстыже-охуевшими. Раздражающе, между прочим, пялился, во взгляде ни капли интеллекта, а жалость Серёже ни к чему была: контракт свой отпиши обратно, сволочь предательская, тогда и успокаивай обещаниями и признаниями в любви. На поезд провожать отказался: разберёшься, мол, не хочу смотреть, как ты едешь выпендриваться, чтобы потом тебя по частям собирали и в цинковом гробу домой везли. Опомнился поздно, натянул нестиранную майку, носки разные, так и помчался на вокзал. Не успел, потратил последние деньги на две пятилитровых коробки вина, литр выбухал на том же вокзале, успел подумать о том, что со стороны считывается как алкоголик. В опустевшую квартиру приехал поздним вечером, разъебал рамку с общей фотографией, выжег лицо Олега зажигалкой, которую Олег же и оставил. Пил вино из кружки с собакой, проклинал «ёбаноговолкова», милитаризм и гендерные стереотипы. Хуёво Серëже было знатно, в общем, а драматизм пересилил, поэтому он принял решение не жрать, не учиться и не думать. Последнее получалось с трудом, но алкоголь в крови слегка успокаивал мысли и лениво расслаблял, поэтому в умате он провалялся два дня. На третий слегка окстился — читай, закончилось вино, проблевался, сожрал сковороду подгоревшей яичницы и похвалил себя за кулинарное мастерство. Совершил обход квартиры, безутешно разрыдался над смешными тапками Олега в прихожей, удалил его контакт из телефона, прокусил предплечье до крови, пытаясь успокоиться, и вывел гипотезу, что нехуй страдать по тому, кто предал и бросил, ведь ты такой пиздатый один, а таких, как он, ещё много. Гипотеза не помогла, поэтому Серёжа впал в полноценную истерику. В чувство неожиданно привёл взгляд в зеркало на отëкшее нечто с пятнами под глазами, в которое он превратился. Феи-крëстной с каретами и туфельками поблизости не оказалось, потому рванул умываться и приводить в порядок себя, жильё и мозги. Это тоже не особенно помогло. На пятый день понял, что студентам без гроша в кармане долго страдать некошерно, времени не хватает: в холодильнике осталось одно сгнившее яблоко. Спасла подвернувшаяся неделю назад задачка от одногруппника, который в программировании понимал чуть меньше, чем то самое яблоко, и про которую Серёжа благополучно позабыл. Списался с горемыкой, уточнил детали, взял деньги вперёд (ты ж знаешь, я не подведу, проверял уже), накатал за ночь гениальную курсовую. Купил-таки пожрать. Общезаëбанный вид стал ещё красноречивее, а за отсутствием занятости в голову лезли откровенно нехорошие мысли, поэтому на шестой день уехал на пары, оставив мобильный дома. По приходу обнаружил сообщение от Олега, мол, нам разрешили отписать родным, что доехали успешно. Мысленно послал его нахуй, ещё немного поплакал, но от того, чтоб швырнуть телефон в стену, себя всё же остановил: богатств нечеловеческих не имел, чтоб новый приобрести в тот же день, а без телефона совсем уж тоскливо стало бы. Залип на ютубе, смотрел всякую чушь, часа в три ночи отключился. Вечером восьмого дня полуобморочное состояние тонко намекнуло, что стоит выйти проветриться, а не реветь белугой в душной квартирке. Натянул непропорционально огромную толстовку, завязал волосы в хвост, едва сдержался, чтоб не отрезать их по пути; Олег же так хвалил, говорил, что красивые, и куда ж ты делся от такого красивого? Слушал музыку, удалил из плейлиста некстати попавшуюся песню Арии, шлялся по неосвещëнным дворам и по всем законам жанра наткнулся на местную гопоту. К волосам прицепились в первую очередь, окрестили педиком, ссыклом и тупой девкой, предложили отсосать за деньги, раз уж такой тонкий-звонкий. Серёжа вежливо отказался, получил новую порцию смешков и издëвок, попытался незаметно свалить, пока гопота отвлеклась на товарищей. Попытка не выгорела: получил пинка под зад, со злости вмазал в ответ с кулака в лицо. Повалили на землю; земля пахла, в общем-то, приятно, но удар об неё вышел болезненным. Закрыл лицо руками, свернулся в комочек, как учили, чтоб нос не сломали и в живот не пиздили, прокрутил слегонца в голове счастливые моменты из жизни, вспомнил, как