Безумие

      Дымка полумрака рассеивается только утренним светом из окна. Скрипят половицы под медленными шагами, шуршит подол одежд и стучит дерево под тонкими пальцами доктора. За белоснежной шторкой виден лишь силуэт высокой фигуры, склонившейся над столом. Кажется, предвестник находится в напряжённом потоке мыслей, чем-то раздраженный и обеспокоенный. Крайне редко можно созерцать подобное выражение лица у Иля, но сегодняшний день в целом, исключительный, по сути своей.

Похороны.

      Предвестники действительно подобны семье, причем отравленной фантомным раздором. Почему фантомным? Все просто, никто об этом молчаливом раздоре не говорит, никто его в глаза не видел, но все, абсолютно все предвестники чувствуют это звенящее напряжение конкуренции между ними, что натягивается подобно нити и мелко дрожит, грозясь оборваться. Подобно этой семье, все предвестники Фатуи собираются вместе только на похороны или на свадьбу.       Погибла Розалина, вспыхнула, словно лепестки огненного цветка, растворившись во мгновении. Что же, пав от рук сёгуна, она стала причиной сегодняшней встречи. Каждый приезжает из далёких земель, чужих и своих регионов, обратно в объятия суровой зимы Снежной. Дотторе снова стучит пальцем по столу, слушая тихое эхо, что прокатилось по его кабинету. Интересно, кто следующий? Все они рано или поздно погибнут, вот и гложет любопытство…       Скрип двери предвещает шквал лёгкого холодного ветра, прямиком из коридора. Мгновение — разум глушит разряд раздражения, вызванный незваным гостем. Неизвестному стоило бы научиться манерам, прежде чем врываться в обитель Второго без разрешения и банального стука. — Стучаться не учили, уважаемый? — сквозь зубы произносит мужчина, не оборачиваясь в сторону гостя. — Черти приносят в мой кабинет кого не попади.       Ритм тяжёлых шагов звуком бьётся о стены и резко затихает. — Что вы, Доктор, манерам я обучен. Как идёт работа? — сладкий, Второй даже сказал бы терпкий, голос патокой тянется в голове. — А, Панталоне, — тон излишне безразличен. — Рад видеть.       Темные глаза осматривают помещение, дрожащее от механических звуков. С лёгким интересом, цепляя знакомые детали. Местообитание Доктора очень часто подвергается изменениям, здесь нет ничего стабильного. — А я то как рад, Иль. Потолок уже не сыпется? — взгляд скользит наверх. — Как видишь. С версией Игрик я разобрался, теперь таких проблем нет. Дотторе даже не заметил, когда Панталоне успел прознать о всех его делах и стать частью его жизни. Несколько лет назад это казалось невозможным. Хотя бы потому что, виделись эти двое с завидной редкостью. — Похороны… В общем, они навели шуму, а тебе хоть бы хны. Продолжаешь работать, какое безразличие. Я думал у вас с Розалиной, — пауза. — «Особые» отношения вне работы. — О чём ты, — холодно отвечает тот, отодвигая шторку. — Нас связывали только общие душевные раны и стремление излечить их. — Разве это не особые отношения? — Банкир вздёрнул бровь. — Особенно для тебя. — Отталкиваясь от твоих суждений, можно сказать, что у нас с тобой тоже особые отношения. — А разве это не так?       Дотторе опирается о стену, снимая с себя окровавленные перчатки. Обтягивающая тонкие пальцы ткань нехотя слезла с них, с треском и скрипом. — Много из твоего бюджета было выделено на похороны, да? Иначе почему у тебя такой недовольный вид, — бледные губы Дотторе дёргаются в ядовитой ухмылке.       Взгляд Панталоне задерживается на них, почти завороженно, восхищённо. — Достаточно, — с небольшой задержкой отвечает Девятый. — Только с чего ты взял, что я недоволен? — У тебя на лице написано, — заметив недоуменный взгляд, Иль продолжает. — Невидимыми чернилами. — Занятно. И когда это я тебя так близко к себе пропустил? — Панталоне вздрагивает, ощущая как Доктор тихо, ловко и незаметно оказывается рядом с ним. — Задаю себе такой же вопрос.       