***
Этот день был совершенно обычным, казалось бы, он не отличался от других, таких же обычных дней ровно ничем — этот день не был праздником, он не был слишком уж запоминающимся и ничего нового в жизнь не преподносил, ничего не значил. Но, опять же, так лишь казалось любому человеку в этом до боли ненавистном университете, что совсем не походил на тот университет-мечту, который так радушно принял милую девочку-солнце по имени Алёна. Это место теперь, спустя несколько лет, казалось самым мрачным и серым местом в этом сером и мрачном мире, где люди давят тех, кто послабее или же прячутся по углам, словно тараканы, пытаясь плакать как можно тише, что бы не привлечь внимание праведного тапка, давящего всех тех, кто слабее, немощнее, чувствительнее, чем принято быть, если ты хочешь остаться на плаву, не стать изгоем среди душных популярных девочек. Девушка шумно выдохнула, цепляя отпавший от шоппера значок «Галатте» и еще несколько похожих, в таком же стиле. Пускай прошло уже три года, Алена не собиралась уступать их маленькой глупой традиции цеплять мерч друг друга каждый год, 12 декабря и целый день ходить так. Швец, честно говоря, даже не помнила, как у них появилась эта традиция, но вот уже третий раз задается вопросом, зачем она все еще откапывает среди горы разнообразных значков те самые, зачем каждый вечер поет чужие любимые песни в личных сообщениях заброшенного аккаунта своего старого друга. Она не понимает, почему все еще следует этой глупой и непримечательной традиции, но от этого менее родной и естественной она не становится, поэтому она не решается снять весь этот старый мерч с сумки и забыть прошлое, отпустить и позволить себе жить не тоской, а жаждой новых воспоминаний. Просто потому что так надо, это просто необходимо её внутреннему разбитому ребенку. Потому что только депрессивный репер-анорексик мог заполнить дыру где-то глубоко в ее груди. Потому что без него, собственно-то, больше никто ей и не нужен, как бы это не было смешно даже в голове самой Алёны. Невольно прикусив нижнюю губу, девушка спешила подняться по лестнице и завалиться в аудиторию на пару по философии, где препод опять будет лить много ненужной воды, заливая уши и перебирая самые неприятные и въедливые темы, что только могут быть у студентов России: абьюз, домашнее насилие, предательства и… суицид. Да, раскаленным ножом прямо по пульсирующей хрупкой душе, заставляя ее трепыхаться. Потому что это философия. Ну, знаете, она должна делать больно. Просто потому что так надо. Впрочем, не то, что бы Швец было особое дело до старой маразматички. Стоило ее элегантной заднице уместиться на стул где-то в задних рядах, мысли снова заполонила тьма и беспокойство. Перед глазами раз за разом возникали отрывки старых сообщений, заставляя руку невольно потянуться к сумке, извлекая телефон и снимая с него блокировку. Игнорируемая преподавателем, как и многие другие студенты, она мельком глянула на доску и перевела взгляд на дисплей, пальцем нажимая на иконку привычной соцсети, а после открывая один из нескольких закрепленных чатов. Был в сети 27 июля 2018 года Как всегда, без изменений. Честно говоря, девушка уже не надеялась увидеть что-то другое. Слишком давно эта надпись менялась последний раз. Три года назад. Три года назад он пропал. Три года назад отправлял голосовые сообщения. Три года назад восхищался ее влюбленным песням. Три года назад обещал забрать ее от отца-тирана в сказочный Питер. Три года назад своим уходом оборвал свою жизнь и обрезал ей крылья, на которых она готова была лететь к нему. Палец немного напряженно перелистнул три года одностороннней переписки, пока не наткнулся на последнее голосовое сообщение. Снова кинув взгляд вперед и убедившись, что к ней претензий никаких, Алена немного помялась и достала наушники, подключая их по блютузу и пряча за красными крашенными волосами. Тихий