таблетки

Перед глазами дымом клубится темнота; раскалившийся воздух влажный и тяжёлый, комьями ваты плотно забивается в легкие, мешая свободно вдохнуть. Он трясёт головой, стараясь разогнать туман перед глазами, желая ясно рассмотреть окружающее пространство. Из горла вырывается кашель; сухой и противный, он царапает раздражённое от рваных стонов горло, заставляя нервно облизнуть пересохшие губы и вновь постараться рассмотреть хоть что-то в давящей темноте, уже не скрывая ужаса в припухших и покрасневших от слёз глазах. Толстые шнуры, в воспалённом от страха и самому себе противного возбуждения воображении кажущиеся непременно ярко-алыми, змеями туго обвиваются вокруг побледневших запястий и лодыжек, до густо-сизых синяков врезаясь в мягкую кожу гладкими шёлковыми переплетениями, лишая малейшей возможности двинуться, чтобы хоть как-то изменить неудобное положение. Сложно понять даже, лежит он или висит безвольной марионеткой в плотном, будто густое желе облепившем безвольное тело, воздухе; кровь набатом стучит в висках, мешая здраво соображать и хоть как-то попрепятствовать сложившейся ситуации. С потрескавшихся губ срывается хрип, когда Хосок в ужасе вновь инстинктивно озирается по сторонам, боясь и одновременно желая увидеть там выжженный на подкорке сознания силуэт, вновь и вновь становящийся его самым сладким и желанным кошмаром, бешеной кинолентой мелькающим под закрытыми веками. Тихая усмешка, каждый раз превращающаяся в жуткий оскал, в кромешной тишине кажется самым опасным подобием выстрела, свинцовыми пулями пронзающего будто сдавленные раскалёнными тисками виски. Она острым шипением расползается в жарком воздухе, из-за чего внутренности скручиваются тугим узлом в ужасе и предвкушении от его дальнейших действий, каждый раз непредсказуемых и одновременно с этим заученных наизусть. От неё обычно подкашиваются ноги, заставляя стыдливо упасть на колени и покорно склонить голову под неким подобием ласки, когда тонкие узловатые пальцы зарываются в растрепавшуюся чёрную шевелюру, с нежностью, искусно смешанной с грубой жадностью, сжимая и оттягивая тонкие пряди, заставляя стыдливо стонать и скулить от болью пронзающего напряжённое тело возбуждения. Сейчас это "обычно" кажется нереальным, давно исчезнувшим миражом, уступившим место опутавшим реальность тугим узлам на лодыжках и руках, делающим из него любимую марионетку конченного психа, придумывающего всё новые способы развлечения с покорно поддающейся ему игрушкой. Обманчиво-нежное ненавязчивое прикосновение вечно холодных пальцев к обнажённой коже на животе кажется чем-то сродни удару током, пускающему по коже колючие мурашки. Он неловко вздрагивает, стараясь уйти от откровенно жадных касаний, исследующих бледную кожу на животе и рёбрах, из-за чего ещё один шипящий смешок растворяется в раскалённой тишине, лишь сильнее пугая распятого нитями пленника. Хосок противоречит сам себе, идя на поводу пугающих горячих желаний, когда неожиданно оказавшийся позади чёртов мучитель резким движением грубо притягивает его к себе, жадно прижимаясь к чужому разгорячённому телу. Касания становятся грубее, когда он скользит рукой немного выше, терзая разукрашенную засосами грудь, сжимая кончиками пальцев опухшие покрасневшие соски; с губ Хосока срывается шумный вздох, заменяющий стон, на который почти не осталось сил — жалкий ответ на грубую "ласку", на специфическое подобие нежности — растворившийся в жарком воздухе душной комнаты. Кожу опаляет горячим дыханием, когда он прижимается ближе, губами будто лениво касаясь тонкой шеи с почти сошедшими следами от тех самых веревок, что сейчас опутали руки и ноги. Чужая ладонь оказывается на шее быстрее, чем Хосок успевает сообразить; она давит в меру сильно, перекрывает кислород достаточно для