Дыхание Панталоне сбивается от желанной близости. Кажется, все его тело скучало по этому отравляющему разум запретному плоду.       Он совсем рядом, только руку протяни. Сейчас, наверное, как и в прошлый раз притянет его к себе и… — Может, отойдешь от моего стола? — его мысли обрывает короткая фраза. — Прости, задумался, — даже как-то стыдно… Поди пойми, что у безумца в голове.       Дотторе издает смешок и оказывается у своего стола, спиной к Панталоне. Он ищет что-то среди своих бумаг и между ними виснет неловкая тишина. — Так о чём ты задумался? — наконец нарушает её Второй.       Панталоне нервно сжимает руки у пояса, невербально показывая свое смущение, что Дотторе улавливает в секунду. — О всяком, — отмахивается Богач, держа лицо и тягучий тон. — О всяком непотребстве? — Всё-таки, ты извращенец. — Ой, да не притворяйся, — Дотторе растягивает губы в улыбке. — Мы слишком хорошо друг друга знаем.       Руки Доктора ловко оказываются на поясе визави, притягивая чужое тело к себе. Панталоне так и угадал, хоть догадка исполнилась с небольшой задержкой. Это, наверное, очередное подтверждение слов Дотторе. Он вообще бывает не прав?       От прикосновений дрожит все тело, причем не совсем ясно чье именно. Руки врача по-хозяйски, властно огибают талию, проходятся кончиками холодных пальцев по широкой спине, ногтями оставляя тонкие царапины. Панталоне не даёт маске треснуть, хотя, если приглядеться, можно увидеть, как его движения становятся едва ли не восковыми. А сам он плавится, словно свеча.       Долго противиться неизбежному он не мог, как бы не старался. Всё-таки Иль напорист и жаден, что заставляло кровь шумно кипеть в венах, а сердце биться о грудь в быстром темпе. Без предупреждения, намека, впрочем, как и всегда, Доктор поворачивает Панталоне спиной к столу и резко толкает его назад, заставляя спиной опуститься на деревянную поверхность. От резкого удара головой о дерево, Богач издал тихий шипение боли, которое перетекло в стон удовольствия, стоило Доктору зубами вцепиться в бледную кожу. Губы Второго Предвестника соблазнительно блестели, свойственной врачу жуткой красотой. Ему доставляло выцарапывать, вытаскивать, потроша чужую душу, эти всхлипы и стоны, полные вожделения. Чувствуя, как жадно цепляются украшенные кольцами руки Банкира за его рубашку, как в восхищении и обожании, словно в банке меда, тонут глаза Панталоне, Иль ощущал себя самым нужным человеком, от того и кровь отливала от мозгов, давая карт-бланш животному желанию овладеть тем, что принадлежит ему. — Дотторе, стой, — лепечет Панталоне, ладонью накрывая грудь Доктора.       Банкира самого это касание словно бьёт током и туманит сознание сильнее. Эти дни друг без друга словно яд, но этот яд, просто надо признать, делает минуты единения слаще. Хотя, даже и без него и без этой сладости, томного ожидания и прочей романтики, Панталоне не думает, что насытился бы Илем хоть когда-то. Не в этой жизни. И вечности не хватит, чтобы охватить в свои объятия эти бесконечные просторы разума Ученого; не хватит, чтобы утолить свой бесконечный голод по его взглядам, по линиям его идеального тела, по его горькому, но вырабатывающему смертельную зависимость аромату; не хватит, чтобы привыкнуть к его напору, эпатажу, безумию. И кто бы им хоть день дал, что уж говорить о вечности.       Дотторе не послушался и не остановился. Не то чтобы Банкир этого не ожидал… Да и не особо хотел. Прикосновения врача ощущались по всему телу. Язык, губы, острые клыки, цепкие ногти — каждое касание горело и пылало, отчего ноги Предвестника становились ватными. Врач клеймил его, своевольно и без спроса. Да и к чему эти бессмысленные вопросы, если им даже говорить не надо, чтобы понять друг друга. Пусть за них диалог ведут их переплетённые души, которые давно смешались в единый симбиоз кипящего безумия в буйстве красочных и сочных эмоций. Вместо того, чтобы попытаться заговорить вновь, растрачивая драгоценные секунды, Панталоне ловит губы Второго своими и затягивает в поцелуй, который становится квинтэссенцией их безмолвного абсолютного понимания. Осознание собственного растворения в партнёре пьянит не хуже чистой водки из Снежной. Панталоне шипит, ощущая, как Доктор прокусывает его губы до крови, но пульсация боли плавно перетекает в волны безрассудного удовольствия. Привкус железа во рту вызывал у Дотторе табун мурашек. Казалось, нет на этом свете ничего приятнее, чем этот знакомый вкус.       