стук по стеклу включил голосовое. Хриплый голос Вовы немного затмил реальность, заставляя невольно прикрыть глаза. Она очень соскучилась по этим хриплым прокуренным ноткам в чужом тоне, по ласке в словах, по горечи, которую хотелось развеять. — Привет, Алён, — голос предательски дрогнул, стоило ему начать говорить, и Швец вновь вздрогнула всем телом. Она никак не могла привыкнуть к этой дрожи, но не выключила голосовое. Было так непривычно слышать свое имя, сказанное этим голосом. Всё еще непривычно. — Не знаю, случилось что-то или тебе просто надоело общение со мной, — парень непроизвольно хрипло рассмеялся и сердце предательски защемило. Вова всегда любил додумывать в ущерб себе. Таков он уж был, — но, в любом случае, я искренне уверен, что тебе не будет слишком уж грустно, если я умру, верно? — по всему видимому, парень пытается встать с кровати, потому что динамик издает тихий скрип пружин, а после и тихий шорох с пронзительным голодным урчанием. — Прости, но... Я уже не могу представить свою жизнь без тебя и твоих голосовых каждое утро. Ты стала мне куда дороже, чем я мог бы позволить, будь моя воля, и твоя пропажа дала мне понять это в полной мере. Да и я уверен, что тебе будет более, чем хорошо с Викой. Она рано или поздно ответит тебе взаимностью, не сомневайся. — голосовое сообщение наполнялось удушающей пустотой. Алёна знала, что последует после этой тишины, но все равно затаила дыхание, как маленькая девочка, — Ведь даже я полюбил тебя. Ты можешь завоевать любую.» Подушечки пальцев левой руки с силой сжали бугорок на переносице, каким-то неведомым образом немного успокаивая. Впрочем, даже не смотря на это, на раскрытую пустую тетрадь беззвучно приземлилась прозрачная солёная капля, размывая голубые полоски, вырисовывающиеся в очертания клеток. Конечно, девушка понимала, что давно пора отпустить эти некогда сказанные хриплым голосом слова, но они держали её, как объятия чего-то неизбежного. Наверное, раньше она бы сравнила эту хватку с напористой смертью, но вместо неё перед глазами стоял образ худощавого высокого парня с высветленными волосами, в оверсайз-толстовке, и со сногшибательной улыбкой, коим его знала Алёна. Конечно, секундную слабость девушки абсолютно никто не заметил среди бесконечного бормотания преподавателя в этой душной аудитории, однако та все же беззвучно выдохнула и большим пальцем растерла слезу по щеке, убирая блестящую мокрую дорожку. Своим размеренным пассивным самобичеванием при таком большом количестве людей она может привлечь лишнее внимание, а потому лучшим решением становиться покачать головой, приходя в себя и устремить взор уже на однокурсника, что вышел поблистать рефератом. Нужно учиться усерднее. Только так можно временно заглушить болезненную пульсацию в груди на месте черной дыры. Только так можно перевестись в другой универ, сбежать от удушающих стен.***
Стоило парам закончится, как большинство студентов разбрелись по делам, выходя за пределы территории университета. Оживленные коридоры, этажи и даже сам студгородок будто бы за секунду опустели, становясь тихими и безлюдными. Это внушало тревогу первокурсникам, вынужденным остаться для разговора с преподавателями, однако третьекурсникам, вроде Швец, это чувство стало родным и привычным, иногда в нем хотелось остаться подольше, как и собиралась поступить девушка, крутя на пальце одинокий ключ на брелке, подписанный «аудитория 127». Преподавательница музыкального искусства её нового университета без зазрения совести доверила девушке ключ от аудитории, разрешив посидеть там в одиночестве, без шумных и невыносимых однокурсников в общаге. Стоило переступить невысокий порожек в помещение, ноги сами повели девушку в сторону шкафчика с инструментами, где в чехле покоилась заботливо уложенная гитара. Пальцы аккуратно поддели ремешок, помогая достать музыкальный инструмент и положили