Олег просил без перцовки на улицу не соваться в одиночку, мало ли. Крики и подначивания слились в единый шум, туловище ощущалось как сплошной синяк, и Серёжа едва не заржал с ассоциации с мясом на отбивные. Потом в ушах резко заглохло. Помер, мол, подумал Серёжа, ткнулся носом в чей-то ботинок и зажмурился. Через мгновение почувствовал, что его крепко схватили под мышки. Вставать не хотелось, сознание уплывало, и перед глазами поплыли кислотные пятна, но поднялся едва-едва с Божьей-чужой помощью, охнул: болело примерно всё. Высморкал сгусток крови. — Ну чë, боец, живой? Ебать у тебя голос низкий, подумал Серёжа, и натужно покашлял. Кровь изо рта не полилась, лёгкие не загорелись, обратно повалиться желания не возникло, поэтому мысленно нарëк себя живым и поднял глаза на внезапного спасителя. Спаситель выглядел помятым и уставшим, имел странные брови, безвкусную кепку на башке и небрежную щетину. Разумовский скромной красной девицей не был, ласковой дамой в беде себя тоже не счёл, а потому резонно поинтересовался, у какого мастера уличный герой бровки щипает. Тот издёвку не заценил, лишь глаза голубенькие закатил и вздохнул жалостливо. — Меня Игорь зовут. Тебя как, чудо в перьях? — Сергей. Игорь оказался ментом. Со смешной фамилией, болезненной тягой к справедливости и отсутствием чая в квартире. Подобную наглость Серёжа счёл непростительной, мол, раз уж зовёт мужчина к себе, должен минимальный гостевой запас иметь, но предпочёл благоразумно промолчать. Осмотр своей тощей тушки за приставания не счёл, предлагал оголить зад, но подкол снова во внимание принят не был, только чек из ларька пополам разорвали, номерки начиркали и забились шаверму поесть как-нибудь в благодарность за спасение. Герой вызвал Серёже такси, сунул в карман наличку и развёл руками, мол, картой не пользуюсь, бумажки надёжней. Разумовский прыснул, но переубеждать не стал, молча кивнул, накинул капюшон и побежал вниз по лестнице через ступеньку. Болели только поясница и бедро: туда сильнее всего втащили. Испуг, как объяснил господин Гром (обоссаться ж как смешно), дело такое, что он мог готовиться отправиться в Вальгаллу, а на деле его пару раз-то пнули да плюнули сверху, поэтому заяву, братан, не пиши, в больничку тебе нужды ехать нет, отлежись пару дней дома, а с пацанами я поговорю, в одном дворе живём, чай, знают меня. На пацанов и их круг общения Серёже было срать, но лишних проблем и разборок действительно не хотелось, поэтому он энергично покивал и поспешил свалить. На девятый день проснулся с жуткой болью в пояснице, едва разогнулся и сразу набрал Игоря, мол, так дело не пойдёт, ты ж сказал, что всё нормально со мной будет. Игорь в извинениях рассыпаться не спешил, но предложил вместе в травматологию сгонять, рентген сделать и убедиться в здравости Серёжи, только взял с того обещание, что он скажет, что всё было по обоюдному согласию, подрался он ради шутки и претензий никаких не имеет, якобы за его же психическое и физическое здоровье переживает, найдут и отпиздят же потом за крысятничество ещё хлеще, а переезжать к нему Гром не намерен. Разумовский прихуел с такого справедливого мента, но пообещал молчать в тряпочку и притворяться дурачком-мазохистом с петушиными повадками. В травматологии заявили, что у Серёжи ушиб мягких тканей, выписали покой и пару мазей, чтоб прошло быстрее, и отпустили с Богом. Игорь проводил до дома, откланялся и помахал телефоном-кирпичом, мол, созвонимся. Серёжа благосклонно помахал мобильником в ответ, на чай не пригласил и в любви признаваться не стал, но в глубине души поступок оценил, не каждый же день незнакомые мужики с тобой по больницам шляться будут. Болеть практически перестало, и Разумовский списал все проблемы на психосоматику. Домой влетел пулей, с порога уселся за ноутбук, отрыл в давно облюбованном сообществе подходящую заявку на создание сайта: ради приемлемого разового гонорара даже не пришлось влезать в криминал, спасибо Вселенной за айти. К ночи башка трещала, но исправно работающий сайт магазина детских игрушек Серёжа скрафтил, сгонял