того, чтобы припугнуть и раздразнить, лишь распаляя откровенное примитивное желание, от которого одного из них мутит в отвращении при ощущении собственной беспомощности перед ним, а другому окончательно срывает крышу, отметая всякие остатки более-менее здравого смысла. — Джек... — срывается с губ отчаянный хрип, когда вдохнуть становится слишком сложно, а в глазах начинает неприятно темнеть, заставляя чувствовать себя лишь ещё более потерянным в опутавшем мраке. Раздавшийся следом смех звучит уже не так издевательски, разбавляя откровенную насмешку нотками заинтересованности — не понятно только, искренна она или наиграна, как и всё в этом... человеке. Руки будто нехотя отстраняются от запятнанной метками кожи на груди, чтобы уже через считанные мгновения обхватить лицо, с деланной нежностью сжимая острую линию челюсти, указательным пальцем мягко надавливая на сухие потрескавшиеся губы. — Что случилось? — наигранная забота в голосе абсолютно не вяжется с блеском в глубине темных зрачков. Джек растеряно улыбается, когда Хосок пытается отпрянуть от него, избежать чёртового физического контакта — приятного, желанного, а потому лишь больше ненавистного, сильнее стискивая пальцами подбородок. — Тебе не нравится? В ответ получается выдать лишь неразборчивое мычание — сил и возможностей хватает только на это — однако и этого оказывается достаточно для того, чтобы он ослабил хватку, со скупой, неумелой нежностью обхватывая ладонями точеное лицо. В глазах нет ни намека на искреннее сострадание — скорее пугающе-навязчивая заинтересованность, сколько ещё он протянет вот так — подвешенным, будто кукла, на так полюбившихся Джеку веревках, до синяков стягивающих бледную нежную кожу. Эти уродливые для Хосока следы, становящиеся свидетельством его жалкой беспомощности, ему тоже нравятся; в редких порывах больной, жестокой любви он оставляет на них противоположно нежные поцелуи с неприкрытым восхищением. Смотреть на чужое лицо, находящееся не больше чем в десяти сантиметрах от собственного, не хочется, да вот только выбора ему никто не дает; ещё недавно почти нежная хватка на лице при малейшей попытке отвернуться грубеет за мгновение, нещадно стискивая разукрашенную побледневшими синяками кожу. Он обреченно вздыхает, решая поддаться грязной, противной и по-хорошему должной давно уже надоесть им обоим игре этого сумасшедшего, и поднимает взгляд, заглядывая стоящему напротив в глаза. Он не замечает на абсолютно идентичном собственному лице ничего нового: всё тот же пожар безумия, пламенем охватывающий радужку, пеплом рассыпающийся на дне значков, всё те же откровенно стрёмные темные тени вокруг глаз, неаккуратно размазанные на веках на подобие синяков, и ухмылка всё та же — уродливо кривящая изящно очерченные губы и своим появлением обычно не предвещающая ничего хорошего. Даже пирсинг в виде двух небольших гвоздиков на переносице и неряшливо спадающая на глаза челка ничуть не изменились. Джек скалится, бегло осматривая кажущегося измученным парня, безвольно распятого туго стянутыми верёвками, и, недолго думая, прижимается к его губам в нарочито грубом поцелуе. Необходимости в чрезмерной грубости нет — Хосок слишком ослаблен, чтобы хоть как-то противостоять напирающему на него безумцу — однако маниакальное желание Джека заполучить главенствующую роль в их изощрённом подобии общения держит верх над всем остальным. Он не скупится на укусы, под тихий невольный скулёж с извращённым наслаждением слизывая с губ проступившие капли крови, пачкая ею свои собственные. Хосок отчаянно оглядывается, в очередной раз надеясь разглядеть что-то в кромешной темноте, пытаясь отвлечься на что угодно кроме прижимающегося к нему человека, стараясь не обращать внимания на исследующие его шею губы и руки, жадно оглаживающие