его на стол, с предвкушением расстегивая молнию и извлекая дорогую памяти гитару, обклеенную множеством стикеров. Швец собиралась лишь немного попрактиковаться после долгого перерыва, однако, стоило сесть на одну из первых парт, поджав под себя одну ногу и поудобней умостив гриф в ладони, как подушечки пальцев сами начали перебирать собственную, затертую до дыр в девчачьей памяти, мелодию. — Мы были даже не знакомы никогда, не видел ты моих сожженных волос… — тихо пробормотал певичий голосочек первую строчку, пробуя её на вкус и проходясь по сердцу раскаленным ножом, а после прикладывая целебную мазь. Так всегда с музыкой: она, вроде, и добивает, а вроде и заменяет отчаяние легкой дымкой надежды. Кудрявая голова немного наклонилась вниз, а веки опустились, даруя блаженную темноту, помогая вникнуть в такую знакомую атмосферу ее собственной песни. — Мы были даже не знакомы никогда, не видел ты моих сожженных волос — пропела она чуть более уверенно — И не смеялся над моими панчлайнами, что я, как дура, говорила всерьёз. Не удивлялся моим крохотным рукам, и не ругался, если чай остынет, — губ коснулась легкая мечтательная улыбка, расползаясь по лицу от щемящей нежности при воспоминаниях о тех самых моментах. — Зато голосом охриплым своим ты отправлял мне голосовые... Пальцы левой руки привычно зажимали родные аккорды, а правая кисть расслабленно проигрывала бой, разнося по безлюдному кабинету и за его пределы приятную нежную музыку, помогая излить душу великому ничто, невидимому собеседнику, воздуху, что следовал повсюду. «Как романтично» - скажет любая девчонка, увидев эту картину. «Как больно» - покачает головой Алёна, если вдруг её кто-то спросит про это. — Через холодную клавиатуру сумел мне подарить май в выходные, — надрывисто выдохнула Алёна, расслабленно покачивая головой. С каждым ударом по струнам на душе становилось чуть легче. — Я обещаю, больше не буду, просто ещё раз повтори мое имя… — с бездыханной надеждой эти слова срываются с губ, но им не дают в одиночестве осесть в душе, продолжая играть. — И твои сиплые ноты прольются, звучит в динамике опять колыбельная. Ты агрессивно-опасен на улице, зато мне пел в голосовых сообщениях… — голос пошел на спад, но мелодия лишь резвее выплывала из-под пальцев — Ты агрессивно-опасен на улице, зато мне пел… Кажется, будто время застыло в этой непримечательной пыльной аудитории. Действительно, даже зайди сюда какой-нибудь преподаватель, певица вряд ли бы услышала, уж настолько её душа жаждала выговориться через эту песню, вновь… — Другие девочки любили Би-2: им пели Бледный и Pyrokinesis. — с насмешкой парировала она, будто бы её голос кто-то слышал в этот момент. — А я хотела лишь услышать тебя, ты был моей неизлечимой болезнью… — немного замявшись, пальцы начали бой заново, заставляя струны издавать все более агрессивно-печальную мелодию чувств. — Я ненавижу этот пасмурный день, когда под каплями дождя и пыли... Они разбили мне лицо? Наплевать! Но эти суки телефон мой разбили… Перед глазами встал этот день, воспоминания заполонили образы разбитого сенсора. Только волновало маленькую девочку-солнце далеко не это, её волновало то, что на все попытки включения телефон отвечал полным игнорированием, будто и не был он несколько минут назад рабочим. В голове не было мыслей о стоимости телефона, о том, что её наругают — на это ей было абсолютно плевать… Больше её пугало то, что этот телефон, старенький самсунг — единственное средство связи с внешним миром. С учебой, интернет-знакомыми и… с Вовой. Этот телефон, старый телефон отца, был единственным способом связаться с другом. И, зная её родителей, новый телефон ей придется пятерками зарабатывать очень долго… — Через холодную клавиатуру сумел мне подарить май в выходные, — в уголках глаз собрались мелкие кристальные слезинки, немного размазывая нижнюю границу стрелок. С каждым