в круглосуточную аптеку, намазался какой-то хернёй со сложным названием и улёгся смотреть сериал, успел подумать, мол, с Олегом «Теорию большого взрыва» так и не досмотрели. Сериал оказался скучнейшим, и задрых Разумовский под конец первой же серии. Десятый день провалялся в кровати со снэками, газировкой и ноутом, вечером два часа откисал в душе, думал о Волкове, военной форме и горячих точках. В слëзы не ударился — ударил кулаком по плитке. Плитка не осыпалась, Серёжа руку не расшиб, а вот синяки на боку выглядели устрашающе, поэтому снова усердно тëр ушибы мазью и мысленно возмущался, что разгребать все проблемы ему. Свою безусловную удачу Олег с собой забрал, и все несчастья свалились на башку Разумовскому скопом. Приедет… а пусть не приезжает, мстительно подумал Серёжа, разглядывая в зеркале своё мертвенно-бледное лицо. Пусть сдохнет в своей армии, если меня не любит, если бы любил, может, не кинул бы, коммуналку теперь одному платить, всю жратву покупать, а я даже готовить не умею. Да пошло оно всё, посажу желудок вконец, гастрит обострится и панкреатит сверху, а Волков пусть себя винит, нехер было уезжать. Одиннадцатым днём выдраил всю квартиру, двенадцатым отстирал все шмотки, запихнул вглубь едкое желание сжечь любимую футболку Олега с Кипеловым. На тринадцатый снова прихуëвило-придавило, совсем тошно стало, попёрся по освещённой аллее ходить, там мамочки с колясками гуляют и парочки целуются, на отбросов наткнуться риск минимален. Побегал по траве на небольшой полянке для пикников, наступил на дохлого голубя, чуть не проблевался, отмывал кроссовок в луже. Разглядывал небо, пытался найти созвездия. Поймал себя на том, что постоянно всё ассоциирует с Волковым, пнул лавку. Не полегчало. Домой шёл поникший, в витрине магазина увидел смазанный силуэт в чёрном за спиной, испугался не на шутку. Набрал Грома зачем-то, мол, за мной какой-то тип идёт, как поступить, ты ж мент, сталкивался наверняка, только не бросай трубку, я один, отрезок улицы дальше безлюдный, зря к ночи приспичило воздухом подышать, правда? Гром заявил, что сейчас придёт, попросил объяснить, где Серёжа находится. Серёжа предложил скинуть геолокацию, вспомнил, что у Игоря кирпич, нервно заржал. Пробило дрожью, а тип где-то за углом стоял, Разумовский ж видел, не слепой. Сбивчиво описал местность, остался ждать у магазина, охрана-то должна определённо в нём быть, грохнуть бедного мальчишку не дадут, уберегут, но дальше-то как идти? Герой примчался через пятнадцать минут, обошёл все окрестности с Серёжей почти что под ручку, подозрительных личностей не обнаружил, но обвинять в паранойе не стал. Дошёл с ним до подъезда, назвал горем луковым, улыбнулся как-то обезоруживающе, и Разумовский его за руку затащил внутрь, мол, угощу колой с чипсами. Гром ни колу не пил, ни чипсы не ел, поэтому пришлось заваривать последний пакетик любимого чая и открывать пачку печенья, оставленную на чёрный день. — Уехать с животом не боишься с таким рационом? Или тебе одиноко и хочется в карты с дедами в палате поиграть? — А ты разве не одной шавермой питаешься? Четырнадцатый день смазался. Гром посидел полчаса и бодро умчался к себе, Серёже не спалось, вырубился только под утро, снился то ли Олег с лицом Игоря, то ли Игорь с лицом Олега, автоматы, гноящиеся раны, размытый чёрный силуэт с детской игрушкой в руках и птичьи скелеты. В себя пришёл под вечер, отписал куратору, что точно-точно придёт послезавтра, чувствует себя пока неважно, но пройти должно скоро. О причинах не распространялся, но доверие к нему всегда было на высшем уровне, грех не воспользоваться. Пятнадцатым готовился к учёбе, запоем читал лекции, в очередной раз попытался что-то приготовить, плюнул и заказал роллы, один раз же живём. Шестнадцатым поехал в институт, обещания ж надо сдерживать, отмахнулся от обеспокоенной одногруппницы, которая знала их с Волковым как охуенных друзей детства, после шестого «гдеолежатвой» послал её нахуй, неохотно извинился, найдя её плачущей под лестницей через пятнадцать минут, сказал, что служить дальше