кожу на спине. Укус в основание шеи не становится чем-то неожиданным, однако от этого не менее болезненным; с пересохших губ срывается резкий громкий стон, после чего он всё же отстраняется, напоследок размашисто лизнув быстро налившиеся синим неглубокие следы зубов. Джек отстраняется, с удовольствием осматривая проделанную за все их встречи "работу" — следы от пальцев на скулах и искусанные в кровь губы, многочисленные синяки и засосы на шее и груди, к которым теперь добавился ещё один заметный укус на изгибе шеи, вызывающий у него самодовольную улыбку от мысли о новом клейме на прекрасном теле его любимой марионетки. — Не хочу тебя мучить. Хосок с трудом сдерживает истерический смешок, готовый сорваться с губ после этих абсурдных слов — будто ни одна из того множества вещей, что сотворил с ним этот безумец не была чистой воды мучениями. Да и отвык он верить словам этого человека — отвык давно, когда после сладкого шёпота на ухо вместо обещанных нежных касаний получал очередную порцию боли, в понимании этого сумасшедшего называющейся удовольствием. Он почти равнодушно смотрит на складной нож в руке Джека — использование в качестве секс-игрушек совершенно не предназначенных для этого вещей было привычным для него делом — и отводит взгляд, когда тот подходит совсем близко. Однако в этот раз что-то меняется. Холодное лезвие не касается разгорячённой кожи, оставляя поверх старых шрамов новые алые полосы под внимательным взглядом безумца. Хосок с удивлением смотрит на то, как красные верёвки, узлами опутавшие лодыжки и ступни, после уверенного взмаха острым лезвием разрываются с тихим треском, позволяя ослабевшим конечностям свободно повиснуть над полом. Джек лишь привычно усмехается в ответ на растерянность в широко распахнутых глазах, рассматривая обрывки верёвок, обвившихся вокруг не скрытых прохладной тканью чёрных брюк лодыжек. Он неспешно делает пару шагов, обходя удивленно смотрящего на него пленника, и останавливается немного позади, любуясь тонким силуэтом. Джек непривычно осторожно касается обнаженной кожи на спине, проводя невесомую полосу прикосновений вдоль позвоночника к затылку, скрытому мягкими лёгкими кудрями. Искушение оказывается слишком великим, и он нетерпеливо зарывается пальцами в шелковистые пряди, мягко сжимая их у корней. Звонкий стон, слетевший с тонких губ, ласкает слух; Джек усмехается, проводя кончиком языка по уголку губ, жадно терзая мягкие кудри. Он продолжает грубую ласку, отвлекая расслабившегося под безобидными прикосновениями Хосока, и играючи вертит в руках острое лезвие, пугающе-неожиданно перерезая натянутый алый шнур. Хосок издает тихий испуганный писк, когда, услышав тихий треск рвущегося шнура, неловко повисает на одной оставшейся верёвке. Он выворачивает посиневшее запястье, стараясь пальцами ухватиться за гладкие нити в попытке уменьшить давление, и с откровенным испугом в глазах пытается найти взглядом Джека, оглядываясь. Попытка развернуться на до боли стянувшем кожу на запястье шнуре не венчается успехом, когда Хосок чувствует крепкую хватку, до боли сминающую мягкую кожу на бедрах сквозь легкую струящуюся ткань. — Не дёргайся, — раздается на ухо рык, который легко может сойти за угрожающий, посылающий толпы мурашек по обнаженной коже. Хосок вздрагивает, когда чувствует сомкнувшиеся на мочке зубы и легко скользящие по бёдрам руки. От притворной нежности мутит, однако отстраниться не получается — хватка на бедрах вмиг крепчает, прижимая их к чужому телу, наверняка опять скрытому черным комбинезоном. Звон лезвия, приближающегося к натянутому под весом висящего на нём тела шнуру звучит как приговор. Хосок взволнованно оборачивается, когда Джек подносит нож к единственной удерживающей его в воздухе верёвке, касаясь холодным лезвием