годом было все обиднее за всю эту несправедливую ситуацию, созданную волей случая. Вика ведь была лишь мимолетным увлечением, методом с пустого места написать, даже когда темы заканчивались. — Я обещаю, больше не буду, просто ещё раз повтори мое имя... И твои сиплые ноты прольются: звучит в динамике опять колыбельная… — певица мечтала, что бы у неё забрали сердце в этот самый момент, потому что тысячный раз иголки безжалостно протыкали его, ворошили старые трещины. — Ты агрессивно-опасен на улице, зато мне пел в голосовых сообщениях… Ты агрессивно-опасен на улице, зато мне пел… Конечно, Алёна действительно пыталась найти способы связаться с другом, но ни друзей, согласных ненадолго одолжить телефон, что бы зайти в аккаунт, ни денег на компьютерный клуб у отчаянной малышки-выпускницы не было. Родители, до ужаса строгие, да и не в меру пьющие, пинали ее за каждую оценку ниже четверки, грозясь подготовкой к ЕГЭ и самим страшным экзаменом, заставляя до головокружения читать книжки, пока сами распивали спиртные напитки. Так что девушка из кожи вон лезла, что бы заработать телефон, но сумела это сделать слишком поздно… — Через холодную клавиатуру сумел мне подарить май в выходные, — повторила девушка, из последних сил сдерживая нахлынувшие огромной волной эмоции. — Я обещаю, больше не буду, просто ещё раз повтори мое имя… — голос резко пропал, а в горле, прямо посередине глотки, встал противный тошнотворный ком. Ей не хватило сил допеть последние четыре строчки, они застыли на губах горько-соленым привкусом, а из самой глубины её расколотой души наружу вырвался тихий всхлип. По щекам, не скрываясь, потекли ручейки болезненных слёз, размывая тушь, подводку, тени. Впрочем, в тихой истерике это вовсе не было заметно. — Просто еще раз повтори моё имя… надрывно прошептала девушка, нашедшая силы только склониться вперед, почти что обнимая свою гитару. Её рвало изнутри шквалом слез, которые она так старательно держала в себе. Это длится уже три года. Три года она не может найти силы и мотивации жить дальше без сожаления, боясь отпустить воспоминания о дорогом друге, что когда-то был смыслом жизни для маленькой сахарной девочки-подростка, что когда-то с упоением слушала депрессивные песни, думая далеко не о суициде, а о обладателе этого манящего хриплого прокуренного голоса, от которого 16-летняя Алёна сходила с ума, стесняясь открыто заявить, что до дрожи в коленках любит эти хриплые нотки. Послышался неуверенный тихий шаг и Швец замерла, прикусывая губу, почти до крови, да так, что во рту появился металлический вкус. Дух перехватило, кажется, она перестала даже дышать, пытаясь услышать новые шаги, надеясь, что ей показалось. И действительно — следом не было слышно ничего. Девушка уже потянулась рукой к лицу, намереваясь рукавом вытереть слезы, как послышался чей-то голос. — Алён? — голос казался неестественно фантомным, будто и не было ничего сказано, но, когда васильковые глаза подняли взгляд, девушка увидела перед собой какого-то чудаковатого парня, одетого в пижаму то ли дракона, то ли крокодила. На переносице неровно сидели солнцезащитные очки, хотя Швец бы не сказала, что сегодня солнце слишком уж слепит глаза. Знаете, обычно так бывает летом, весной, осенью… Но никак не зимой. Воцарилась мимолетная пауза, после которой Алена медленно отложила гитару на край стола, не отводя взгляд от неожиданного гостя её скорби. В этот момент, стоило чуть детальнее осмотреть странноватого «Крокуса», взгляд зацепился за рюкзак, висящий на одном плече и пачку сигарет, торчащую из кармана пижамы-кигуруми. Худые скулы, четкая линия подбородка, нос с горбинкой и мертвенно-белая кожа не добавляли парню харизматичности, как подумало бы подавляющее большинство девушек, да даже Алёна почувствовала холодок, прошедшийся по спине, однако он точно не был вызван неприязнью. «Скорее, отголоски тоски» - промелькнуло