пошёл. Тоской переебало знатно. Под вечер заскучал, позвонил Олегу зачем-то, услышал короткие гудки, ткнул в контакт Игоря, мол, приходи ко мне с шавермой своей, сегодня ж пятница, выходные впереди, можешь пива захватить, договаривались ведь. Гром припëрся злющий какой-то, пили с горла по очереди, Серёжа захмелел совсем, начал расспрашивать, услышал историю про бытовую драку и охуевшего мужа-алкаша, пожал плечами, классика жанра же. Жену его, говорит, жалко, но история типичная, у нас домашнее насилие декриминализовано, приходите, когда убьют, сор из избы не выносите, не провоцируйте. Игорь кулаком в грудь ударил, что в менты пошёл, чтобы ублюдков таких вязать. — Правильный ты какой. Я-то думал, «как надену портупею — всё тупею и тупею». — Смейся, но некоторые из нас пиздец сентиментальные, увольняются иногда из-за этого. А я не уволюсь. Хочу этих сволочей наказывать, раз другим жмёт. На семнадцатый день отходил с похмелья, пил зелёный чай литрами, суп сварить пытался по гайду из интернета. Получилось, как ни странно, сносно. Гром оставил пачку печенья взамен съеденной в прошлый раз, поблагодарил за душевный разговор, назвал братаном. Серёжа рассматривал смазанное селфи, где сам смеётся пьяно, а у Игоря ебало кирпичом, думал, что нашёл охуенного друга, спасибо гопникам, вот же парадокс. На восемнадцатый много читал, сходил на экскурсию в дореволюционную библиотеку под настроение, фотографировал. Выслать некому было, показать тоже, написал рецензию себе же в личку. Девятнадцатым днём ближе к вечеру пришло второе «серëжвсëхорошо?» от Олега. Проигнорировал, купил две полторашки разливного, морщился от горечи, нарëк себя безнадёжным пьяницей, никогда ж раньше такого себе не позволял, только отошёл и снова за бутылку, ещё и мерзкое дешёвое пойло. Ревел в подушку, к ночи собрался, попёрся к Игорю без предупреждения, захватил с собой перцовку, мало ли, опять наткнëтся на полудурков. В дверь долбился минуты три, Гром открыл с охуевшими глазами, в одних шортах и через цепочку. Серёжа капризно потребовал впустить, бесцеремонно уселся на тесной кухне, благородно позволил одеться. Футболки у Игоря не нашлось, всё, мол, в стирке, Разумовский тупо втыкал в подтянутый пресс минуту. Как оторвался, вдруг завёл: мол, расскажи про детство, я вон детдомовский, мне рассказывали, что родители в автокатастрофе погибли, а тётка, которая со стороны отца, не захотела воспитывать свалившееся на плечи чудо и сбагрила. Про Волкова благоразумно умолчал, ограничился в общих чертах, мол, есть «другнеразлейвода», который съебался в армейку по контракту, ну и чëрт бы с ним. Гром перехватил инициативу, считал на скривившейся мордашке неудовольствие, рассказал, что матери не было, отец при исполнении погиб, остался на попечении дяди и его жены, спасибо им за то, что беспризорником не оставили. Спохватился вовремя, извинился, поддерживающе похлопал по плечу. Серёжа успел подумать, что бывают же интересные люди такие, сначала по выражению лица понимает, что пацану херово, потом как ляпнет, и что руки у Игоря приятные, тёплые, хоть и мозолистые, спросил, мол, а почему у тебя девушки нет. Ответа не дождался, через секунду неумело врезался обкусанными губами в губы Грома, вцепился в короткие волосы на затылке. — Тебе надо протрезветь, Серёж. Я такси вызову. — Классно ты меня отшил, спасибо за великодушие. Двадцатый день начал с рыданий, жалел себя, разрывался между мыслями, что предал Олега, что кидается на первого встречного, что Олег сам его предал, что Гром его развернул, неужели я такой хуëвый, нет, Гром, наверное, гетераст, а здесь какой-то педик рыжий прилип, что это ещё вежливо он его, мог бы и промеж глаз заехать. Голова кипела и раскалывалась. Часа в четыре пришло «проститынетакпонял», Серёжа удалил, мельком пробежавшись глазами, на подкорках сознания сформировалось «делоневтебе-деловомне», вывело на приступ смеха. В семь Игорь приехал с коробкой всратых конфет, Разумовский послал его нахуй, аргументировал, что он не сладкая девица, но в квартиру впустил. Поставил чайник, встал у окна, сложив