Девятый с шумом выдыхает воздух и едва ли не скулит, когда властная ладонь коллеги ложится между его ног, сжимая возбуждённую до больного исступления плоть, заставляя искры сыпаться из глаз. Его дыхание совсем теряет темп, а мир вокруг вдруг начинает беспорядочно кружиться и становится мутным пятном красок. Он почти неосознанно толкается в холодную руку, двигая бёдрами, после чего мгновенно получает электрический разряд нездорового удовольствия от до дрожи глубокого укуса в шею. Панталоне ощущает, как кровь струится горячими и изворотливыми ручейками по его бледной шее, а взгляд фокусируется на лице напротив. Дыхание Предвестника перехватывает, стоит увидеть, как трепещут светлые ресницы, отбрасывая тень на фарфоровые щеки и как алеют пропитанные его кровью любимые губы. Банкир протягивает руку к лицу врача, большим пальцем растирая кровь по уголку чужого рта.       Какие же холодные глаза у Второго, они прямо как вьюга за окном — беспощадные и пробирающие до костей. Разве можно в этом увидеть что-то прекрасное? Да, Панталоне определенно ценитель.       Ценитель первосортной боли. И душевной, и физической, и насущной. И вся она воплотилась в человеке перед ним, став кристально чистым очагом мороза. Лежать под ним, ощущая на себе кусачий холод, ощущая как синяками покрывается тело, словно замерзая под толщей снега, чувствуя на себе промозглое ледяное дыхание вьюги. Сколько раз он сказал себе, что это безумие? — Мне не нравится, что ты сегодня излишне задумчив, — звучит прямо у уха Банкира.       И голос Дотторе похож на хруст снега под ногами в гармоничном оркестре со звоном льда. Всё о нём — есть холод, весь холод только о нём, а каким образом Панталоне умудряется плавиться под зимними касаниями коллеги — вопрос открытый. Опьяневший от похоти Банкир едва ли понял, что ему сказал его любовник, хватая воздух ртом. Затем, мозг нехотя переварил смысл фразы и немедленно среагировал. — Я просто фору тебе давал, — почти мурлычет фразу в чужие губы Панталоне, незаметно положив руку на крепкую мужскую талию.       Это тело создано для его рук. Между их оболочками столько химии, что сами они явно стали зависимыми от этих ядерных смесей. Чего только не витает в отравленном страстью воздухе: от восхищения до ревности, рвущейся из глубин больного разума. Банкир всегда был собственником: деньги принадлежат ему, контроль принадлежит ему и этот доктор, чьи бедра он сейчас жадно и до синяков сжимает, тоже принадлежит ему. Да, он капиталист до мозга костей. «А ещё болен одним психопатом тоже до мозга костей», — услужливо продолжает сознание.       По отношению к людям таким замашек раньше он не имел, ему вообще была отвратительна такая идея, но что поделать, когда вся суть бытия резко сужается до единственной формы — до воплощения всех его чувств в едином организме. Он просто становится излишне чувствителен к чужому пространству и прекрасно видит, когда дистанцию с этим объектом неприемлемо и нагло сокращают. Пожалуй, это просто ревностное рвение владеть тем, что ты считаешь своим. Но точно не любовь.       Эти мысли злят, а после отражаются в действиях. Панталоне становится напористее, рука лезет под рубашку, ощупывая гладкое тело, а вторая медленно опускается на чужие ягодицы.       