***
— Матушка. А почему на каждый мой день рождения в небо улетают фонарики? День рождения Рапунцель в самом начале лета. Каждый год она стоит вот здесь — на скамеечке возле подоконника, и раскачивается с пятки на носок, наблюдая за длинной вереницей огоньков, вырывающихся из-за горизонта леса и улетающих высоко в небо. Что там — за лесом? Куда летят эти фонарики? Откуда они летят? — Это не фонарики, Рапунцель. Это звезды. Рапунцель десять, и она уже давно может читать сама. О море, о цветах, о гномах и великанах, о драконах, о Солнце и Луне, а еще — о звездах. Рапунцель очарована звездами. Она знает каждую из них по имени и цвету, по времени. Рапунцель думает, что звезды похожи на матушку — далекие и близкие одновременно, светят, но тепла от них нет. А еще — они так же вольны приходить и уходить, когда пожелают. — Звезды? Но, матушка, огоньки летят в небо. Рапунцель не любит спорить с мамой. Зачем? Ведь мама всегда права. Рапунцель не нравится, как опасно мамины губы поджимаются. Как чернеют и вытягиваются ее когти. Не нравится, как вместо слов из ее рта вырывается рычание и шипение, от которых мурашки бегут по коже. Не нравятся те страшные незнакомые слова, которые она шепчет по ночам на полную Луну, когда думает, что Рапунцель уже спит. Поэтому Рапунцель никогда не спорит с мамой. И все же глубоко внутри нее как будто что-то тихонько-тихонько спрашивает: "А может, все иначе?.. А может, матушка ошиблась?.." — Тогда это очень глупые звезды. Задвинь створы, Рапунцель, не то заразишься их глупостью. Рапунцель не смеет ослушаться. Ведь мама заботится о ней. Ведь все, что мама делает, — лишь для нее одной. Рапунцель любит ее сильнее, чем боится стать глупой, любит больше, чем звезд на ночном небе, любит настолько, что если мама говорит, что фонарики — это звезды, то Рапунцель не будет с ней спорить. Рапунцель задвинет створы окна и слезет с подоконника. Рапунцель принесет матушке расческу и опустится на пол у ее ног. Рапунцель споет ей, а мама будет до самого рассвета перебирать ее волосы. Пусть так, думает Рапунцель, пусть так, только бы она не уходила вновь.***
— Матушка. А ты веришь в магию? Рапунцель скоро пятнадцать. Ее глаза по прежнему смотрят на мир с любопытством и азартом, ее волосы по прежнему золотисты и с каждым годом их становится все больше и больше. Они уже заполняют весь пол. И вскоре заполнят всю башню. Иногда Рапунцель кажется, что однажды, когда ей будет сто пятнадцать, ее волосы заполнят весь мир, каким бы он ни был там — снаружи. В другие дни ей снится, что она задыхается, тонет в море, но вместо воды — золото волос. Но в целом ведь все по старому, — как было вчера, так будет завтра, как было десять лет назад, так будет сто лет спустя. Все так, как и должно быть, даже если Рапунцель бывает скучно, даже если она подолгу сидит у окна и смотрит на горизонт, даже если матушка стала уходить в разы чаще. — В магию? Нет, дочка, в такие глупости я не верю. Поди ко мне, я сыграю тебе на чашках. Рапунцель думает, что матушка совсем ничего не хочет ей играть, и все она что-то и для чего-то врет. У матушки длинные тонкие пальцы, и она водит ими по краям глиняных чашек, в каких они держат красную, дурно пахнущую жижу. У матушки внимательный цепкий взгляд и по-орлиному черные глаза. У нее острые скулы, даже на самом ярком солнце остающиеся бледными, и такой же острый язык. У матушки скверный характер, дурные привычки и сердце, больше похожее на кусок камня. Матушка часто поглощена мыслями и образами, о которых Рапунцель никогда не догадаться, спросить о которых — Рапунцель никогда не набраться смелости. — Может, она и в самом деле существует? Магия. Иногда Рапунцель кажется, что матушка потеряла всякий интерес к этому миру. Кажется, что она разочарована. Обескуражена. В ней не осталось ничего, и только лишь она — ее дочь — последнее, что имеет хоть какое-либо значение. Иногда Рапунцель кажется, что матушка может покидать свое тело, когда она неподвижно вмиг замирает и смотрит в одну точку. Вот прямо как сейчас. Она будто отправляется в другой мир и живет там другой жизнью. В мире внутри себя. Рапунцель в том мире места нет. Рапунцель — не ее якорь реальности. Рапунцель — ее балласт. — Перестань думать о том, о чем думать не готова. Пожалуйста, Рапунцель. У меня начинает болеть голова от твоих бесконечных вопросов. Рапунцель часто видит во снах, как матушка уходит далеко-далеко в лес — в тот самый, над которым в день рождения загораются фонарики. Матушка ступает ногами по мягкому покрывалу зеленого мха, шаг за шагом становясь частью этого леса, пока в конечном итоге не превращается в белый гриб — на тонкой светлой ножке, но с черной шляпкой, сладкий и пряный, если тушить его в томатном соке. Рапунцель думает, что если магия, может быть, все же существует, то она попросила бы сделать и ее тоже грибом. Можно не белым. Можно даже обычной поганкой или мухомором. Только бы рядом с матушкой...***