руки на груди, красноречиво вперился взглядом в виноватое лицо. Гром рассыпался в словесном поносе, Серёжа охуел, что он умеет столько говорить. Я, мол, испугался, у меня бывшая есть, мы расстались меньше полугода назад, не срослось, я девчонок любил всегда, никогда о пацанах в таком смысле не думал, только как о друзьях, но ты какой-то такой, что… бля. Разумовский смирился, что он какой-то такой, что бля, чай заварил и расслабился, уселся напротив, криво усмехнулся и заявил, что, вот сюрприз, в мире есть не только чёрное и белое, про бисексуальность краткую лекцию прочитал, выпалил, что в армию уехал не друг, а парень. — И… как? Прямо в задницу? — Задница бы не выдержала таких габаритов, окстись. Двадцать первым днём сгонял в институт, уснул на последней паре. В пустую квартиру возвращаться не хотелось, до сих пор изо всех углов Волковым несло. Купил бутылку вина, прикатил к Грому на такси. Дома того не было, а деньги тратить на поездки туда-сюда желания не возникло, пришлось облюбовать лавку у подъезда и терпеливо слушать под накрапывающим дождём аудиокниги в бессмысленном ожидании. Игорь явился ровно в одиннадцать вечера, когда Разумовский откровенно решил уехать «еслионнепридëт-черезпятьминут» и не нарываться на неприятности в чужом дворе в отсутствие мента-героя, затащил его сохнуть, насыпал кофе «три-в-одном» в кружки, забрал себе ту, что со сколом. Каков джентльмен, мечтательно подумал Серёжа, сдерживаясь, чтобы не прыснуть, выудил из потрëпанного рюкзака бутылку, отправил хозяина жилья на поиски штопора, стянул с себя промокшую толстовку и не менее мокрые джинсы, оставшись в одних боксёрах, поиграл бровками ради шутки. Пить мы будем это, кофей можешь приберечь, отставь в сторону, пока кипятком не залил, возражений предложение не терпит. Вино оказалось приятным, с лёгкой кислинкой и без ядерного спиртового послевкусия, Серёжа гордо провозгласил себя сомелье, наказал советоваться с ним при покупке любого алкоголя, предложил включить музыку, чтоб веселее, и потянул танцевать под Синатру. Как Олега за пару дней до отъезда, горько отозвалось в подсознании. Разумовский заглушил шумным глотком вина. Синатра был выключен и плавно перешёл в живую музыку в виде тихих постанываний ради провокации, Игорь остался не только без штанов, но и без трусов, Разумовский обхватил пальцами внизу и зажмурился. Не так, как привык, по-другому и по атмосфере, и по физиологии, да чтоб тебя, прекрати думать, насладись моментом. Внушительно же и трепетно, не сжимай так, ах. Боже. Не порви мне рот. — Мы на твоей кровати поместимся вдвоём? — Ложись, как-нибудь устроимся. Двадцать второй день ознаменовался предложением не идти в институт. Серёжа парировал тем, что пара у злобной грымзы, которая к зачёту не допустит, если случится ещё один пропуск по неуважительной причине, Игорь подметил, что ждёт его после занятий. Разумовский застрял в дверях в смешанных эмоциях, кивнул с кривой улыбкой и послал воздушный поцелуй. В ответ получил несколько сотен наличными, чтоб и туда, и обратно не на автобусе, от остановки идти долго, и упорхнул, забыв рюкзак. Через минуту вернулся, получил вдогонку к деньгам щелбан, показушно обиделся. Не маленький, сам разберётся, в планах на жизнь остаться под ответственностью мента старше лет на пять не числилось. Вернулся с тортиком, мол, давай отметим, у меня автомат по компьютерной графике. Вчерашний кофе пригодился. Предложил погулять по набережной, Игорь раскопал в шкафчике коньяк, мол, раз мы с тобой отмечаем, то давай в отрыв, но запомни, что я против того, что ты начинаешь уходить в запой, мы ж вроде кем-то теперь друг другу приходимся. Серёжа предложил не париться о чужом здоровье, думать о своём, поинтересовался, с хера ли Гром не в участке. Он отмазался, мол, у меня послезавтра отпуск начинается, не кипишуй, отзвонил с утра, разрешили на пару дней раньше уйти, сказал, что друг из другого города приехал. На набережной пили, смеялись, держались за руки, мокли под ливнем, снова пили, рассказывали анекдоты. Домой приехали довольные и уставшие, на