тугих переплетений гладких нитей. — Как я мог забыть, — наигранное сожаление вкупе с откровенным издевательством в голосе звучит откровенно ужасно. Хосок обреченно вздыхает, пытаясь смириться с очередной больной фантазией, возникшей в голове психа, в которой он в очередной раз не по своей воле становится жертвой, и молча склоняет голову, оставив всякие попытки посмотреть на него. Две таблетки, не понятно как оказавшиеся в бледной ладони с ярко контрастирующим чёрным лаком на ногтях, в первый раз за долгое время становятся сюрпризом. — Открой рот, — в притворной нежности в голосе слышится прямое требование. Хосок поджимает губы, с плохо скрытой под удивлением ненавистью уставившись на розовую и белую пилюли, покоящиеся в чужой руке. — Не упрямься. Веселье из голоса исчезает, а глаза Джека густо темнеют, когда Хосок никак не отвечает на жалкое подобие просьбы, отводя взгляд. Он протягивает руку, нетерпеливо хватая пальцами острый подбородок, и с силой давит на челюсть, заставляя приоткрыть рот. Таблетки опускаются на язык неожиданно мягко, а во взгляде появляется блеск в сопровождении растянувшей губы довольной улыбки. — Глотай, — низким голосом приказывает он, проводя кончиком пальца по чужим губам. Хосок старательно игнорирует его слова, ощущая, как таблетки начинают медленно таять на языке, пачкая его пятнами дешёвого красителя. Джек ничего не говорит в ответ на его бессмысленное упрямство, лишь молча дергает бровью, качая головой. Нахмурившись, он протягивает руку, обманчиво-нежно проводя пальцами по подбородку и точёной линии челюсти, невесомо соскальзывая на усыпанную отметинами шею. Хватка усиливается, когда он добирается прикосновениями до аккуратного изгиба между шеей и плечом, где недавно оставил ещё одну яркую метку в виде посиневшего укуса. Джек мягко улыбается, что совершенно не вяжется с пламенем в глазах; Хосок судорожно вздыхает, рассматривая своё отражение в расширившихся зрачках, когда чувствует, как тонкие пальцы мягко окольцовывают основание шеи. Улыбка с тонких губ пропадает, когда хватка на шее усиливается, лишая возможности свободно вдохнуть горячий воздух. Он равнодушно смотрит на то, как глаза Хосока испуганно расширяются, заинтересованно приподнимая бровь, когда тот приоткрывает рот. — Джек... — во второй раз с ненавистный для себя же мольбой в голосе шепчет Хосок, широко распахнутыми глазами смотря на наигранную незаинтересованность на его лице. Получив ответ тихое мычание и ответный взгляд, он тихо вздыхает, озвучивает единственную просьбу с шансом на её исполнение, дающую призрачную надежду избежать очередного грязного трюка, показавшегося забавным сумасшедшему, затеявшему достойную собственного безумия игру. — Дай мне воды... — Зачем? — насмешка из голоса исчезает. Он заинтересованно склоняет голову, рассматривая лицо не оставляющего попытку вдохнуть пленника, и, на мгновение ослабив хватку, вновь смыкает руки на шее. — Таблетки... запить... — Это ни к чему, — ухмылка возвращается на тонкие губы, как и слегка усилившаяся хватка на шее. С лёгкостью надавив на неё пальцами под задушенный вздох, Джек одной рукой, будто издеваясь, нежно проводит по щеке, задевая большим пальцем приоткрытые губы. — Просто проглоти их. Хосок обреченно смотрит на стоящего перед ним еще пару секунд, прежде чем отвести взгляд — желание смотреть на него после подобного "сюрприза" пропало окончательно — поджимая искусанные губы. Игнор с его стороны явно не нравится Джеку — он хмурится, вновь достаточно сильно сжимая чужую шею, заставляя Хосока с взволнованно расширенными глазами свободной рукой слабо сжать его запястье. На третьей попытке вдохнуть горячий воздух сухими губами Хосок сдаётся, и, сморщившись, проглатывает злосчастные пилюли. Он довольно улыбается, ласково