Мужчина, забравшийся в их башню, совсем не похож на чудовище, какими их описывала матушка. У мужчины нет клыков, нет когтей. Мужчина беспомощен. Мужчина пускает слюни на ее ковер. Мужчину можно сразить одной лишь сковородой. Мужчина улыбается и шутит. Мужчина разговаривает так, как матушка никогда с ней не разговаривала. Мужчина... приятен. — Нет ничего невозможного, красавица. Ни для тебя, ни для меня, вообще ни для кого. Трудно многое, да что там, почти все в жизни трудно. Но "невозможно" — это бессмысленное слово. Опасная, ложная идея. Зря ты в неё так вцепилась. Хочешь фонарики? — будут тебе фонарики. А теперь... убери-ка от меня сковородку. Рапунцель спускается с башни, и в первые минуты — это восторг. А сразу после — хуже чем смерть. Она счастлива и в печали, она спасает и становится спасенной, она жива и мертва, она тоскует и дышит свободно. Всего вокруг слишком много. Слишком. Много. Опасно. Прекрасно. Пленительно и отталкивающе. Красиво. Уродливо. Реально. Мираж. Сон. Ложь и истина. Истерика и тишина. Ни черного. Ни белого. Ни чудовищ. Ни ангелов. А фонарики... все же не звезды!.. — Пойдем домой, Рапунцель. Пойдем домой, и все будет как раньше. Пойдем, и мама простит тебя. Ты же знаешь, как мама тебя любит, верно? Больше всего на свете. Ты же не хочешь, чтобы мама злилась?.. Рапунцель! Когда Рапунцель приходит в себя... Она болезненно одинока. Ее раны залечены. Во рту сладкий вкус крови. Она продолжает идти, жить, заполнять пустоту — но не видит ни единой ясной цели. Ее волосы больше не золотисты и не светятся, но... Ничьи волосы не светятся. Как она могла не знать этого раньше?.. От открывающегося перед ней каждый день пространства исходит запах гнилых цветов. Улыбки Короля и Королевы, прикосновения Мужчины — Юджина, любовь людей, солнечный свет, море... Все реально, но отчего-то пахнет гнилыми маргаритками и вином из васильков. Она больше не поет ту проклятую песню. — Знаешь, я просыпаюсь по утрам с таким трудом и все чаще думаю, что издеваться вот так над самим собой — глупо. Жить в этом дворце... в этой клетке — так утомительно. И совсем не важно, что прутья золотые. Я больше не хочу золота, Рапунцель. Я не хочу быть твоим Храбрым Принцем, твоим Королем. Я хочу вернуться на свободу. Прощай. Я больше не люблю тебя за то, что ты считаешь меня лучше, чем я есть на самом деле. Рапунцель смотрит ему в след и не плачет. У нее больше нет слез. Все чаще и чаще, даже после того, как с его ухода минут годы, она думает, что он прав. Никакого стыда. Или смущения. Или радости. Или желания. Или нетерпения. Или страха. Нет ничего, никаких чувств. Слишком много всего, чтобы молчать. И недостаточно, чтобы говорить. Недостаточно чтобы остаться, и недостаточно, чтобы уйти. Рапунцель думает, что она теперь совсем как матушка. Они слишком похожи. Их обеих слишком много для ничего и слишком мало для любви. И если бы у нее была дочь, она бы сожгла все ее книги о Прекрасных Принцессах и Храбрых Рыцарях. А еще — она бы запретила ей даже думать о проклятых фонариках.***
— Ваша Милость... У Рапунцель теперь есть трон. Есть корона и королевство. Есть слуги. Есть дворец. Есть муж-консорт, имя которого она забывает по сто раз на дню, и выводок золотоволосых ребятишек. У нее есть ответственность. Есть власть. Есть сила. У нее есть все, кроме ее имени. Рапунцель. Больше ее так не зовут. Ночные кошмары больше не приходят к ней — они больше никогда не придут. Теперь она будет пугать их. Теперь их черед бояться. — Я слышал... на рассвете поймали ведьму! Ведьму! Старую и дряхлую, и, представь себе, совсем свихнувшуюся — поет что-то про солнечные лучи! Ах, поскорее бы казнь! Казнь! Чтобы увидеть нашу Королеву! В темнице сыро и темно. Несет плесенью, смертью. У стен палачи позабыли свои топоры. Во рву люди позабыли свои головы. Рапунцель хочет знать, почему принято казнить на рассвете, но ей некому задать свой вопрос. Некому улыбнуться, выпрашивая крошку знаний. Неподчьим взглядом сжаться. Сейчас ей часто вспоминается матушкин взгляд. Те искры в глазах, особенно когда она улыбалась. Когда Рапунцель понимала, что ей едва ли открывался не генезис человеческой способности к любви, созиданию, надежде. — Тебе ведь надо было только и всего, что слушаться меня, дочка. И оставаться в чертовой башне. Говорят, любовь долготерпит. Милосердствует. Истинная любовь не завидует. Истинная любовь не превозносится. Не гордится. Не бесчинствует. Не ищет своего. Не раздражается. Не мыслит зла. Не радуется лжи. Но сорадуется истине. Все покрывает. Всему верит. Всего надеется. Все переносит. Никогда не перестает. — Обними меня, Рапунцель, ну же. Ты знаешь, никто и никогда не полюбит тебя так, как я. Говорят, люди не созданы для одиночества. Говорят, их кожа гладка и приятна, чувствительна и всегда стремится ощутить чужое тепло. Говорят, их руки стремятся к объятиям. Пальцы — к прикосновениям. Губы — к чужим губам. Говорят, людям необходима любовь.***
— Матушка. А что такое любовь?