в голове и девушка помотала головой, вспоминая, что, вроде как, ей задали вопрос. — А… Эм… Да, меня зовут Алёна, а ты… — на секунду перед глазами стал умерший друг, о котором только что была спета песня. Тряхнув головой, она согнала наваждение, а после ее вдруг осенило. Вытерев рукавом наспех слезы и потекшую тушь, она посмотрела на крокодила — Подожди… А… как давно ты здесь стоишь? — и в самом деле, увлеченная своим пением и гитарой, она вполне могла не заметить, как кто-то вошел. Осознание этого неловкостью ударило в мозг, заставляя отвести взгляд. Да и не только это: девушка чувствовала себя действительно помешанной, видя напоминание о Вове буквально везде, где только можно. — Достаточно давно. — неловко (?) усмехнулся парень, поправляя рюкзак на плече, что бы лямка не соскользнула с полиэстерного материала пижамы. — Где-то со строчки про Би-2 и Бледного. — парень будто хотел что-то сказать, сделав небольшой шаг к парте, на которой сидела девушка, но та немного отодвинулась, что заставило незнакомца остановиться — Прости, я просто был так удивлен, когда увидел тебя… — Эм… Так кто ты, объясни мне, — немного неловко поинтересовалась девушка, скептически смотря на парня, что на секунду своими порывами показался не столько навязчивым, сколько болезненно-искренним. Или так только казалось расчувствовавшейся Алёне? Сказать было некому. У неё в голове были искры и образ Вовы, что так долго не выходил из крашенной головы. — Я… — Парень замялся, абсолютно не зная, что и сказать этой девочке-солнцу, что во время песни казалась такой потухшей и безрадостной, совсем не похожей на себя. Просто проигнорировать факт своей мнимой смерти и, как ни в чём не бывало, просто поздороваться? Звучит не очень, да и в горле вдруг встал неприятный ком, мешающий говорить, дышать, даже думать. Не найдя ничего лучше, парень наклонил голову и немного обрывистым движением снял с себя очки, поднимая голову и, помедлив долю секунды, откинул капюшон назад, открывая чужому взору своё неприкрытое лицо. В горле болезненно, набатом, будто насмехаясь над ним, тошнотворно билось сердце. Молчание, повисшее в воздухе, троекратно усиляло эффект пульсирующей крови, от которого темнело в глазах. Будто насмехаясь над ним, легкие отказывались принимать воздух, пока голос девчушки снова не разрежет тишину. А молчание все тянулось и тянулось, взгляд серовато-голубых девичьих глаз метался по сторонам, пока их владелица пыталась выдавить из себя хоть что-то. — Ты… — она оборвалась на полуслове, не находя, что сказать. Оба молчали. оба не знали, что говорить. И эту пропасть было так отчетливо видно, что в мозгу щелкал страх «а что, если это сон?», однако секунды тянулись вечностью, а мираж все стоял, стоял, и никуда не собирался рассеиваться, разве что если сами погонят… Два взгляда голубых глаз — две стороны горизонта в море. Одни — девичьи — сероватые, как робкое пасмурное небо, с потухшими искрами спрятанного за тучами солнца, которое вместе со своей «смертью» забрал самый дорогой ей человек, стоящий сейчас напротив в глупой крокодильей пижаме. Сероватые, как небо, в котором растворился сигаретный дым снующих по волнам на своих маленьких корабликах моряков и их жизненные сожаления. Точно так же, как их обладатель пропускал через себя свои жизненные сожаления, молча пряча их и растворяя их, как сахар — до тех пор, пока не станет слишком много, пока оно не перестанет размокать и сливаться с водой. Вторые — мальчишеские — пускай, и не глубокие, но неоднородные, с беловатыми вкраплениями, как море, кишащее волнами и пеной. С темной каемкой, обрамляющей радужку и с бесконечным сожалением внутри себя, убивающим все, что находится внутри — как море кидает штормом своих жителей и моряков из стороны в сторону, заставляя страдать. Такие же, как и раньше, но более уставшие, разбитые, как захламленный человеческим мусором