По законам безупречности

      Жизнь. С чего начинается наша жизнь? С первого вдоха? С первых воспоминаний? С первых открытий? А можно ли создать искусственную жизнь?       Эти вопросы, конечно же, философские. Никто не в силах ответить на них правильно, даже человек, уже третьи сутки сидящий за одной и той же работой. Создание искусственной жизни – то, к чему стремятся многие ученые. Вот только как создать идеальную искусственную жизнь? Этот вопрос более актуален. Видите ли, люди – существа, которые любят возводить все в абсолют, брать самое лучшее и исключать любые недостатки, а ученые, тем более, грешат этим. И над чем же человек может сидеть несколько суток кряду, позабыв о сне, правильной пище и образе жизни? Над лицом. Последние пару часов Джаст начал жалеть о выборе снега в качестве материала: мелкие детали таяли в руках, не успев даже принять нужную форму, оттого прогресс стоял на месте, хотя времени проходило все больше и больше. Кропотлива работа создателя, работающего с хрупкими деталями и капризными материалами. Но, кажется, ему не было дела ни до холода, пробирающегося под тонкие ткани медицинского халата; ни до усталости, которая повисла нежной любовницей, требующей внимания; ни до дрожащих рук, которые еле-еле держали инструменты и в принципе функционировали. Обычный человек, наверняка, давно бы уже получил обморожение и скоропостижно скончался, так и не завершив свое творение. Но Джаст вполне устойчиво сидел на стуле, возложив перед собой существо на кушетке, напоминающее человека – тонкие пальцы, изящные изгибы, мягкие, пухлые приоткрытые губы, аккуратные уши, нос, густые белые волосы, сверкающие под светом лабораторных ламп. Идеальное существо, с какой стороны не посмотри. А у идеального существа должны быть такие же идеальные глаза, но они никак не получались. Взгляд не выходил таким, каким создатель хотел его видеть. Слишком тоскливо, слишком отстранено, слишком зло, слишком безразлично. Люди говорят: «глаза – зеркало души», и ученый был склонен им верить, пусть и считал это не особо логичным. Твой взор должен отражать всю суть еще до того, как ты откроешь рот и заговоришь. И каждый раз, смотря в небольшое зеркальце рядом, ученый понимал – его взгляд полностью отражал душу. Темно-каряя, почти черная, радужка сливалась со зрачком, создавая иллюзию бездны, опущенные серые ресницы наполняли его взор усталостью. Этот взгляд не стоило брать как прототип для такого идеального создания, а значит творцу было необходимо придумать и воссоздать что-то новое.       Тонкая кисть следует по снежному покрову, руки дрожат и не слушаются, но забрасывать работу категорически нельзя, иначе потом вернуться к ней будет очень тяжело. Следовало закончить её до того, как организм наконец решит, что сон все-таки ему необходим больше, чем какое-то там неживое существо. Границы продолжают свое движение. Резкий вдох – ему явно были не рады простуженные трахеи – и вспышка перед глазами. Это то. Да, то, что нужно! Кажется, что на короткий миг даже глаза самого создателя наполняются светом радости и вдохновения. Похожая линия вырисовывается и на втором веке, делая будущие глаза идеально-одинаковыми, и с каждым новым штрихом, с каждым восхищенным вдохом, его творение становилось все ближе и ближе к идеалу. Вечно молодой, вечно прекрасный. Джаст не знал, что именно он создавал, но в эту работу он, можно сказать, вложил всю свою душу, время и старания. И результат был обязан оправдать ожидания ученого. Последние штрихи кажутся до того смазанными, можно сказать даже, что небрежными, что кажется, будто они способны испортить всю его работу; но нет. И вот он – тот самый идеал, к которому так стремится любой создатель, любой творец и человек. Мягкое лицо без единого дефекта, каждый штрих показывал, насколько оно прекрасно, пышные белые ресницы – словно у куклы с витрины, – и выразительные, полные доброты и любопытства, глаза. То ли уставший разум был настолько подкошен, что согласился уже и на такой результат, то ли это действительно был тот самый идеал, который искал ученый.       Воздух в легких давит на трахею, и Джаст выпускает его лишь тогда, когда голова начинает кружиться – кажется, он на несколько секунд забыл, как дышать – и ноги подкашиваются. Наконец, работа, на которую было потрачено столько времени и сил, была закончена, доведена до совершенства. Дело оставалось за малым, но гораздо более важным, чем создание оболочки без изъянов. Хлипкий табурет падает, ударяясь с глухим стуком о кафельный пол. Не помня себя от восторга, молодой ученый побежал к рабочему столу. Кипы бумаг, образцы прошлых работ, незаконченные новые – почти все оказалось на полу, рассыпавшись и перемешавшись. Там не было ничего опасного, да и нужного, возможно, именно поэтому он не так сильно переживал, когда послышался звон битого стекла, а несколько бумаг оказались тут же промокшими, чернила потекли, сливаясь в неразборчивые пятна синей и черной ручек. Мы не особо, верим, что можно быть одержимым какой-то идеей настолько, но когда сами становимся похожи на психопатов, которые грезят лишь об одном – то люди вокруг нас сразу же понимают, что к чему. Так и сейчас происходило. Джаст не верил, что существуют люди, которые способны пренебречь собственными потребностями, лишь бы завершить начатое, не верил, что кто-то способен бросить все те месяцы работы, ради какого-то опыта, у которого вероятность успеха была чуть выше 0,1%. Но теперь он прекрасно понимал всех тех ученых, которых общество считало безумными лишь потому, что, те грезили собственными идеями настолько сильно, что были готовы понести жертвы. Обречена ли его работа на полный провал? А может прямо сейчас он ошибется, допустив небольшую погрешность в расчетах дозировки и все старания окажутся напрасны? Или же он сделает великое открытие, став самым прославленным ученым? Это было совершенно не важно в тот момент, когда препарат, заранее изготовленный самим же Джастом постепенно вводился внутрь оболочки, впитываясь в белый, с оттенком голубого, снег. Работа была завершена, осталось только наблюдать до победного. И сейчас он понял, как же сильно устал, как тяжело держались глаза открытыми, как руки подрагивали от холода и напряжения, как ноги гудели от долгого сидения на одном месте, и как его организм наконец сделал вывод, что ему необходим отдых, больше чем его хозяину. Прилив адреналина и дофамина тут же спал, мысли начали путаться, а мозг, грубо говоря, плыть.        