Снег в мае

             — Кто бы мог подумать, — его смиряющий взгляд пронизывал холодом, который можно было ощутить даже сейчас, даже находясь в этой ледяной преисподней.       Она так сильно похожа на солнце. Её глаза, волосы, нрав, да всё, на что не укажи, будто являлось частью человеческого облика этого небесного светила. Странница всегда источала тепло. Согревала и поступками, и улыбкой. Кажется, что стоит коснуться пряди пшеничных волос, и тут же непроизвольно отдёрнешь руку, обжёгшись.       — Кто бы мог подумать, — повторил он, на этот раз обводя своим леденящим взглядом лезвие меча, который крепко держал за середину лезвия; по металлу алой полосой стекала его же холодная кровь с рассечённой ладони. — Всего одно неверное движение – и до конца твоего путешествия остаются считанные минуты.       Небосвод жутко залился багрянцем. На Хребте закаты всегда выглядят точно конец света. Сквозь бесконечное полотно снежных хлопьев невозможно разглядеть уже коснувшееся линии горизонта солнце, поэтому сейчас оно здесь только одно. Её тело кажется слишком горячим среди несокрушимых глыб льда, заледеневших сосен, что всю жизнь пытаются достать уродливыми руками-ветвями до неба. Её тело кажется слишком горячим на фоне его. Он лишь выглядит как человек. Это пугало и завораживало одновременно. Пропускают через себя морозный воздух два человека, однако только один из них, приколотый к промёрзшей земле холодным металлом, мог похвастаться горячей кровью. Лава медленно распускалась цветком от торчавшего между рёбер лезвия, окрашивала белое платье, такой же белый снег, такое же белое пальто алхимика.       Нет, не алхимика. От того, что он был точной копией уже хорошо знакомого путешественнице принца мела, в желудке что-то неприятно сжималось одновременно с комком в горле. На глаза наворачивались слёзы. Такие же горячие, как и быстро заполняющая всё вокруг лава с металлическим привкусом. О нет, это были точно не слёзы от физической боли.       Обида. Отчаяние. Гнев. Как много всего в момент вскружило голову. Это похоже на бабочек в животе, но эти бабочки прожирают органы изнутри. Как же сильно ей хотелось закричать. Эмоции не давали мыслить трезво. Теперь продолжающую разливаться кровь можно было приравнять к мондштадскому вину, представить, что это оно затуманило разум странницы. Как же ей хотелось позвать кого-нибудь, отбросить куда подальше накопленную в путешествиях гордость и разрыдаться, умоляя о помощи. Ей так хотелось позвать его.       Альбедо. Гнев и отчаяние перекрыл резкий приступ страха. Если она позовёт Альбедо, откликнется ли он, прямо сейчас мертвой хваткой держащий лишающее жизни оружие? С застывшим в глубине зрачков ужасом золотые глаза пытались выискать ответ в чужих глазах, в вековых льдах, спрятанных под светлыми ресницами.       Она прокричала его имя. Истошно. Горько. Выкрикивая всё тепло, остававшееся под едва бьющимся сердцем. Выкрикивая всю боль, спрятанную ото всех в тёмных углах сознания.       Ей просто показалось.       Пересохшие губы чуть-чуть разомкнулись, но сквозь давящий на виски и всё нутро шум снежного шторма невозможно было расслышать даже её сиплый шёпот. Онемевшие девичьи пальцы, к этому моменту ничем не отличающиеся ото льда, дотянулись до рукояти меча, что до конца был верен страннице в её тысячелетнем путешествии, до завершения которого судьба отсчитывала секунды. Сейчас же её меч был не полезнее сухой ветки векового дерева.       Время заледенело. Странница готова была поклясться самой себе, что кружащие вокруг хлопья стали падать медленно. Настолько медленно, что удавалось разглядеть каждую снежинку, каждый изъян, проводить каждую из них до конца короткого пути.       Профиль его лица, обращённого куда-то в сторону застывшего на вершине горы ледяного шипа, вновь показался знакомым. Путешественница не ощущала страха перед смертью. Тысячелетия стирают этот страх бесследно. Смотря на своего убийцу она думала совсем не о том. Если бы сейчас оказалось, что смерть будет участью, уготованной настоящим принцем мела, если бы она могла ещё хоть раз заглянуть в его глаза, тогда бы тёплая улыбка вновь озарила Хребет, и каждому в Мондштадте бы на миг показалось, что в этой долине смерти не так уж и холодно. Но с острых скул взгляд медленно опускается на шею, на которой не было видно родной остроконечной звезды.       Небо окрасилось в мерзкий серый. Солнце скрылось, оставив наедине со смертью остывающее с каждым мигом второе своё воплощение, насквозь проткнутое металлом.       – Твой конец застал тебя на чужбине, – вновь промолвил нечеловек, – только подумай: столько людей удалось спасти, столько клялись быть с тобой до самого конца, но падёшь ты в одиночестве. Потому что ты чужая.       В его голосе не было презрения. Не было равнодушия. Голос, как и его обладатель, был неживым.       В сумерках остывшая кровь была похожа на растёкшуюся нефть. Снежные хлопья будто полностью замерли в воздухе. Странница устремила взгляд вверх. Похоже на звёзды. Бесчисленное множество. Сколько из них они с братом успели посетить. Мысль о несдержанном обещании, данном себе же в этом чужом крае, уколом отозвалась в сердце.       – Ты как снег в мае, – раздался шёпот над самым ухом. Его дыхание было таким же холодным, как колышущий ветви и волосы ветер. – Так же внезапно появилась. Так же быстро исчезнешь.       Его губы были холодными. Правда холодными? Уж точно теплее тех, которых он коснулся. Теперь из них двоих живым можно было назвать неживого. Тепло от прикосновения этих губ сейчас напоминало жар солнца на фальшивом небе, которое скоро вновь пустится в очередной круг по нему, а после ещё один, и ещё. Кто знает, сколько ещё раз небо на хребте зальётся багрянцем.       В голове смешались скрип еловых ветвей, предрассветная трель птиц, скрежет мечей, свист стрел, вой морского ветра, журчание реки, смех людей на улочках во время очередного праздника, звон полевых колокольчиков, заливистый смех брата.       Этим вечером за горизонт скрылось два солнца. Этим вечером растаял майский снег.