океан, изо всех сил старающийся быть все таким же жизнеспособным, что и раньше, но с треском проваливающийся в этом раз за разом. Когда глаза встречаются, оба прячут свои взгляды, выставляя между собой ненужный горизонт. Оба теряются, но это действует, как хорошая встряска. Молчание рвется, словно ненужная простынь. — Да, это… Я. Я все это время был жив… — начиная неуверенно, он осекается и, словно по щелчку в голове, начинает тараторить, совсем несвойственно себе, и его хриплый голос теряется в потоке своих же мыслей — Ну… То есть нет. я это… Я пытался что-то сделать, но я просто… Я удалил все свои соцсети и больше в них не заходил, выкинул сим-карту… Я хотел исчезнуть для всех на эмоциях, когда ты пропала, но не смог этого сделать, надеясь на нашу новую встречу… И. И когда отошел мне было просто ужасно стыдно возвращаться после всего того, что я наговорил, к тому же я думал, что надоел тебе и ты намеренно начала игнорировать мои сообщения, поэтому просто… — язык двигался сам собой. не желая останавливаться. Чувство вины, накопленное со временем, давило, требовало оправдываться, пока легкие не начнут гореть от недостатка кислорода, взгляд просто не имел права останавливаться на девушке напротив, но и не мог удержаться на чем-то, как и мысли, перекидываясь с одного на другое. Будучи отвлеченным грузом своих оправданий, он заметил только когда девушка подошла почти вплотную к нему, оставляя гитару на той парте, где только что сидела сама. Ее яркая рыжая макушка мелькнула перед глазами и он замялся, опуская взгляд на девушку с особо интересной трещины в потолке — А?.. Хлесткий звук пощечины достиг ушей раньше, чем щеку опалило ударом. Пошатнувшись от неожиданности, Галат коснулся холодными пальцами жгучего следа, что постепенно проявлялся красным отпечатком крупкой руки с парой колец на пальцах, что особенно сильно проехались по тонкой скуле. — Ты хоть представляешь, насколько сильно я волновалась и страдала, послушав твое предсмертное голосовое сообщение? — в уголках чужих глаз Вова видел собирающиеся капельки слез, что так неправильно, нереально выглядели на лице его девочки-солнца. А осталась ли эта девочка его или и вовсе возненавидела в последние несколько минут, узнав о болезненной лжи? Это было то, что опаляло и жгло сильнее. чем след от мимолетной пощечины. Это было тем, что маленьким противным гоблином сидело внутри его сознания и тихонечко повторяло, будто священную мантру: «Ты ей не нужен», «Ты просто отвратителен», «Ты эгоист» и прочее, прочее, прочее, что комом в горле застревало, не давая ответить ровным счетом ничего в ответ на выпад, в ответ на возмущения, в ответ на слёзы. — Ну же, почему ты молчишь?.. Тебе правда нечего ска… — девушка оборвалась на полуслове, будто ее прошибло маленьким разрядом молнии. Её щеку опалило, но не от пощечины, а от холода чужих тонких пальцев, что нежно, едва ощутимо коснулись покрасневшей щечки, будто бы робко прося разрешения и боясь новой волны возмущений. Но стоило девушке немного стушеваться, как ладонь уже более уверенно легла на щеку, оглаживая скулу большим пальцем. — Прости… Прости меня. — С искренним сожалением выдохнул Вова, прислоняясь лбом к чужому лбу и жмурясь до звездочек в глазах, что бы убедить себя в реальности происходящего, в том, что это все происходит на самом деле, а не является одной большой сонной надеждой, которая разлетится на осколки с первым звонком противного будильника. Как ни странно, образ Швец не плывёт у него в глазах, а ощущение теплой щеки под своими пальцами чувствуется все так же реально. — Я был полным идиотом и эгоистом, бросив тебя тогда. Мне очень, очень жаль, что я заставил тебя поверить в свою смерть. — Галат сглатывает, уверенность снова стихает и в его голове пусто, ни одной внятной мысли, которую бы можно было произнести. Кажется, что молчание снова накрыло их двоих плотным