Практическая часть эксперимента была закончена, оставалось только ждать, когда вещество вживется в оболочку и она приобретет разум, ну или что-то похожее на него. Но на самом деле, когда шанс успеха был так мал, создатель был согласен даже на самый примитивный разум животного или даже рефлексы, какие были у инфузорий и мелких бактерий, лишь бы все не пошло крахом и усилия не оказались потрачены впустую.       Сон настиг сразу же, как только голова коснулась подушки. Раньше, когда Джаст только оказался в этом комплексе, то негодовал из-за твердых поверхностей и постойной духоты в комнатах, не понимая, почему же коллеги этого не замечали, либо же просто не обращали внимания. Теперь и ему было абсолютно все равно на то, насколько мягким был матрас, жарко в комнатах и тихо в длинных коридорах. Его разум отключился моментально, когда тело приняло горизонтальное положение. Возможно, ему бы подошла абсолютно любая поверхность в таком случае.       Дни шли, тянулись очень долго, а результата все не было, пытаться вводить вещество повторно ученый не решался, ведь тогда он мог просто переборщить и существо получилось бы недоразвитым – это в лучшем случае, в худшем – он бы потерял месяцы своей работы. Оболочка не давала никаких намеков на жизнь, не то, что на наличие разума, но и не разваливалась, что могла бы сделать при неправильной дозе или лишнем компоненте. Работа встала колом. Прошли часы, дни, прежде чем, один из приборов зафиксировал тихое размеренное дыхание. Оно жило. Но проживет ли долго? Или, может быть, его существование закончится несколькими днями, а то и часами. Но Джаст был рад. Рад, как ребенок, который наконец получил что хотел, стоял и смотрел пораженно сквозь затемненное окно, пока глаза не начало жечь от сухости. Восторг, казалось, был готов вырваться наружу, но ком в горле не давал и звука издать, ноги отказывали слушаться, не делая даже маленького шага. Это было состояние шока и восторга – то самое, какое мы получаем, когда случаются приятные сюрпризы. И Джаст был готов расценить эту удачу, как приятный сюрприз от судьбы.       Холод пробирается под тонкие белые ткани, халата. Вся лаборатория давно погрузилась в кромешную темень и из не спящих остались, может быть, пару человек в другом конце комплекса, увлеченные своими исследования, да охрана. Джаст сидел перед своим творением, словно сгорбившаяся многовековая статуя. Губ касались скрещенные в замок пальцы, темный взгляд блуждал по телу, словно на автомате выискивая недостатки, и каждый раз их не находил. Легкие тяжело наполняются воздухом, тут же его выпуская в тяжелый вздох – кашель идет следом, – создатель уверен в своих исследованиях и решениях, потому и уходить отсюда не собирается. По подсчетам его создание должно проснуться сегодня; стрелка неумолимо спешит, отбивая уже час нового дня. Кажется, он ошибся – не сегодня, возможно, одна из переменных оказалась неверной или он где-то просмотрел. Все тот же табурет тяжело скрипит, бороздя ножками по однотонной плитке, но на этот раз не падает. Разминается ученый с тихим довольным стоном, особенно когда поясница глухо хрустит под резкими движениями – ему следует отдохнуть, либо же чаще отвлекаться от работы – и потягиваниями. Отойдя к небольшому столу, который скорее был временным решением, Джаст берет в руки планшет с бумагами, да ручку из-за уха вытягивает, начиная проверять подсчеты, ноги сами несут его по холодильнику, нужно собрать себя и свой разум в руки. К сожалению, времени у него становилось все меньше и меньше, ведь если ты не приносишь никаких новых открытий, то для чего ты вообще здесь работаешь, а у молодого ученого совершенно ничего не было, не считая этого проекта. Вернее, у него были заготовки, материалы, но все они теряли свою значимость в сравнении с этой – просто феноменально гигантской – работой. Уже было поздно бросать и отступать назад, да и сам Джаст не был трусом и любил доводить дела до конца, пусть всегда и откладывал их на «потом».       Шорох, донесшийся со стороны кушетки – кажется, в этот момент душа упала в пятки, то ли от испуга, то ли от волнения – заставил все тело окоченеть. По коже пробегается толпа мурашек, жар, а затем и холод проносится по всему телу; горло стискивают в железных клешнях. Медленно, но Джаст наконец поворачивается в сторону своей работы, и сердце его тут же пропускает удар. Оно сидело. Существо из снега сидело на железной поверхности, рассматривая собственные руки и, видимо, думая, как ими распоряжаться, смотрело на каждый палец, по очереди сгибая и разгибая. Дыхание замерло, голова начала кружиться, мир поплыл перед глазами, но ученый никак не мог заставить себя сделать хотя бы выдох и вдох, чтобы снабдить организм новой порцией кислорода. А «Снеговик» тем временем разобрался с руками и принялся рассматривать другие конечности – ноги. Ими он тоже пошевелил, попробовал согнуть колени, покрутил стопами, потрогал их руками, сперва отдернув, видимо, не ожидая что-то почувствовать. Громкий выдох – Джаст не смог более держать воздух внутри – привлекает внимание создания. Оно резко поворачивает голову в сторону звука, устремляя свой удивленный взгляд на творца. Кажется, ученый допустил ошибку – он совершенно не знал намерения своего проекта, а оставаться одному в такие моменты максимально небезопасно. Однако, кажется, снежный человек не был агрессивно настроен, даже наоборот – он явно был заинтересован в том, кто стоял перед ним.       — Здравствуй, — боже, Джаст, серьезно? Это первое, что ты придумал сказать? Гениально, придурок. Но, кажется, эта фраза только удивила любопытного снеговика, и он заинтересованно склонил голову. — Ты меня напугал, дружище.       Джаст медленно идет вперед, навстречу кушетке и молчаливому собеседнику, но тут же останавливается, когда замечает за чем следит его создание. Яркие голубые глаза были направлены на ноги, они следили, как профессор ими двигает, как переставляет каждую, а затем, когда человек остановился, взгляд взметнулся выше – к лицу. Казалось, что он ждал дальнейших действий, но ученый не мог пошевелиться вновь, и тогда уже сама живая оболочка начала действовать. Похоже, что в отличии от своего создателя, снеговик не боялся того, кто стоит перед ним. Свешивая ноги вниз, образец несмело коснулся холодного пола, тут же недовольно и чуть-чуть забавно сморщивая нос, ступил на новую поверхность, медленно перенося вес нового тела на ноги. Что ему делать дальше? Создание снова посмотрело на ученого, спрашивая ответ на собственный вопрос, но не произнося и звука.       — Великолепно, — это единственное, что получается из себя выдавить. Голос звучит непривычно-хрипловатым, на самой грани слышимости, но, кажется, его слышат На новое слово творение только щурится немного недоверчиво, губы размыкает, шевелит, пытаясь повторить замысловатое выражение, но получается только мешанина из странных звуков, никак не напоминающая то, что было сказано. — Давай… Посмотри сюда, — Джаст зовет нежно, понижая тон собственного голоса, дабы не испугать существо, показывает на собственные ноги, привлекая тем самым внимание, и делает еще один шаг. Снеговик следит, хмурит брови, кажется, задумываясь, и отзеркаливает действие. Пародирует собственного создателя, немного неловко переступая с ноги на ногу. — Да, чудесно! Давай-давай… Ближе. Ты молодец!       Это существо вело себя, словно маленький ребенок, да и сам Джаст сейчас был настолько счастлив, что был готов танцевать. Его проект удался! Все месяцы работы не прошли даром! Он смог изготовить нечто с интеллектом, искусственно созданное существо. На удивление, образец быстро обучался, наблюдая за ученым, и уже через полчаса мог вполне спокойно передвигаться по комнате, рассматривая все, что было ему доступно. Постепенно оно начинало адаптироваться к пространству вокруг и человеку, что находился возле него. Снеговик наблюдал за ученым, заглядывая в бумаги и внимательно рассматривая движения ручкой. Затем он, чисто ради интереса, показал пальцем на лист бумаги, тут же вопрошающе поднимая глаза и ожидая ответа, как это было ранее.       — Это бумага. Я записываю данные о тебе, — и пусть образец не был обучен речи и грамоте, но, кажется, ответ его удовлетворил, и он узнал, что хотел, пусть и не смог понять смысла сказанных слов. Затем существо указало на рабочий стол, издавая одновременно с этим жестом странное мычание. Подобный звук поразил Джаста, ведь ученый думал, что его создание немо и говорить не умеет, однако, не услышав ответа на собственный вопрос, снеговик промычал еще раз, повторно показывая на стол. — Это стол. Я работаю за ним, — кажется, это было не то, что нужно образцу. Он повторил звук снова, на этот раз уже с другой интонацией. Человек начал лихорадочно думать и пытаться найти глазами на что именно показывал палец; и нашел. Это был небольшой органайзер с ручками, большая часть которых не писала, но руки никак не доходили выкинуть непригодное. — Это органайзер. Он нужен для того, чтобы не терять, например, пишущие ручки, карандаши там… В общем, для распределения и порядка. — вот только этот органайзер никак не помогал его столу, ведь инструменты все-равно были разбросаны, а несколько бумаг были свалены в одну не очень аккуратную кучу. Но было ли Джасту дело? Нет, он все-равно всегда мог найти что искал, а убираться – только время тратить, порядок не держался долго. Ровно до первых хаотичных исследований, тех самых, когда бумаги сами собой разбрасывались по столу, а в руках оказывалось одновременно три разные ручки.       Открытие не осталось без огласки и спустя всего каких-то пару дней новой жизнью заинтересовались практически все в комплексе, желая отхватить именно себе дальнейшие исследования этого существа. Однако, так просто отдавать свой проект Джаст был не намерен, а потому отстаивал свои права на дальнейшее исследование в одиночку, остальные будут только мешаться, да и подход к работе у каждого разный, а мотивы верхушки ему не особо то и нравились. Ну и потрепали же они ему нервы. Во всяком случае, теперь это все было не важно, ведь ему все-таки разрешили продолжить исследования, но только если они будут давать обнадеживающие результаты; а они просто обязаны быть обнадеживающими, Джаст верил в это.       — Ну что, дружочек, как ты тут? — говорить с этим существом вошло уже в привычку, оно начинало понимать речь, а интеллект был схож с интеллектом годовалого ребенка. — Не скучал? Снеговик не понимал речь, но головой помотал, снова возвращая свое внимание на игрушку в руках. Игра «третий лишний», ничего сложного, вот только это существо справлялось с ней слишком быстро, а ведь оно даже не имело никаких иных источников информации. Джаст ошибся, сейчас это существо развилось до интеллекта трехлетнего ребенка.       — Удивительно… — рука сама тянется к интерактивным карточкам, но тут же останавливается буквально в парке сантиметров, ведь образец забирает её себе, словно не собираясь отдавать. — Дай, пожалуйста, — честно сказать, Джаст был поражен подобной реакции. Оно не собиралось делиться? Образец только удивленно посмотрел на своего создателя, затем на карточку в руках, и протянул её. — Как ты понял какой ответ правильный? — иногда ему казалось, что существо перед ним понимало человеческую речь, но пользоваться ей не умело.       — Дай.       «Снеговик» произносит это, кажется, даже не задумываясь. Он лишь подражал своему создателю, но сам Джаст замер, почти выронив несчастную карточку из рук, которую тут же подбирают холодные пальцы. Значит, оно умело говорить… Интеллект был сохранен, но речь не поставлена, ведь ей никто не занимался. Этот проект жил меньше недели, а уже отлично справлялся с игрой для детсадовцев и даже произнес первое слово. Значит он все же разумен. У него получилось. Не веря своим ушам, ученый смотрел на снежного человека, ожидая что тот еще что-то скажет, но нет, в ответ было лишь молчание и такой же заинтересованный, но менее удивленный взгляд. Больше медлить было нельзя, если они задержаться хоть ненадолго, то все старания полетят к чертям.       Обучение началось незамедлительно, начинали с самых азов: буквы, самые простые слова, далее более сложные выражения, арифметика. И спустя каких-то три недели Образец мог уже совершенно строить простую речь, понимать слова и выражения, что ему были сказаны, отвечать на них. Мог считать, писать и читать. Это был прорыв в науке, тот, который заслужили все. Проект «Снеговик» развивался с необычайно большой скоростью, учась всему через подражания и наблюдения, с каждым днем становясь все умнее и умнее. И тем более и более желаннее для других ученых. Джаст в действительности показывал самые лучшие результаты, превышая все ожидания, а оттого работа его становилась значимее, масштабы выходили на новый уровень. Но общество за пределами лабораторного комплекса все еще было не просвещено. Оно и к лучшему, им незачем шумиха. Подобное открытие определенно вызовет страх не только со стороны людей, но и со стороны правительства, а дальше уже как выпадет карта.       