она была моим морем.

она была моим морем Немое море обеспечило мне счастливую молодость нетрезвым акцентом. Немое море вдохновляло меня ничем, с ним я стал творческим импотентом. Немое море любит плакать на мои плечи, хотя они не очень широкие. Немое море улыбается, заметив в моей песне про себя абсурдные строки. Она была моим морем. Моей особенной, отдельной, любимой эмоцией. Она была открывателем, путешественником во мне. По мне?.. Она знала и продолжала узнавать обо мне то, чего о себе не знал я! При виде неё я всегда улыбался. Всегда. Надо мной смеются — она приходит и улыбаюсь., я плачу — она приходит и улыбаюсь., я злой — она приходит и улыбаюсь. Она говорила, что до жути искренне. Так, как никому больше. Говорила, что глаза искрятся, как вижу её. Говорила, в них сразу появляется отголосок радости. Даже, если всё совсем плохо. настолько, что хочется умереть. Она не считала себя особенной. Хотя была такой. Да, была. Именно особенной она и была. Особенной для меня. Наверное, только для меня. Для остальных она была никем. И ничем. Ее попросту не видели. Она вообще-то была, но её как-бы и не было. Жуть. Она говорила, а её попросту не слышали. Вот просто её никто не замечал. Никто! А я заметил. «У тебя глаза такие чудесные. Как небо. Посмотри. Видишь, какое голубое. Предрассветно-летнее. У тебя оттенок глаз такой-же. Сейчас. Когда ты счастлив. А когда грустишь, плачешь, они у тебя еще ярче становятся. Как море. Синий оттенок приобретают.» - сказала мне однажды она, когда мы сидели на берегу моря в четыре утра одним июньским днём. «А у тебя тоже глаза красивые. Как хвойный лес. Но только когда на них лучи солнца падают. А обычно карими выглядят. У моей бабушки такого цвета глаза были, она говорила, мол как виски. А у тебя они… карие иногда, но все равно с отливом зелёного. Так красиво.» - сказал я после. Я заметил её. И ни капли не пожалел. Никогда. Мы с ней всегда гуляли везде, где придётся. Делились любыми секретами. Всегда за партой в школе сидели вместе. Помогали друг другу с домашней работой. Я ей с математикой, она мне с русским и литературой. Как хорошо помню её взволнованный взгляд на контрольной по анализу стихотворения… А у меня в голове всё крутилось тогда: «Анафора — повторение одного и того же слова на двух строчках. "Пусть обманут лёгкие подруги, Пусть изменят лёгкие друзья…"» - это пример был такой. А она всё подглядывала на меня. Смотрела, справляюсь ли я с размером стихотворения. Перед тем, как пошёл сдавать, она у меня тайком забрала тетрадку, пока я отвернулся. Прочитала, просмотрела написанное, сказала переделывать. Сказала, что должен быть ямб, а у меня хорей. Ещё и трёхстопных. А должен быть четырёхстопный. И непонятно, как у меня хорей, а у неё ямб… На математике уже я за неё переживал. Переживал, что не решит. Ой, как сильно. Тоже всё поглядывал на неё. Подсказывал что. Потом взял ее тетрадь, посмотрел, подправил, объяснил — помог. Математичка смотрела косо. Хотела замечание сделать, а что-то ее остановило. И так по-несколько раз было. И каждый раз что-то останавливало математичку нашу. А что? Да кто-ж знает… Может её взгляд, который так и говорил, мол, «Уж извините, но он предмет Ваш лучше обьясняет, чем Вы сама.» А она могла быть и права. От этих мыслей улыбнулся. Но… она была моим морем. Была моим солнцем, моей тучкой, моим счастьем и печалью. Я был в неё влюблён. И она это знала. Без слов. Я никогда ей не говорил, что люблю её. Говорил только, что она — моё море. Она была моим морем. Она могла понять, что я в неё влюблён по этой фразе. А могла по взгляду. Она всегда смотрела всем в глаза. Так, что