Торг

Соник свыкся со смертью Шэдоу. Это бывало часто, даже до тривиально обыденнее, чем стоило бы. Шэдоу жертвовал собой не в первый раз и не в десятый раз тоже. Просто сейчас его не было уже год, затем второй. В этот раз он задерживался. Но Соник привык. И совершенно не ждал его, поднимая ночью взгляд на небо — дымчатое, томное, бескрайнее, в чьих лоскутах затерялся его чёрный ёж и до сих пор не мог найти дороги домой. Соник спасал мир — мерная обыденность дней, — затем возвращался к друзьям и ел чили доги. Заказывая всегда по два, но оставляя второй на тарелке и выкидывая так и не тронутый. Покупал кофейные зёрна, не имея кофемашины, не выпивая сам — банка даже не вскрыта и почему-то прибрана в дальний ящик ко приходу гостей и друзей. Соник сплетал иголки в хвост дома — приподнято-выше, скручено вверх. И носил однотонную чёрную футболку с красными разводами нечитаемых надписей. Соник брал карандаш, вытянутый меж делом из косметики Эми и выводил штрихи над глазами — кривые, несимметричные стрелки. И Соник вовсе — почти — не потерял голоса, не закостенел болезненным изваянием, услыхав его имя на улице. Не ранился разочарованием. Не сбежал жалко-позорно с осознанием, что всё это время смотрели на него. Что перепутали. И не ощутил ненависть — горькую, едкую — от сострадания в глазах. Не обнимал локти, стоя за дверью, не давился затхлым воздухом, задыхаясь, как от изнурённых битв. И не бежал, продолжал — бесконечно, циклично — в конце концов возвращаясь откуда, всё началось. Где ещё свежо расковыривались болезненные рубцы, нанесённые прошлым. К зеркалу, в котором отражались знакомые, живые черты — кармина подводки, черны одежд. Его черты, не Шэдоу. И Соник не плакал над раздробленными осколками — зеркал, воспоминаний — сжимая в расцарапанных до кровавого пальцах край одежд. Беззвучно, пусто — отражаясь лишь былым отблеском самого себя от стен. Тенью. — Пожалуйста, вернись. Но Соник точно и определённо ждал. Так, как привык — на второй стороне двухспальной кровати, у пустого стула за кухонным столом и с включённым пятый раз по кругу любимым — не им — фильмом. С улыбкой. Которую Шэдоу так в нём любил. И отмечал крестиком дни. Одна тысяча сто тридцать пятый.