улице смеркалось. Разумовский кошкой запрыгнул на подоконник с кружкой горячего чая, слушал капли по стеклу, отмахнулся на шутку Игоря про стереотипных романтиков и «этонеслëзы-этодождь». С подоконника чуть не свалился, повис на руках у Грома. Устроился между ног на скрипящем старом диване, похлопал глазками, плюнул на руку в качестве смазки. Ах. Подожди, чуть выше… Да, вот так. Быстрее. Бля… Теперь я, подожди, ляг здесь. Подложи подушку. Ах… Не останавливайся, Волч… Блять. — И для чего ты себя мучаешь, если так его любишь? — Я пьяный и привык к сексу с ним. Это недоразумение. Извинишь, если дотронусь вот здесь? Двадцать третьим днём несчастного мента срочно вызвали в участок подписать отпускное. Из квартиры выгонять не стал, не дай Бог бы и попробовал. Серёжа думал долго, уткнувшись носом в его подушку, спонтанно и яростно начал удалять совместные фотографии с Олегом из галереи. Передумал, восстановил корзину, даже умудрился написать что-то в духе «яскучаюнахуятыушëл», не отправил. Оттянул пальцем уголок рта. Саднило. Нихуя ж ты скучаешь, если тянет на чужие члены, благо, что не задницей и в презервативе. Олег бы в любом случае посмотрел разочарованно, наверное, собрал бы вещи, ушёл куда-нибудь, не отвечал бы на звонки. Разумовский решил, что сам, сука, виноват, и остановился на этой прекрасной мысли. Гром вернулся как нельзя кстати, торжественно помахал над головой копией заявления, вручил плитку шоколада. Серёжа объявил, что конфетно-букетный период отношений его прельщает, сегодня они идут в кино, билеты надыбал через знакомую девчонку в институте, которой нехило помог с подготовкой к экзаменам. В кинотеатре повезло с последним рядом, пальцами на колене и по внутренней стороне бедра. Боевик оказался скучнее мелодрам по России-1, но парочка жестов запомнилась. После кино пошли на аллею. Разумовский на поляну идти не рискнул, за толстым слоем травы в этот раз и человеческий трупик мог обнаружиться, мало ли, но на дерево возле неё взобраться пытался. Снимать его с ветки пришлось Игорю. — Неужели я хуже твоего Волкова? — А нахуй сравнивать? Двадцать четвёртым днём разбудило уведомление. Сообщение Серёжа открыл, перечитал несколько раз. В грудине что-то толкнулось наружу, и он обречённо подумал, что ëбнулся. Отъебись, блять, Боже! Зачем ты мне пишешь? Нихуя от тебя в твоей армии не останется, больше никогда мне не пиши, вернись, пожалуйста, я не переживу. СМС полетела в удалённые. Доброе утро, сказал Игорь, погладил по волосам и ушёл готовить завтрак. Разумовского передёрнуло от прикосновения. Посмотрел из-под опущенных ресниц, незаметно вытер глаза. Извини, мол, просто спросонья не соображаю, всё нормально. Писали из деканата, оповестили, какого числа сессия начинается, я и так знал, к чему мне эта информация? Куда тебя утянуло, мальчик, ты лжёшь не только ему, ты и себе лжёшь, отпустил, простил, забыл, я люблю тебя больше всего на свете. — Переезжай ко мне? — Да с радостью, мне коммуналку одному платить запарно. Днём болтали о школьных временах, Разумовский запизделся об искусстве и быдле, которое его не понимает, пообещал познакомить с Возрождением-Барокко-и иже с ними. Перетекло в разговор об отношениях, что между нами, вся хуйня, куда мы движемся, что ты чувствуешь. Мне хорошо с тобой, мол, и не задавай лишних вопросов, они ни к чему. Сам понимаешь, не ребёнок. Давай лучше пиццу сварганим, чтоб совсем тепло и по-домашнему. Я ж согласился к тебе переехать, значит, небезразличен. Когда шмотки перетаскивать? Вечером по сценарию. Вздохи, стоны, руки, прижатые к спинке дивана, неаккуратный засос на шее. Разденься, нравится смотреть. Красивый? Господи помилуй. Ты верующий? Я во время секса убеждённый христианин. Забавно… Поцелуй меня. От тебя пахнет пиццей. Тебя заводит пицца? Ах, Господи, замолчи уже. Расслабься. Сядь ко мне на колени. Щетина кололась. Олег брился чаще, чище, обрастал не так противно. Пах иначе. — Включи какой-нибудь фильм. — Спать под фильмы? Совсем уж по-семейному. Влюбился? — Игорь, это не любовь, просто спать с тобой лучше под кино.