некоторым было некомфортно, больно от пристального взгляда. А она и не пыталась кого смущать, выводить из зоны комфортна. Нет. Она пыталась найти все эмоции человека. Все его чувства. Вычислить через глаза. Глаза — зеркало души. - всегда, как и многие, говорила она. И, возможно, через это зеркало она увидела мою к ней любовь. Я часто думал, могла ли она любить меня в ответ. Не как друга, не как человека, а как парня. Ну, как я любил её. Так и не узнал. Она была моим морем. Моей фантазией, моей идей, моей музыкой, мотивацией. Помимо неё, я любил фортепиано. И до нашей встречи, и когда мы стали друзьями, я играл. Играл часто. И красиво. Она говорила. И мама говорила. И папа. И бабушка. И дедушка. Да вообще все! Я почти жил музыкой. Знал наизусть около двадцати сонат, пятидесяти простых коротких мелодий, десяти популярных песен. Я любил те черно-белые клавиши. Любил водить по ним пальцами. Нажимать подушечками. Кривить руки, в попытках дотянуться до той или иной ноты. Я любил доставать из книжек старые сочинения прабабушки и пробовать сыграть их, понять как их слышала бабуля. Она была пианисткой. Очень талантливой. Родственники говорили, что и я талантлив. И что это умение досталось мне от бабушки. Я, когда играл поднимался куда-то ввысь. Далеко-далеко улетал. Туда, откуда не возвращаются, потому-что там очень хорошо. А приходилось возвращаться. Я играл с пяти лет. Четырнадцать лет. Четырнадцать лет я провёл за любимым инструментом. И бросил. Бросил! Взял и перестал играть! Четырнадцать лет в пропасть! Господи-Боже, что я творю… почему не играю. Но она была моим морем. Мы любили море. Поэтому она была моим морем. После нашей первой встречи, как только познакомились мы пошли на море. Сели на берег. Прямо на песок. Тогда был март. Дул прохладный морской ветерок. Качающиеся взад-вперёд по волнам лодки щекотали уши приятным звучанием. Мелкие песчинки, смещавшиеся с маленькими-маленькими камушками перекатывались по пляжу. Ветер нагонял на город хмурые темно-серые плотные тучи. Мы любили с ней вот так сидеть. Так проходили почти все наши свободные дни после школы и выходные. На песке, под почти черными тучами, которые нет-нет, но разрыдаются прямо здесь, прямо сейчас. Выльют все свои слёзы прямо на нас. Молча. И тишину нарушал бы только шелест листьев редких деревьев на набережной, шум моря и крики чаек. А потом она бы начинала читать стихи. Сладким, завораживающим голосом. Красиво, с выражением, с паузами. Жизнь — обман с чарующей тоскою, Оттого так и сильна она, Что своею грубою рукою Роковые пишет письмена… И я читал. Не так красиво, не с таким отученным выражением и выдержанными, нужными паузами. Но читал. Читайте железные книги! Под флейту золóченой буквы полезут копчёные сиги и золотокудрые брюквы. Но она говорила, что очень красиво. Я по сравнению с ней был далёк от литературы. Она любила Есенина, Ахматову, Фета, Цветаеву, Блока, Лермонтова, Пушкина, Алексина, Некрасова, Достоевского, Тургенева, Шекспира, Грибоедова, Ремарка, Олкотт и прочих не менее прекрасный авторов. Иногда, после того, как прочитала стих она начинала рассказывать о каком-то творце. Чаще, это все же были литераторы. Бывали и музыканты, что, пожалуй мне были ближе. И художники, и дизайнеры, и ювелиры. И вообще все-все-все. Где-то она находила такие удивительные факты об известных людях, думал, мол она все придумала. А придумать она умела. Да… Она писала рассказы. Такие… удивительно жизненные, одновременно и согревающие сердце, и душераздирающие, такие уютные, домашние и какие-то родные. Мне всегда нравилось читать ее рассказы. Очень. В одном она написала, что "Счастье — это то, что мы любим." Но не всегда так. Я сам убедился. На своём опыте. Она была моим морем. Фраза «Ты — моё море» или «Моё море» у нас значила примерно тоже, что и «Я рядом» или «Я беспокоюсь за тебя» или «Я люблю тебя». Всегда эта фраза обозначала разное. Понимали мы о чем речь по интонации и по взгляду. Если «Я рядом», то мы говорили лаского, с добротой, смотря прямым, но внушающим доверие взглядом, белая паузу, акцентриуя внимания на том, что ты море. -Мне страшно. -Ты моё море… тише. Всё хорошо. «Я беспокоюсь» мы говорили с неким напором, чуть повышая голос, с грозным взглядом, который был наполнен и негодованием, и холодом одновременно. Проговаривали эту фразу быстро, мешая с остальными словами, никак не выделяя. -Ты где был? Моё море! -Мама не отпускала… сказала, к контрольной подготовится и только после идти гулять. А «Я люблю тебя» использовал только я. Говорил это самым нежным, самым мягким голосом и смотрел так, как-будто рассказываю ей страшилку, в которою она обязана поверить. Один, потому-что она не воспринимала эту фразу, как искреннюю любовь. Она говорила, что никого не любит. Но я-то знал, что меня она любит. Просто не хочет говорить это. Но и не нужно было. Я хоть и не так хорошо разбирался во взглядах, как она, но я видел в ее зелёных, словно лес после дождя глазах, ту самую любовь. Любовь, которой не было конца. Не было придела. Её, этой любви, было до жути много. Но она была моим морем. И она была моей поддержкой, моей опорой. А я не смог стать этой самой, чертовой поддержкой и опорой для неё! Она была ужасно несчастным морем. Постоянно почти-чёрным. Морем, пред сильным-сильным штормом, который снесет к черту все прибрежные города планеты. И она была тем самым морем. Нет. Она была и морем, и тучами, что выпускали из себя убивающие грозовые молнии и сотрясали небосклон оглашающим там, на небе громом. И той тучей, которая вылила все слёзы, но осталась такой-же темной, не превратившись в белое счастливое облачко. Она была моим морем. Она бросила меня. Ушла. Моё море ушла от меня в море. Она утопилась! Утопилась! Взяла и покончила с жизнью! Можешь себе представить?! Зашла в море, расслабила тело и погрузилась на дно! Поздней ночью, когда я спал! Она у т о п и л а с ь! Бросила м е н я я я! - кричал я, стоя на камне, выступающем с берега. Я позволил себе плакать навзрыд. Позволил слезам течь и мочить мою рубашку. Да плевать было! Все равно шёл дождь. Капал, капал, капал. Безустанно. Бил проклятое море. Море, которое сожрало мою подругу! Мою любовь! «Моё море утопило это!» Я царапал себе кожу на лице. Рвал губы, в передышке, пока кричал. Вдавливал ногти в ладони. А слёзы все лились и лились. И тоже били море. И я бросил фортепиано из-за её смерти. Она умерла и во мне тоже что-то умерло. Что-то большое, что-то важное. Видимо, любовь к пианино. К звуку клавиш. От первого, и от второго меня стало просто тошнить. Я прикоснуться не могу теперь к инструменту, не то что сыграть! Если б она вернулась.. но она мертва. И слёзы, и дождь били море… Темно-синее, с серыми тучами над ним. Прямо как она. «Наконец заплакала… а ведь обычно, как сталь. Холодная. Никаким эмоциями неподвластна.» - говорил я уже спокойно. Всё ещё стоя на том огромном камне, - «Ты — моё море». Явно уже понятно, что она была моим морем. Но ведь… Если люди кричат, значит долго молчали. …а я кричал. Потому-что молчал. Молчал, что она была моим морем. ______________________________ Примечания: 1    Кораблики в луже - Бортпроводник 2 Жизнь — обман, с чарующей тоскою - С.А.Есенин 3 Читайте вывески - В. Маяковский 4 Некому - Бортпроводник