куполом, но в этот раз оно не удушает, не заставляет искать повод, то бы что-то сказать. Им двоим просто… Тепло. В Питере, где всегда серо и холодно, где всегда нужно кутаться в пледы, одевать толстовки и греться закрытостью ото всех вокруг, в этот момент было так тепло… Тепло и уютно. Даже посреди кабинета музыки Даже не смотря на холодные пальцы на щеке Даже не смотря на ту пропасть, в которую падали они оба последние три года. У них под ногами появилась земля. Быть может, еще шаткая, но их сердца перестало сковывать чувство свободного падения, чувство тревоги и потери чего-то близкого. Да, возможно, эти все эмоции, страхи и пожирающие чувства являются лишь юношеским максимализмом, однако здесь и сейчас они оба смогли немного выдохнуть. — Ты… придурок, — все же спустя паузу тихо выдала Алёна, едва ли заметно пихая друга в худое плечо. Не сильно, больше для вида. — Больше никогда не смей так делать, понял? Мою седину даже краска не возьмет, — это прозвучало шуточно, так по-детски обиженно, что парень едва ли сдержался от смешка. Какая досада, что даже выдавленной усмешки хватило, что бы уловить настрой собеседника. — Эй! Чего ты уже смеешься? — тоненький возмущенный голосок звучал так уморительно, что Вова все же слабо рассмеялся. — Да… Ничего, просто я жутко соскучился по тебе, солнышко, — такое непривычное уже прозвище, давно забытое за всеми переживаниями и невзгодами, резануло по ушам и заставило лицо покрыться легким румянцем, заалеть и слиться с немного вымытой краской на макушке. — Ты такая милая… Ох, я так рад встретиться с тобой вживую. Ты точно такая же, какой я тебя и помню с фотографий. — За исключением волос, да? — скептически приподняла бровь девушка, чем вызвала еще один смешок. — Ну можно и так сказать. Хотя вечно меняющийся цвет волос уже является твоей отличительной чертой. — Галат поднял руку, немного трепая пожжённые краской волосы, а после, немного медля, наклонился и прикоснулся сухими губами к чужому лбу, ладонью отодвигая мешающие пряди. Отстранившись, он увидел чем-то недовольную розовенькую от смущения мордашку, а так же опущенное сероватое небо в радужках, не желающее встречаться взглядами с бушующим от робкого счастья Океаном. — Хей… Солнышко, что-то не так? — Мы же… Не пойдем завтра на пары? — немного неуверенно, но с милейшей надежной спросила та, поднимая взгляд и цепляясь за чужой, чувствуя, как внутри бушует шторм, как и положено при страстной встрече неба и океана. — А? — пару раз моргнув, Вова усмехнулся и притянул в свои объятия девушку, снова трепая ее по волосам. — Конечно нет, что за глупые вопросы? Давай сходим выпить кофе? Я просто обязан показать тебе одну кофейню, где варят просто очешуенное кокосовое латте, все как ты и любишь. — на тонких губах вырисовывается улыбка и пухленькие девичьи губы подхватывают этот жест. — А, ты. помнишь, — Становится неловко, но девушка кивает. — Давай, я полностью доверюсь тебе в этом деле. А еще ты должен мне рассказать, что с тобой происходило за эти три года! — Швец отходит к гитаре и аккуратно кладет ее в родной чехол, закидывая себе за плечо и возвращаясь назад, настойчиво сплетая свои пальцы с чужими, а после тянет на выход, туда, где даже серые стены панельных зданий теперь не заставят их двоих чувствовать холод. А Вова только улыбается и идет следом. Конечно, он расскажет, а потом расскажет еще немного, а потом они будут долго-долго говорить, делиться новостями, как две школьные сплетницы и говорить о жизни, наслаждаться компанией друг друга, наслаждаться свежим воздухом и их первой встречей вживую… Ах да… Он будет обязан спросить ее, почему ее профессиональный выбор пал именно на этот вуз, находящийся в уголочке Питера, а не на какой-то другой. Он-то знает, что его девочка-солнце мечтала о совсем другом вузе и поступила три года назад совсем не сюда. Да, определенно, он спросит это. Потом.