В одежде тесно и жарко, дурманящая духота плавит мозг. Панталоне проводит шершавым языком вдоль шеи Доктора, оставляя влажный след до ключиц, после чего оставляет багровый цветок, распустившийся на бледной коже. Наконец он услышал тихий, но от того более желанный полустон, который случайно выронил Иль. Мужчина поднимается со стола, вынуждая Дотторе выпрямиться, затем довольно грубо прижимает партнёра к стене. В отличие от Второго, Банкир не впечатывает его головой до боли, он действует мягче. Его руки спешно расстёгивают чужой ремень, а затем и ширинку. Штаны вскоре за ненадобностью отказываются на полу в паре метров от них двоих. Пальцы Девятого дрожат в нетерпении, впрочем, как и сам Доктор. Руки Банкира нежно охватывают фаллос любовника, пока тот стискивает зубы и до крови царапает плечи Девятого. — Неужели соскучился? Такая реакция на одно касание, — довольно шепчет Панталоне, медленно и со вкусом лаская член по всей длине. — Уж кто бы говорил, сам уже намок и трешься о меня, как подросток в пубертате, — сквозь зубы отвечает Доктор.       Банкир шипит от удовольствия, когда ногти Предвестника особенно глубокого раздирают его плоть. — Признаюсь, терпеть нет сил. У меня в кармане склянка… — Как всегда подготовился? — усмехается врач, просовывая руки к штанам Банкира.       Он как бы «случайно» задевает эрегированный член любовника, прежде чем нащупать в кармане ту самую склянку. От этого действия над ухом раздается сдавленный скулеж. — Добиваешься секса без смазки, Доктор? — слегка разреженно процедил Панталоне, сильнее прижимая Предвестника к стене. — Тащиться от боли по твоей части, Банкир, — парирует тот, ловко откупоривая бутылек с белесой жидкостью.       Запах клубники в миг бьёт по обонянию, стоило её открыть. Видно, что смазка дорогая, на ней бирка из Фонтейна и наполовину разорванный ценник. — Клубника? — Не придирайся, взял первое, что попалось под руку. — Странно, часа четыре выбирать смазку, больше звучит, как что-то в твоём стиле.       Панталоне рвано выдыхает, чувствуя, как вот-вот лопнет терпение и, возможно, его штаны. Он требовательно протягивает пальцы и Дотторе небрежно льет на них прохладную скользкую субстанцию. Чужие пальцы спешно проскальзывают между ног и мягко касаются пространства между ягодицами, медленно расширяя анальное отверстие, методично проникая внутрь. Дотторе хмурится от неприятных ощущений. Не самый его любимый момент на нижней позиции. Тем не менее руки Второго уже хозяйствуют у паха Банкира, избавляя его от давления ткани на эрегированный орган. Тот выскакивает с таким энтузиазмом, что это вызывает насмешку у Иля и одновременно раздраженный, вместе с тем облегченный вздох Панталоне. — Быстрее, я не хрупкая барышня, — торопит Дотторе, уже сам насаживаясь на длинные и аристократичные пальцы Банкира. — Как скажешь, моя барышня, — игриво отвечает Панталоне, подхватывая на руки любимого.       Дотторе приходится обхватить ногами бедра Девятого, чтобы найти опору. Панталоне держал его на весу. Неоднозначные ощущения, но думать об этом сейчас совсем не хотелось. Особенно когда под пальцами напрягались чужие мышцы, а внутрь него проникал массивный фаллос, расширяя стенки прохода. Дотторе пришлось задержать дыхание и прикусить губу, чтобы не застонать в голос.       А вот Панталоне не сдерживался, удовлетворённо выдыхая, почувствовав поглощающую его узость. Он слегка остановился, давая Илю привыкнуть, затем начал ритмично двигать бедрами, получая волны наслаждения.       Какое-то время Доктор сдерживал себя, но вскоре сил и желания это делать не осталось. Звук из соития раздавался гармоничной музыкой, приправленной развратными толчками. Медленно они доходили до самого пика, наслаждаясь своим эмоциональным каннибализмом, апогеем безудержного желания и обоюдного безумия. Когда сцена приблизилась к кульминации, Панталоне едва слышно шепнул почти робкое и неуверенное: — Так у нас особые отношения? — Более чем, — выдыхает со стоном удовольствия Дотторе.