Как только образец научился самостоятельно читать, то уклон стал совершенно другим. Вместо азбуки и учебников математики в руках лежали толстые энциклопедии в кожаном переплете и справочники с длинными сложными словами. Они отвечали на тяжелые темы, объясняли все в подробностях, показывали фотографии первооткрывателей, делили мозг на отделы. Показывали и рассказывали, как устроено тело человека, тела животных, клетки растений и организмов, объясняли так много всего, но вместе с тем вызывали и уйму вопросов. И один из них мучил Снеговика изо дня в день. У его создателя было имя – Джаст, так он просил себя называть, но какое же имя было у него? Ученый никогда не обращался к нему по «имени», называл чаще всего просто «Снеговик». Так было записано в бумагах, в строгих документах с синей круглой печатью, но это было лишь название проекта, не более.       — Слушай, тебя же зовут Джаст, так? — время выдалось подходящим: он часто помогал своему создателю с последующими работами, снуя рядом туда-сюда и подавая нужные инструменты, да принося горячий кофе.       — Да-а.. — ученый явно не находился прямо сейчас в диалоге, присутствуя лишь физически. Это было слегка досадно. В такие моменты Джаст слушал лишь вполуха, воспринимая информацию тяжело, а как выяснялось после – даже не запоминая. — К чему вопрос? — но, кажется, в этот раз создание смогло его отвлечь в достаточной мере; он даже повернулся и оторвал глаза от своих бумаг, вопросительно поднимая бровь.       — А какое у меня имя? — Снеговик продолжал свой допрос, сложив руки за спиной и скрестив пальцы в замысловатый замок.       Такого вопроса и подвоха создатель явно не ожидал. Если честно, то он даже и не задумывался об имени для своего проекта. В строчке «кодовое название» значилось просто «Снеговик», потому называть создание так – стало чем-то вроде привычки. Взгляд сам падает куда-то ниже и чуть вбок, впираясь в монотонно выкрашенную серую стену. И что же ему ответить?       — Ну, у нас не принято давать имена своим проектам, — колесики кресла скрипят и Джаст отъезжает от стола, скрещивает пальцы, укладывая их на колени, и разворачивается уже полностью к объекту. Человек из снега смотрит все так же, как и смотрел в первый день – по-доброму любопытно и спокойно. — Родители дают имена своим детям.       — Значит, это твои родители назвали тебя «Джаст»? — существо продолжало заинтересованно спрашивать, стараясь поймать глазами бегающий взгляд создателя. Человеку явно было некомфортно говорить на эту тему.       — Нет… Нет, имя я сменил сам, — вновь поворачиваясь к своему рабочему столу, ученый постарался абстрагироваться от этого диалога, возвращаясь к расчетам. — Ты тоже можешь выбрать свое, — кислород в легких заканчивается, и фраза прерывается на резкий вдох. — Имя сам.       В ответ последовала тишина. Кажется, существо переваривало полученное разрешение. Значит, он может выбрать имя сам, да? Что ж, хорошо. Больше вопросов не последовало, объект стоял молча, иногда подавая измерительные инструменты и разнося папки с бумагами и образцами по нужным полкам. Был ли рад человек этому молчанию? Определенно, да. Вопросов ему больше не задавали, не ставили ими же в тупик, а значит можно было продолжать работать. Только поздним вечером, уже когда Джаст собирался покидать свой кабинет и заодно проводить Снеговика в его холодильник, тишина прервалась.       — Алфедов.       — Что, прости?       — Алфедов. Мое имя – Алфедов. Я видел человека в энциклопедии с похожей фамилией, но мне не понравилось её звучание, так что, я чуть-чуть изменил, — шаги, разносящиеся по длинному коридору эхом, резко прерываются. Ученый смотрит на свое творение, будто впервые увидел, словно то являлось восьмым чудом света. В ответ на столь удивленный взгляд Алфедов тут же сам останавливается, чуть склоняя голову, как бы спрашивая: «что-то не так?». Тишина длится долго, как казалось самому Джасту, по факту же прошло не более полуминуты. Оцепенение спадает вместе с первым шоком и они продолжают свой путь молча. То есть, он даже ничего не скажет на это?       — Ты уверен в своем имени? Ну, то есть, я не против, если тебе хочется, то я буду звать тебя Алфедовым, но оно, все же, больше подойдет для фамилии, — они останавливаются возле железной двери, разделяющей морозильный отсек и временный кабинет, в котором Джаст работал первые дни, наблюдая за своим созданием – на тот момент не особо разумным.       — Да, я уверен, — Снеговик даже не раздумывал над ответом, не раздумывал и когда заходил в свой «дом». Теперь у него было имя, как у полноценной личности, а не просто «кодовое название», какое имелось даже у неживых проектов. Это был первый шаг к его становлению, как человека.       Алфедов познавал мир, учился, разговаривал с учеными комплекса, которые приходили к нему и, к которым он сам наведывался со своим создателем. Иногда их разговоры были завышены: они беседовали о смысле жизни, о том, почему люди вообще созданы; иногда разговаривали о инопланетной жизни – и такие ученые-шизики были; но иногда Снеговик мог послушать о том, что находилось снаружи. Это происходило не часто, да и услышать можно было мало чего, но вы не представляете, как же иногда могут быть ценны даже крупицы желаемого. Алфедову было интересно, он подслушивал чужие разговоры, неосознанно застывая возле самых дверей кафетерия – ему никогда не разрешалось заходить внутрь, – задерживал дыхание и долго-долго стоял так. Иногда его одергивали, иногда толкали, чтобы не мешался, но чаще всего Снеговик стоял там до тех пор, пока перерыв не заканчивался и разговоры не стихали. Обычно люди, приезжающие из отпуска или командировки, говорили о странных пейзажах – рассказывали о горах, морях, тепле, песке между пальцев, чистом небе, грозах, ливнях стеной, обо всем, что было вокруг, и Алфедов правда слушал, вникал в каждое слово, в каждую фразу, но в его голове никогда не складывалась полная картинка мира. Сколько бы в энциклопедиях не рассказывали о строении, разновидностях ландшафта, причине возникновения неровностей, объект никак не мог представить себе, как выглядят горы, о которых рассказывала молодая ученая из кафетерия. Сколько бы он не вчитывался в сухие буквы и формулировки справочника морях и океанах, где перечисляли их растительность, живность, температуру и историю, что происходила в пределах, он никогда не мог увидеть, отражение садящегося солнца в синей глади. И это было весьма печально, но идти к единственному человеку, способному ответить на все вопросы, Алфедов не решался еще долго. Однако, прямо сейчас Снеговик стоял над Джастом, отбрасывая тень и загораживая лампу. Он уже выполнил просьбу своего создателя, принеся нужный инструмент, а значит мог вновь сесть за книги, как делал это обычно, но почему-то в этот раз возвращаться к чтению не спешил.       — Ты хочешь что-то спросить? — не отвлекаясь от своего нового проекта, поинтересовался ученый. В последнее время он стал угадывать, когда именно его творение решит задать вопрос – все-таки месяцы жизни бок о бок сказывались, – а когда просто заинтересованно будет стоять и наблюдать. Не то, чтобы Алфедов сомневался в возможности творца ответить – он вообще не сомневался, если честно, – но слова почему-то встали комом в горле. Снеговик неуверенно поджал губы, да брови к переносице сдвинул, как делал, когда уходил в раздумья и переваривал информацию.       — Как выглядит море? — вопрос вырывается тяжелым выдохом, кажется, ему очень тяжело далась эта простая фраза. Рука на миг дрогнула, ученый замер в своей странно-сгорбленной позе – сколько раз Алфедов делал ему замечания, и все-равно продолжает! – не находя ответа сразу. Ну, как выглядит море? Это – часть Мирового океана, обособленная сушей или возвышениями подводного рельефа. Такое определение мог дать Джаст, основываясь на справочнике, который сам же и выдал снеговику.       — Море – это пространство – резервуар, грубо говоря – наполненное соленой водой, имеющее свою флору и фауну, — но, кажется, это было не то, что нужно его другу. Совершенно не то, ведь на такой ответ снеговик только губы поджал недовольно, да нос забавно сморщил – кажется, что он умел так всегда. К сожалению, Джаст не мог объяснить, как выглядит море. Дать определенный термин и рассказать каждый вариант классификации морей? Да, без проблем. Но как ему объяснить то, что ученый видел когда-то, да еще во всех красках. Кажется, в мире не найдется столько красивых эпитетов, чтобы описать каким прекрасным может быть море. А лес, горы, поля, маленькие деревушки или же большие мегаполисы, небо, цветы? — Это не то, что ты хочешь услышать, правда, дружище? — кандидат наук сам себе тихо смеется, откладывая инструменты на маленький передвижной столик рядом. Алфедов молчит, глаза отводит и руки за спину убирает. Да, это был не тот ответ, который он ожидал.       — Это я знаю. Просто, ну, — объект резко прерывается, поднимая взгляд на своего создателя и только после одобрительного кивка продолжает. — Один из ученых на перерыве говорил о том, какое красивое море он видел во время отпуска. Я знаю, что такое море, но никак не могу его себе… Представить? — вспоминая, недавно услышанное от самого же Джаста слово, Снеговик теребил в руках края своей белой, идеально выглаженной, рубашки, которую ему предоставил комплекс по просьбе неравнодушных ученых. Проблема была настолько простой и незатейливой, что человек даже позволил себе хихикнуть. Забавная картина получалась: его создание могло в подробностях рассказать работу атомной электростанции, объяснить квантовую физику, но никак не могло представить как выглядит море. Вот Джаст и ошибся, и именно от этой ошибки стало так горько-смешно. За своей работой над новыми объектами он и не уследил, как его самое большое и самое ценное творение стало походить на обычного робота, а ведь он хотел совершенно обратный результат.       — Прости, дружок, я совсем тебя запустил, — смех стихает резко, и он наконец поднимает глаза на сбитое с толку создание. Алфедов был явно поражен, если не напуган, такой реакцией человека. Он никак не ожидал услышать тихое огорченное хихиканье на свой вопрос. Но проблему все-таки нужно было как-то решать, а потому молодой ученый резко поднимается, стул протяжно скрипит, быстро направляясь в сторону двери. Он снова затянул с развитием, как уже происходило вначале, и медлить было нельзя. Зато как же обрадуется консилиум, ведь благодаря своей медлительности Джаст вполне смог осуществить их планы.       Конечно, совет ученых был рад, часть работы уже была сделана за них, оставалось только закончить, заточить ум создания – и вот тебе безопасный идеальный источник информации, хороший собеседник и будущее человечества. А ведь сколько можно было бы произвести таких же «Снеговиков», которые смогли бы не только выполнять какую-то простейшую работу, а становиться бессмертными профессорами, художниками, музыкантами. Но вместе с этим назревала и другая проблема, которая беспокоила ученых больше всего – люди становились не самыми развитыми существами на планете, их бы буквально заменили искусственные создания из снега. Был бы это конец Света или может начало новой эры? Возможно, это будет ясно через несколько столетий, но совершенно не сейчас. Отказ врезается пулей в грудную клетку, воздуха не хватает в легких, а руки подрагивают от странной пустоты в груди. Неужели они совершенно не понимают, что выход на улицу – такой же важный пункт, что и социализация.       — Почему же вы не понимаете, — сил на спор становилось все меньше и меньше, голова уже раскалывалась, словно каждый здесь был энергетическим вампиром. — Ему нужно увидеть внешний мир. Да, социализироваться он вполне может и в комплексе – я не настаиваю на том, чтобы его выводить в люди – но разрешите показать хотя бы внешний мир. Просто, вот, в пределах комплекса-…       — Мистер Джаст, вы, вероятно, не понимаете, как это может быть опасно, — мужчина преклонных лет перехватывает на себя внимание оппонента, насупливая седые брови и складывая пожухлые пальцы в замок. К сожалению, большая часть совета состояла из консерваторов, имеющих в голове лишь архаичные помыслы.       — А Вы, вероятно, не понимаете каким масштабным может быть скачок в прогрессе, — однако и Джаст был не один. На удивление, его сторону неожиданно принял один из уважаемых профессоров. Джаст совершенно не знал его имени, не читал работы, не наблюдал – и крайне сильно жалел об этом. Возможно, знай он этого человека чуть лучше, то смог бы отблагодарить в должной мере. — При всем моем уважении, Господин Грим, я не могу позволить Вам загубить такой выдающийся проект, — воздух вышибает из легких, и молодой ученый наконец находит в себе силы повернуться к тому, кто поддержал его.       