проводя ладонью по бледным следам синяков на щеке. Джек удовлетворённо что-то бормочет, прижимаясь губами к разукрашенной засосами шее, грубо отпечатывая на ней поцелуи. Слабость растекается по телу спустя пару минут жадных поцелуев и укусов в усыпанную метками шею. Хосок беспомощно хватается за последний опутавший запястье шнур, стараясь избежать падения на пол под мутными всплохами в глазах наблюдающего за ним Джека. Он ничего не отвечает на жалкие попытки Хосока удержаться на верёвке, с чрезмерным интересом рассматривая лезвие ножа в руке. — Думаю, с тебя хватит, — с усмешкой переведя взгляд с ножика на повисшего на верёвке парня, подходит ближе Джек, поднося острие к натянувшемуся под весом тела шнуру. Хосок не успевает опомниться, когда, услышав треск порвавшейся под напором лезвия веревки, падает на пол, неуклюже приземляясь на спину. Копчик простреливает резкая боль, расползающаяся по всему телу за считанные секунды, заставляя мгновенно замереть в страхе усилить её. Он неловко пытается сесть, опираясь на пол ослабевшими дрожащими руками, с отчаяньем смотря на медленно прошедшего к нему Джека. Он старательно не обращает внимание на страх в чужих глазах, будто хищник медленно обходя со страхом наблюдающего за ним парня, мрачно рассматривая его. Хосок инстинктивно пытается отползти назад, когда Джек останавливается у его ног, касаясь носками ботинок босых ступней, и наклоняется, с лёгкостью рассматривая в кромешной темноте чужое лицо. Он плавно опускается на корточки перед в страхе рассматривающим его парнем, касаясь острого колена сквозь мягкую ткань брюк, невесомо проводя вверх по бедру. Хосок судорожно вздыхает, ощущая ненавистные ему, пусть и приятные, прикосновения, и пытается отодвинуться, мягко отталкиваясь от пола. В ответ на вялую попытку отстраниться Джек недовольно скалится, грубо хватая парня за мягкие бедра и прижимая к себе, с силой сжимая бедную кожу под тонкой тканью. Он не церемонится, подминая под себя чужое безвольное тело, с грубой жадностью сминая бедра и ягодицы сквозь одежду. Джек почти без усилий разводит стройные ноги, устраиваясь между ними, не обращая ни малейшего внимания на появившиеся от страха в глазах слёзы, смывающие огромные зрачки и радужку в одно темное пятно, заполняющее большие глаза. Не обращает он внимание и на тихие просьбы остановиться и отпустить его, без раздумий вжимая бёдра Хосока в свои, позволяя почувствовать собственное возбуждение в нелепой попытке вызвать чужое. Однако проигнорировать чужие руки, отчаянно цепляющиеся за его запястья в попытке убрать тонкие пальцы от пуговицы и ширинки, удерживающих брюки на положенного месте, не может. — Не лезь, — рычит он, хватая чужие запястья и прижимая их ладонью к полу над чужой головой. Хосок неловко брыкается, пытаясь сбросить нависшее над ним тело, вызывая у Джека раздражённый вздох в ответ на бессмысленное упрямство. Он задумывается на мгновение, к удивлению Хосока поднимаясь с колен и хватая его за плечи. Следующие его действия ожидаемо не несут за собой ничего приятного: Хосока, будто мешок, бросают на пол, коленом грубо вжимая лицо в холодный пол, пока чужие руки крепко связывают его запястья с болтающимися на них обрывками верёвок, кажется, запятнанной лентой, болтающейся на поясе его комбинезона, жёсткая ткань которого неприятно трётся сейчас о кожу на щеке, прижимая голову к шершавой поверхности пола. Он пытается отвлечься на эту грубую поверхность, оставляющую новые крошечные царапины на щеке, и спадающую на глаза чёлку, немного застилающую темноту вокруг. Воцарившаяся после пары чужих шагов в густую темноту тишина пугает, как никогда раньше, однако даже она не может сравниться со страхом, сковавшим тело после прикосновения к бедру. Оно отличается от тех, что были раньше: пропал всякий намек на нежность и осторожность, уступая место необузданной грубости и неутолимому желанию обладать, заставляя похоронить последнюю надежду о возможности избежать нового жестокого надругательства над собой. Джек грубо сжимает мягкие бедра и ягодицы, вновь разводя чужие ноги и устраиваясь между ними. Хлёсткий удар опускается на прикрытую одеждой ягодицу неожиданно, пуская по лишь сильнее слабеющему телу разряды боли, из-за чего с губ срывается звонкий стон. Хосок вжимается лбом в грубую холодную поверхность пола, прикрывая слезящиеся глаза, когда он, силой приподняв чужой таз, наскоро расправляется с нехитрой застёжкой на брюках, стаскивая их вниз. На молочно-белой коже ягодицы расплывается бледное пятно, повторяющее форму ладони; он завороженно проводит по нему кончиками пальцев под недовольное шипение Хосока, резко дёрнувшегося от прикосновения. Тихо хмыкнув, Джек с ухмылкой нежно оглаживает горящую кожу, чтобы через пару секунд расслабляющих прикосновений вновь оставить на ней звонкий шлепок, от чего кожу будто пронзают сотни крошечных игл. Хосок с силой сжимает зубы, не позволяя вылететь изо рта позорным стону и скулежу, когда чужая ладонь осыпает его ягодицы ударами, сжимая связанные за спиной руки в кулаки. — Нравится? — шипит безумец, протягивая руку и хватая Хосока за мягко вьющиеся волосы на затылке. Он с силой сжимает мягкие пряди у корней, притягивая к себе, заставляя с тихим стоном прогнуться в пояснице. Джек тихо рычит, прикусывая мочку уха, и выпускает волосы из крепкой хватки, соскальзывая ладонью на шею. Ему не требуется много усилий, чтобы несильным нажатием на основание шеи заставить Хосока судорожно вздохнуть и приоткрыть рот в попытке вдохнуть немного воздуха. — Не слышу. В качестве настойчиво требуемого ответа получается выдать лишь тихий хрип — мешает сдавившая шею рука. Он касается пальцами точёной линии челюсти, заставляя приподнять голову, открывая шею, и оставляет на ней невесомый поцелуй. Хосок удивлённо распахивает глаза, когда чувствует дорожку из лёгких поцелуев, тянущуюся от основания шеи до уха, вздрагивая, когда там же оказывается новый укус. Он неловко ёрзает на полу, и, влекомый прохладной ладонью, выгибается под тихий смешок. Джек довольно скалится, когда Хосок изящно прогибается в пояснице под его рукой, запрокидывая голову, принимая условия омерзительной игры; он оставляет короткий поцелуй в основании шеи, стягивая с его бёдер штаны. Он мягко ведет ладонью по крепкой спине, надавливая на копчик, и останавливается, коснувшись ягодиц. Хосок вздрагивает, когда Джек давит на колечко мышц, проталкивая палец на одну фалангу. С губ Хосока срываются не самые лестные ругательства, когда он ощущает давление, а затем и резкую боль, закрывая глаза в попытке абстрагироваться от неё. Он не церемонится: растягивает тугие мышцы быстро и грубо, пальцами до побеления сжимая бедра с бледными синяками, оставшимися на них после крепкой хватки. Хосок морщится, когда наряду с болью, вспышками пронзающей тело, чувствует лёгкие поцелуи, опускающиеся на плечи, и чужое частое дыхание, горячей дымкой оседающее на коже, отвратительно контрастирующие с его остальными действиями. Несложно понять, что Джек наслаждается сложившейся ситуацией — он довольно что-то мурлычет, оставляя поцелуи вперемешку с легкими укусами на запятнанной метками шее и с жадностью сжимая свободной рукой мягкую кожу на бедре. Он теряет счёт времени, чужими руками издевательски-заботливо погружённый в омут боли, не в силах отстранить от себя сумасшедшего, увлёкшегося далеко зашедшей игрой. Его движения становятся грубее и нетерпеливее спустя пару минут, когда и без того едва различимое пространство вокруг начинает плыть перед глазами от скопившихся слёз; слабость, почти парализовавшая