Время вышло

— К тебе посетитель, Блэк.       Он вскидывает голову, откидывая отросшую челку, и впервые за полгода заключения улыбается. Охранник смеряет его презрительным взглядом и толкает в спину, когда он выходит из камеры. Сириусу на него абсолютно плевать. — Кто там, начальник?       Голос хрипит от простуды, ночных воплей, долгого молчания и самую малость — от волнения. Сердце колотится так сильно, что кажется, будто вот-вот пробьет грудную клетку и вырвется из проклятой тюрьмы. — Заткнись уже.       Сириус жмет плечами, глядя на охранника со снисходительной усмешкой. «Ну и черт с тобой», — думает он, но молчит. Матушка была бы счастлива: тюрьма научила его думать, прежде чем говорить.       Его вдруг сковывает ужасная мысль — а вдруг она? Он трясет головой. — Не дай Мерлин…       Сириус тут же успокаивает себя. Разумеется, нет, мать бы побрезговала. Это точно Лунатик. Или еще кто-то из старых друзей. Они поняли, поняли, что он не мог предать Поттеров! Наконец-то у него будет шанс рассказать правду кому-то, кроме страшных стражников в черных плащах.       Перед дверью в комнату для свиданий он вдруг замирает. Становится невыносимо страшно. Сколько он уже не разговаривал с людьми? Как он выглядит? Вдруг это всё — лишь иллюзия, прекрасный сон, навеянный тихими молитвами и идиотской верой в лучшее?       Надзиратель открывает дверь и заталкивает его туда. Сириус стоит к нему лицом, боком к комнате и ждет, пока его проверят. Можно уже обернуться, но он этого не делает. — У вас пять минут… — говорит надзиратель гораздо вежливее. — Мистер Лестрейндж.       Сириус медленно переводит взгляд на гостя и цепенеет. Дверь громко захлопывается за спиной, но он этого не замечает. — Привет, — почти шепчет Рабастан.       Он сидит, замотанный в шарф по самый нос, только глаза видно — такие же голубые и яркие, как в школьные годы. Сириус едва кивает и садится на обшарпанный стул, не отрывая от лица Лестрейнджа нечитаемого взгляда.       Во взгляде того светится тоска, странно смешанная с нежностью. — Какого черта ты здесь забыл?       В голосе Сириуса раздражение, в глазах — одна лишь боль, настолько ослепляющая, что затмевает всё остальное. — Тебя, Блэкки.       Рабастан говорит тихо, хрипло и слабо, словно тоже все эти месяцы сидел в Азкабане. Но нет, Лестрейнджа по соседству точно не было. Он был в роскошном особняке, ездил на пляж и письмом отделался от тюрьмы. Зубы Сириуса сводит от несправедливости, а душа робко радуется, что ему не пришлось переживать весь этот ужас. — Меня? Что ты, Лестрейндж, мне здесь самое место. А вот тебе, хренову ангелу, пора валить отсюда.       Его несет, и Блэк сам это прекрасно понимает, но у него никогда не было семейного самообладания. — Ты так хочешь, чтобы мы делили одну камеру? — хмыкает Рабастан, хотя тепло в его глазах сменяется напускной поволокой равнодушия. — Чтобы нас распределили в разные концы Азкабана, чертов пожиратель! — выплевывает Сириус.       Рабастан натягивает шарф еще выше. Его руки немилосердно дрожат. Сириус замечает это и чувствует вину, но пытается затолкать ее как можно глубже. Но глубже получается только тонуть в глазах Лестрейнджа и злиться с этого больше, чем с несправедливости жизни. — Не делай вид, что ненавидишь меня, Сириус, пожалуйста, — морщится Рабастан и обнимает себя руками. — Не ненавижу, — бормочет Сириус и сглатывает вязкую слюну, глядя в сторону. — Люблю, ублюдок. — Взаимно, придурок.       Рабастан улыбается и кусает губу, почти плача. Дверь распахивается с мерзким скрипом, и всё тепло мгновенно покрывается изморозью от пробирающего ветра. Даже отсюда слышно, как завывают вместе со сквозняком узники. — Время вышло.