Первое за что цепляется зрение – мягкая добрая улыбка. Человеком, поддержавшим намерения Джаста, оказался профессор академии наук – тогда было совершенно не удивительно, что он поддержал начинания молодого творца – с довольно большим количеством почитателей не только среди начинающих, но и среди самого консилиума. Все же знают, что такое стадный инстинкт, ведь так, а если и не знаете, то вот вам наглядная ситуация: члены совета, до этого сидевшие и молчавшие в тряпочку, наверное, даже не знающие чью сторону им принять, начали один за другим соглашаться; ведь в самом деле, если за существом будет вестись строгий контроль, то что может произойти? Спор вышел долгим и изматывающим, на один аргумент всегда приводилось еще несколько опровержений, энергии на это ядовитое сборище консерваторов становилось все меньше и меньше, но Джаст был обязан получить разрешение любой ценой. Он обещал Алфедову перед самым уходом, что будет сидеть здесь до победы, пока ему лично в руки не дадут эту гребанную бумажку с синей печатью и подписями, а обещания было принято всегда выполнять.       И ученый выполнил его; даже не верится, что, стоя в большом пустом коридоре, держа в руках всего-то бумажку, он будет так неимоверно счастлив. Это ведь просто бумажка с парой подписей и печатью, но какой же она была важной для него. Вот Алфедов обрадуется, наконец-то появилась возможность показать внешний мир, конечно, им не разрешили выйти за пределы комплекса, и вся красота подножия горы будет закрыта высоким забором и проволокой, но это уже что-то. Со временем Джаст придумает как вытащить снеговика на улицу, покажет ему все-все-все: отведет в лес, проведет к подножию гор, свозит к морю и разрешит полюбоваться закатом солнца. Когда-нибудь это точно произойдет, и ученый надеется, что совсем скоро. — Извините, можно Вас? — стоило поблагодарить профессора, который решился пойти против мнения своих коллег, да еще и оказал большую поддержку своим влиянием. — Я Вам очень благодарен Мистер... — «Майкл Андерсон. Профессор академии наук» – гласил бейджик на пиджаке, который держался там, кажется, только с Божьей помощью и веры. — Андерсон.       — Можешь звать меня просто Майк, — голос этого человека можно было сравнить, лишь с треском дров в камине. От него веяло теплом, седые волнистые пряди спускались к плечам, борода казалось спутанной и неопрятной, глаза были полны энергии, словно у маленького ребенка. Джаст не особо любил таких взрослых, они казались ему странными, выбивающимися из толпы, иногда он даже думал, что такие люди просто не готовы принять свой настоящий возраст и прикидываются детьми; кто же знал, что именно такой человек окажет ему самую большую услугу.       — Да, хорошо. Большое спасибо, Майк. Я теперь Вам многим обязан, — атмосфера постепенно натягивалась, словно струны гитары, повисло неловкое молчание. Но все-таки, был один вопрос, который никак не давал ученому спокойно отпустить эту ситуацию. Ничто и никогда не делается «просто так». — Но для чего Вы поддержали меня? — однако, вместо ответа на поставленный вопрос коридор заполнился громким каркающим смехом.       — А ты, я смотрю, не привык людям доверять. Молодец, далеко пойдешь, — отсмеявшись, мужчина мягко похлопал Джаста по плечу, после чего коснулся задумчиво своей длинной бороды, скатывая кончик между пальцев, будто пряжу. — Твоя работа определенно заслуживает внимания, Джаст. Я не удивлен, что совет хочет забрать её себе, — профессор мягко ведет рукой, приглашая оппонента проследовать за ним – дальше по коридору – и продолжает беседу. — Мне бы хотелось лично побеседовать с объектом, — но заметив немного недовольный взгляд собеседника, старик тут же добавил следующее. — Не волнуйся, я не буду его обучать, лишь просто поболтаю и задам пару вопросов.       В целом, условия были вполне логичны, да и сам создатель не был против того, чтобы с Алфедовым побеседовал кто-то из ученых, кроме его отделения. Недоверие, конечно, скреблось на затворках сознания, но в данной ситуации выбора у него не было, а потому Джасту ничего не оставалось, кроме как согласиться и пожать профессору руку, закрепляя условия.       Одна из проблем была решена, и вычеркнута мысленно карандашом из списка. Назревала совершенно другая, но не менее важная – Алфедова нужно было каким-то образом вытащить на улицу, чтобы тот не растаял. В теории, это было более, чем вероятно, оставалось только проверить на практике и заранее подготовить необходимую дозировку вещества, благодаря которому снег мог достаточно долго держать свою форму, не обращаясь в воду, а разум исправно функционировал. Однако, Алфедова не было в холодильнике, не было его и во временном кабинете, который ныне использовался, как своеобразная библиотека для Снеговика. Беспокойство неприятно зашевелилось в гортани; но мало ли, что может быть, правда? Может он всего-то вышел пораньше, чтобы поболтать с учеными, да, определенно. Джаст двинулся по длинным коридорам дальше, заглядывая к коллегам, интересуясь, не было ли у них любопытного создания, и с каждым отказом сердце его все быстрее колотилось, небольшая тревожность перерастала в настоящую панику. К концу обхода оказалось, что никто из ученых совершенно не имеет понятия, где же может быть Алфедов. Неужели он сам решил выйти? Ну, конечно, Джаст, кто же так делает: сперва дает обещание, что обязательно покажет внешний мир, а после пропадает. Наверное, он просто не дождался своего создателя и, решив, что обещание не будет выполнено, отправился сам.       Плохая ситуация, серьезно, хуже и не придумаешь, а самое забавное, что виноват то в ней был именно ученый, не объект – он – всего-то любопытный ребенок – и ответственность сдавливала легкие еще сильнее, душила похуже любой виселицы или ошейника. Джаст бежал по коридорам, стараясь не думать о том, что Снеговика могло уже просто не быть в комплексе, не думать о том, что его проект могли просто уничтожить по неосторожности или намеренно. Ноги начинали понемногу выть от боли, горло нещадно выжигало из-за неправильного дыхания, но останавливаться было нельзя, ни в коем случае, оставалось всего пару поворотов и вот – дверь, выходящая на улицу прямо перед носом, но боковое зрение успевает зацепить чей-то, стоящий в одиночестве, силуэт, руки резко упираются в железную стену, тормозя тело. Пульсирующая боль от удара распространяется от ладоней в локти, а затем и плечи, хотя, сейчас это было не так уж и важно. Перед человеком стояла пропажа, вопросительно приподняв бровь – этот жест он давно скопировал у своего создателя, – и сжимала в холодных ладонях толстый том энциклопедии.       — Что-то произошло? — кажется, Снеговик не особо понимал масштаб того стресса и тревожности, что испытал его создатель пару минут назад, потому и задавал такие вопросы, тут же вгоняя самого Джаста в ступор. Ответить он, к сожалению, не смог бы. И нет, дело было даже не в элементарном шоке – хотя, и он тут присутствовал – а в том, что физическое состояние максимально не давало этого сделать: сердце все еще колотилось и бухало где-то в животе, ноги еле-еле держали его и болели после такой длительной пробежки, а дыхание все еще не восстановилось, обдирая горло и трахею. — Ты в порядке? — сейчас ученый походил скорее на сбежавшего из клиники больного: халат съехал с плеч на локти, так и повиснув, с лица, собираясь крупными каплями, струился пот, скатываясь по подбородку и впитываясь в горловину водолазки, либо капая прямо на железный пол, а кудри, которые и в обычном-то состоянии сложно было назвать «аккуратная прическа», сейчас больше походили на белое гнездо, которое свивают птицы по весне. Видок, конечно, был дерьмовый, тут не поспоришь, но больше всего Алфедова беспокоило именно молчание собеседника, нежели его внешний вид.       Но объект ждал, более не задавая вопросов, пока ученый сам не скажет ему о том, что произошло и почему же он так торопился, и когда дыхание наконец получилось выровнять, сердце вернуть место и восстановить ритм, он наконец услышал:       — Никогда больше не уходи так далеко без моего ведома, ладно?       Лицо снеговика исказила весьма странная гримаса удивления. Казалось, что он одним только своим взглядом и изгибом губ спрашивал Джаста: «ты придурок?».       — Я ходил в библиотеку, которая, буквально, находится в соседнем корпусе. Раньше ты мне не говорил ничего по этому поводу, — кажется, существо было не очень довольно тем, что ему ставят какие-то там рамки. Обычно он никогда не уведомлял Джаста о том, что направляется в местный архив, дабы взять новую книгу для изучения, да и сам ученый не реагировал на это, продолжая ковыряться в своих проектах или бумагах, а тут – надо же! – сообщать ему необходимо. Во всяком случае, это было не такой уж проблемой. Его задача – просто выполнять то, что ему скажут, но должна же быть причина, по которой ему это сказали делать, а вот она интересовала гораздо больше. — Так, ты мне расскажешь почему так торопился или же нет?       — Мы идем на улицу, Алфедов.       Кажется, ученый говорил еще что-то – это снеговик понял по движению губ – но до мозга почему-то не доходили сказанное; слова, словно проносились мимо него. Ощущение было похоже на то, когда падаешь в огромный бассейн, залитый водой до краев, еще и звон какой-то надоедливый. Вот только Джаст в упор не видел состояние своего объекта, продолжая говорить о том, каких трудов ему стоило добиться этой чертовой бумажки, жалуясь на этот дурацкий совет консерваторов и тут же исправляясь, ведь не все там были таковыми. Алфедов молчал, и создатель начал подозревать, что что-то тут не так, потому длинная тирада прекращается и он наконец обращает внимание на то, что снеговик не слушал его все это время.       — Что-то случилось? — теплая ладонь касается накрахмаленного плеча пиджака, и ученый подходит ближе к Снеговику, обеспокоенно заглядывая в глаза. Алфедов все так же молчал, взгляд его бегал по лицу оппонента, а губы лихорадочно пытались что-то выдать, хотя бы одно слово, но ничего не получалось. Казалось, что он забыл, как говорить, в горле встал сухой комок, позволяя издавать только какое-то жалкое хрипение. — Ты не рад?       — Нет-нет, рад, — собственный голос кажется каким-то незнакомым и слишком жалобным, он ведь обычно не звучал так. — Я очень благодарен тебе за то, что ты стараешься сделать все возможное для моего развития и меня, — речь возвращается вместе с возможностью дышать, мысли приводятся в порядок с небольшой задержкой.       Выйти на улицу и увидеть мир – для Алфедова это звучало, как неосуществимая мечта; любым проектам, созданным в стенах лабораторного комплекса, запрещалось покидать его, приравнивая данное действие к нарушению закона. В большинстве случаях это было обоснованно, например: создание неизвестного вируса или же опасного оружия, но в некоторых ситуациях данное правило звучало даже комично; сейчас же оно могло только усугубить ситуацию и помешать продвижению работы.       Весь путь они преодолели в полной тишине, каждый раздумывал о своем, не стараясь беспокоить другого. У Снеговика было очень много вопросов: «а как выглядит то, что я увижу? А много ли мне покажут? Я увижу море? А небо?», но все они были слишком бессмысленны в этой ситуации, возможно, задай он их раньше, то не было бы ничего такого. Ответы на все вопросы крылись прямо за платиновой дверью, разделяющей саму лабораторию и большую приёмную; обычно там было много народу, люди заказывали экскурсии по залам, где выставлялись объекты, которые одобрялись контролем безопасности. Сегодня здесь было слишком тихо, только за большой стойкой стояла немолодая женщина, клацая по кнопкам клавиатуры с такой силой, словно стараясь сломать их и выместить всю злость. Джасту даже иногда было жалко аппаратуру, она ни в чем не виновата.       — Ты готов? — вопрос простой, ученый уже занес руку над кнопкой открывания двери, но все-таки решил поинтересоваться у создания.       — Да, — ни капли он был не готов, если честно, но отступать поздно. Двигаться нужно только вперед, не оглядываясь – обычно же так говорят люди, да?       