жестоко терзаемое чужими жадными прикосновениями тело, оставляет лишь возможность со страхом и обречённостью смотреть в бархатную темноту. Сил не остаётся даже на стон от разрывающей тело боли; дорожки горячих слёз пятнают разукрашенные следами от чужих пальцев щёки и скулы, когда новая, гораздо более сильная вспышка боли пронзает ослабевшее тело. Джек хрипит что-то ему на ухо, отдавшись желанным ощущениям, вновь сжимая пальцами тонкую шею с многочисленными следами на бледной коже; сковавшая тело слабость, болезненно смешавшаяся с напряжением, не позволяет разобрать ни слова из сказанного, заставляя концентрироваться лишь на нескончаемой боли от его малейшего движения. Кожу обжигают горячие вдохи, срывающиеся с чужих губ; в тишине, нарушаемой лишь шорохами жадных торопливых движений, они оглушают Хосока, медленно теряющего связь с откровенно издевающейся над ним реальностью в лице человека, искренне считающего совершаемое им насилие проявлением любви. Он невольно дёргается, когда на ум приходит это слово, кажущееся нереальным здесь — в этой топящей темноте, таящей в себе лишь боль и страдания, будто предназначенные специально для него. Глаза с трудом получается держать открытыми, когда он, следующий за собственными желаниями, почти теряет контроль над собственными действиями; боль и отвращение, следующие за каждым новым прикосновением, становятся лишь сильнее, не позволяя сконцентрироваться на чём-то, кроме них. Отключиться от происходящего с ним получается не сразу; опутавшая тело боль отпускает не сразу, вспышками догоняя погружающееся во тьму сознание. Чужой громкий стон, сорвавшийся с тонких губ, становится последним, что он слышит в накатившей после усилившейся хватки на бёдрах боли и чего-то горячего, растекающегося по обнажённой коже ягодиц, ссаднящих после безжалостных шлепков. Темнота настигает Хосока мгновением позже с шумным вздохом, опустившимся на мягкие кудри на затылке. Боль физическая мешается с душевной, топя в осознании только что произошедшего с ним кошмара, для него ставшего очередным отменным развлечением с любимой игрушкой. Он прикрывает глаза, ускальзывая в прохладную темноту, прячущую его в тёмной дымке от заигравшегося безумца. Хосок с трудом разлепляет глаза, ощущая, как головная боль горячей тяжестью наваливается на лоб и виски, взмокшие из-за очередного ночного кошмара. С сухих губ слетает тихий вздох, когда очертания белого потолка палаты над головой становятся немного чётче, тускло освещённые бледным светом пасмурного неба, скрытого клочьями сизых туч. Мягкая ткань одеяла мнётся под тонкими пальцами, безжалостно стискивающими её в попытке восстановить потерянную во сне связь с гораздо более безопасной реальностью, когда он неловко пытается сесть, осматривая стены палаты, выкрашенные в бледно-мятный, помогающий успокоиться и сконцентрироваться после кошмаров, ставших частыми гостями в его голове. Он не сразу замечает стакан воды и таблетницу, заботливо оставленные медсестрой на прикроватной тумбочке. Пилюли из отсека с косой надписью «Пятница» и прописанной рядом датой падают на раскрытую ладонь с тихим шорохом. Хосок обречённо рассматривает оказавшиеся в его руке лекарства — очередную порцию химикатов, удерживающих его сознание в этом мире — и закидывает их в рот, морщась от горького привкуса, растекающегося на языке. Глоток прохладной воды не помогает от него избавиться, принося с собой лишь новую волну усталости, заваливающую безвольное тело обратно на мягкий матрас; голову сжимает горячая боль, отдающаяся оглушающими ударами пульса в висках. Перед глазами вновь разливается темнота, утягивающая опустевшее сознание за собой в пучину неподвластного ему безумия, где он вновь станет невольной жертвой собственного чужого неистового помешательства.