Я не брал!

Я же ведь правда не брал. Вообще, это обидно. Особенно, когда отец на сто процентов уверен в обратном. — Повторяю ещё раз, — зло, сквозь зубы шипит он. — Сегодня утром я покупал две пачки сигарет. Одну взял. Вторую положил на холодильник. Вопрос, — здесь он сцапал меня за ворот и притянул к себе, перейдя на крик. — Куда делась вторая пачка?! — Я же уже говорил! — воскликаю я, пытаясь вырваться. Удивительно, но получается почти без усилий. — Я не знаю! Не трогал я! — Да что ты говоришь, — глаза его метают молнии, пальцы, лишившись моей рубашки, сжимают рукава отцовского свитера. — А куда бы они ещё делись? Мышка стащила? — Мне-то откуда знать? Может, ты их вообще забыл выложить? — вот это было зря. Взгляд его затуманился, выражение лица еле уловимо переменилось. Казалось, что он невминяемый. Перестал контролировать собственные мысли. И действия. — По-твоему, я склерозник? Ответить мне не дали. Схватили, протащили пару метров до дивана, бросили, как мешок с картошкой. Обидно. Несправедливо. — Папа, клянусь, я не брал! Не брал! Я вообще не курю! Папа! — последние восклицание вышло уж слишком испуганно. А как прикажете реагировать, когда ваш отец, совершенно обезумев от ярости, достаёт из джинсов ремень и угрожающе сжимает зубы? — Молчать! — гаркает он, хватает меня за плечи и утыкает носом в обивку. Боль пришла как-то резко. Как-то слишком неожиданно. Раньше он меня не бил. Что изменилось? Неужели так взбесился из-за каких-то сигарет? Обидно до жути. Почему он вообще решил, что это я взял? Он же меня знает, я бы никогда… Больно. Ремень — это очень больно. Аж до слёз. Они, кстати, текут уже непрерывным потоком. Боль проникает куда глубже, нежели в кожу. В самую душу. Мой отец, мой папа, сейчас так безжалостно бьёт меня ремнем. И всё из-за того, что пропала эта его отрава. Он никогда мне не верит. А тут ещё и руки распускать начал. Прелесть… Но самое ужасное даже не это. А то, что он даже отказывается меня слушать. Упёрся в то, что это я взял, и всё тут. Дело закрыто и обжалованию не подлежит. Подсудимый приговаривается к порке. Сложно сказать, отчего слез больше — от обиды или, всё-таки, боли? — Я не брал, не брал, папочка, не брал, — как одержимый повторяю я. А отец всё лупит. Закончилось всё тоже неожиданно. Боль начала притупляться, перестала быть столь резкой. Я поднял глаза, сквозь слёзы наблюдая за отцом. Тот уже напялил шапку, куртку и шарф. — В магазин, — мрачно бросает он, заметив мой взгляд. Зашарил по карманам пуховика в поисках то ли ключей, то ли денег. Замерает, нащупав что-то во внутреннем кармане. На свет показалась потерянная пачка сигарет.