Пошел обратный отсчет: три – уголки губ описывают восхищенную улыбку, два – палец касается заветной кнопки, один – дверь отодвигается в сторону. Фильмы показывают зрителям подобную сцену так: солнце слепит того, кто впервые его видит, птицы громко щебечут где-то на ветках ближайших деревьев, а теплый ветер игриво касается лица и рук, зазывая в этот прекрасный открытый мир. Но мы живем в реальности. Сегодня не было солнца, его закрывали плотные тучи, деревьев вблизи комплекса не находилось – или Алфедов их просто не смог увидеть из-за высокого забора – а вместо птиц гудели моторы машин. Единственное, что совпало с ожиданиями – ветер, но и он был не играючи весел, а наоборот – слишком холоден и резок. Алфедов замер, возле него, спрятав руки в карманы, подальше от холода, стоял Джаст, наблюдая за тем, как его объект отреагирует на внешний мир. Кажется, все тело онемело – такое вообще может произойти со снегом? – по спине, от самых пят и до макушки, прошла волна жара, холода, а следом и толпа мурашек. Так, значит именно так выглядит внешний мир, Алфедов представлял его слегка иначе, основываясь на чужих рассказах, и хоть ожидания не были оправданы, это не испортило первое впечатление.       — За забором есть много красивых мест. Мы можем их посетить когда-нибудь, но пока что… Пока что стоит довольствоваться малым, — здесь, в пределах комплекса, не было той чарующей атмосферы, что витала возле берегов моря; не было захватывающего предчувствия, какое можно ощутить, стоя на краю Гранд-Каньона; не ощущалась духота толп, наполняющих огромный, яркий, цветастый мегаполис. Здесь было слишком скучно, как казалось самому Джасту, хотя, возможно, он просто привык к тому, что для первопроходца показалось бы невообразимой красотой. —  Ну, как тебе внешний мир?       Взгляд переходит с заполненного тучами неба, скользит плавно по бетонному забору, перескакивает на чужое лицо, которое так и застыло от удивления. Ученый ждет ответа на свой вопрос долго, внимательно наблюдая за реакцией существа, глаза щурит довольно, уголки губ приподнимает в легкой улыбке. Он доволен результатом, старания определенно окупились.       — Он необычен, — ответ поступает не скоро, Алфедов медленно переваривает информацию и еле-еле может подобрать нужные формулировки, чтобы описать что конкретно он испытывает по отношению к открытому внешнему миру, несмотря даже на большой словарный запас.       — В плане? — усмешка проскальзывает меж стиснутых губ. Снеговик взгляд отводит от улыбки ученого, устремляя все свое внимание на плитку под ногами – она была точно такой же, что и в комплексе, но почему-то ощущалась совершенно по-иному.       — Я не таким его себе представлял, — ах, вот оно что. Ответ оказался весьма простым и, даже можно сказать, примитивным. Реальность просто не оправдала ожиданий, такое часто случалось, к сожалению. — Но я в восторге. Он действительно красив.       Его создание было довольно, а это – единственная и лучшая награда для творца. Наконец тревога и волнение проходят, спокойствие разливается по телу, восторг покалывает на кончиках пальцев. Еще долгое время они стояли на входе в комплекс: Алфедов впитывал в память каждую деталь, а Джаст просто не хотел как-то тревожить или беспокоить любопытное существо, потому молча наблюдал за несменяемым выражением лица объекта. Торопиться было некуда, разрешение не имело сроков, а значит, что пользоваться им было можно, когда угодно. Но снеговик не хотел останавливаться на достигнутом, хотелось узнать больше, увидеть больше, возможно, даже потрогать. Бросив быстрый взгляд на своего создателя и получив одобрительный кивок с тихим «иди», Алфедов медленно спустился по ступеням вниз, словно только-только учился ходить, но неожиданно остановился на самой последней. Дальше – асфальт, что-то знакомое ему лишь в теории. Было ли страшно ему в этот момент? Очень, но чувство предвкушения и любопытства брало верх над страхом, заставляя все же сделать последний шаг.       — Видишь? Ничего плохого не произошло, — возле уха звучит знакомый с самого рождения голос, словно успокаивая и подшучивая одновременно. — Ты можешь гулять в пределах этого забора. — боковое зрение улавливает движение, а затем зрачок фокусируется на том, куда показывала рука человека. К сожалению, даже, если бы, он хотел сбежать отсюда, то это бы просто не получилось: высокий забор – четыре метра – без каких-либо выступов для карабканья, обнесенный сверху проволокой для надежной безопасности – не дал бы ему этого сделать.       — Понял, — ответ поступает незамедлительно и в воздухе на какой-то момент повисает тишина. Вопрос крутится на языке, но задать его Алфедов все никак не решается, уж очень он прозвучал бы нагло, потому так и остается в голове, оставаясь не озвученным.       На улице они находились до самого вечера, пока наконец солнце не скрылось за бетонными стенами. Снеговик успел посмотреть и познакомиться с чем-то, что ранее мог только представить в своей фантазии. Например, вы когда-нибудь замечали, насколько трава может отличаться друг от друга, находясь всего в паре метров? Алфедов заметил даже эту мелочь. Иногда он и правда был похож на ребенка, такого несмышленого, только-только познающего мир вокруг себя, задавал самые глупые и элементарные вопросы, чтобы поскорее разобраться во внешнем мире и том, что он видел. Становилось все холоднее, а объект все никак не показывал желания возвращаться в здание, хотя сам Джаст начинал понемногу замерзать, и даже верхняя одежда не спасала от пробирающегося холодного ветерка.       — Пойдем внутрь. Солнце садится и становится холодно, — повторял ученый уже второй раз, кутаясь в темное пальто, словно это могло бы его спасти. В какой-то момент он даже успел пожалеть, что вывел Алфедова на улицу, однако, тут же одернул себя и более не возвращался к подобным мыслям. Нужно было радоваться, что его проект развивался, познавая мир, пусть и немного с задержкой.       — Уже? А сколько времени? — существо же, будто только сейчас очнувшись от наваждения, подняло голову удивленно, взглянув на наручные часы человека. И правда было уже поздно. Маленькая стрелка почти доходила до семи, а это означало, что следовало бы уже возвращаться внутрь. — Действительно. Прости, я забыл совсем, — тоскливый ребенок внутри, словно был готов расплакаться от чувства вины и собственной невнимательности, но слез у снеговика не было, да и плакать он не умел, но лицо его исказила гримаса, уж очень похожая на грусть. И когда это он успел научиться так точно пародировать эмоции?       Но Джаст не злился, не ругался, только уголки губ приподнял, описывая довольную улыбку. Алфедов тогда еще не догадывался, что ему предстоит пережить, как много испытать и сколько кошмаров воплотятся в реальность, сейчас его держали в клетке с золотыми прутьями, где ему, почти, нравилось.