Цирюльня

Леви почти не отходил от постели Эрвина в госпитале после того, как тот лишился руки. Словно Эрвин был при смерти, или за ним требовался особый уход, но Леви не мог позволить себе иного: врачи, как и любые другие люди, не вызывали у него особого доверия. Его жизнь превратилась в замкнутый круг: утром и днём он был в штабе на тренировках с кадетами, а вечером и ночью — в палате Эрвина, которого это не прельщало. — Вернись в корпус, — сказал он как-то. — Это просьба? — спросил Леви, держащий в руках чашку с чаем. — Если ты не вернёшься по просьбе, это станет приказом. Тебе нужно выспаться, ты нужен разведкорпусу. — Эрвин отчуждённо смотрел в окно, мыслями находясь где-то далеко отсюда. — В ближайшее время не планируется экспедиций. Моего присутствия на тренировках достаточно, — Леви произносил это тоном, которым обычно докладывал обстановку. Он крайне не хотел покидать Эрвина. — Выспаться я могу и тут. Сюда поставили вполне удобное кресло. — В конце концов, я не немощный, — тихо сказал Эрвин, начавший вставать. Солнце давно опустилось за горизонт, и везде стало тихо, лишь от окраин города раздавался собачий лай и треск цикад из травы. Время близилось к полуночи. — Тебе уже можно? — Леви оторвал взгляд от чашки. — А почему нет? Я не умираю, это просто рука, — Эрвин обернулся на Леви, сидящего в кресле. — Мне нужно в ванную. Леви принял это как должное. Когда Эрвин вышел из комнаты, стало оглушающе тихо. Тихо было и до этого, но ощущалось по-другому. Словно с уходом Эрвина комнату накрыла всеобъемлющая пустота, пробирающая самое нутро. Леви нередко приходилось сталкиваться с одиночеством до поступления в разведку, но в детстве и юношестве она воспринималась по-иному, была чем-то привычным. После смерти Кушель одиночество стало частью жизни Леви. Даже когда вокруг никого не было, сердцем он чувствовал — доверять можно только себе. С появлением Эрвина все изменилось. Хотелось быть рядом постоянно, отдать свое сердце и себя полностью не отряду, но его главнокомандующему, за которым Леви был готов спуститься в самый ад, пойти туда, откуда нет выхода и вернуться живым. Он вновь отпил чай, наблюдая за большой минутной стрелкой часов над кроватью. Эрвина не было на удивление долго. Леви подошел к двери и, постучав, спросил: — Чего ты там возишься? Тебе надо лежать, сказано же. — Я бреюсь, — за последнюю неделю тот и вправду оброс, но обычно бритье — дело быстрое, особенно для человека, на счету которого каждая секунда. Леви приоткрыл дверь и легкой поступью вошел внутрь. Внутри, прижимая к щеке белоснежное полотенце, Эрвин смотрел в зеркало. Лезвие было брошено в раковину. — Порезался? Эрвин кивнул, его лицо было в пене, а в голубых глазах читалось сожаление. — Еще не привык, — тихо сказал он, а после взглянул на Леви, который заметил стул в углу и заострил на нем внимание. Переставив стул ближе к раковине, Леви кивнул на него и сказал: — Садись. Эрвин не сдвинулся с места, все еще прижимая к лицу полотенце. — Моя рука не вернётся. Не будешь же ты брить меня до конца моих дней. — Может и буду, — буркнул Леви. — Садись, — в голосе мельнули непростительные для него по отношении к командору приказные нотки. Эрвин едва заметно улыбнулся, и в его глазах появился азарт, коего Леви никогда не понимал. Эрвин был полон загадок, ответы на которые Леви даже не пытался выяснить, с годами выучив, что это бесполезно. — Знаешь же, что так не дотянусь, — пробубнил Леви, и Эрвин сел, все еще улыбаясь. Леви встал между его колен и приподнял подбородок двумя пальцами, рассматривая. Эрвину удалось побрить только половину левой щеки, которую Леви подставил под свет, направляя лицо рукой. Он мягко отвел ладонь Эрвина, держащую полотенце, впитавшее кровь, чтобы рассмотреть рану. То был небольшой, но глубокий порез, в необходимости обработки Леви не сомневался. Отлучившись к шкафчику за спиртом, он вылил небольшое количество на полотенце и промакивающими движениями прошелся по щеке. — Почему сразу не попросил? — Зачем? — тихо произнёс Эрвин. — Вот упертый. Сам Леви редко брился: так вышло, что кроме бровей на его лице было немного растительности. Но с Кенни он получил навыки брадобрея. В дни, когда тому не хотелось разбираться со своей бороденкой самостоятельно, он заставлял Леви брить его. Несмотря на все желание перерезать старой крысе глотку, тот никогда не надавливал слишком сильно и в совершенстве выполнял свою работу. — Эрвин, — начал он, вновь нанося пену на щеки Эрвина. — Что? — Когда тебя выпишут? — Леви изучал взглядом поверхность лица под пальцами, пока Эрвин изучал его. — Через пару дней, но я надеюсь выбраться отсюда пораньше. — Какой план? — Нам нужно узнать как можно больше о том, что произошло в Рагако. Стоит прислушаться к Конни. — Неужели ты думаешь, что все титаны — люди, — Леви заглянул Эрвину в глаза, пытаясь найти ответ, но его взгляд был нечитаем. — Это бы многое объяснило, — ответил он, задумавшись. Леви как можно аккуратнее провел холодным лезвием по коже, и сердце словно пропустило удар. Дыхание на секунду замерло, а в воздухе повисло едва уловимое напряжение. Глаза Леви забегали по лицу Эрвина, пока он пытался взять себя в руки, и Леви заметил еле заметную улыбку на лице того. — Что? — Не знаю, — честно пожал плечами Эрвин, и Леви вернул взгляд на острые скулы, по которым вел лезвием, с трудом удерживая его там. Эрвин, запрокинув голову и откинувшись на спинку стула, открыл доступ к шее, и Леви невзначай проследил глазами от линии подбородка по шее, ключицам и ложбинке между ними. Первые несколько пуговиц рубашки Эрвина были расстегнуты, придавая ему неидеальности. Моменты, когда у Эрвина путались волосы, выпадая из-за ушей в бою, когда узел с медалью ослабевал, и его приходилось поправлять, когда на лице была заметна двухдневная небритость в экспедициях, Леви особенно любил, потому что тогда главнокомандующий на некоторое время становился человеком, живым и чувствующим, и Леви удостаивался удовольствия видеть его таким за пределами душного кабинета. Но сейчас его интересовали не небрежные детали в образе Эрвина, а то, что было под ними. Краем глаза Леви видел широкую крепкую грудь, в которую часто утыкался носом, вдыхая приятный запах, который ни с чем не спутал бы. Майк говорил, что Эрвин не пахнет ничем, и Леви готов был с этим поспорить. От Эрвина пахло чистотой, свежестью и старыми книгами, с которыми тот постоянно сидел. Иногда появлялся терпкий запах виски или мыла, но в остальном его запах был неизменен и неповторим. И только сейчас он кое-что заметил: — Даже полотенце на плечи не накинул. — Не вижу смысла, — оправдался Эрвин. — Обычно я аккуратен. — Промокнуть хочешь? — не унимался Леви. — Простынешь — еще недели две здесь проведешь, тебя больного никто в корпус не пустит. — Леви взял еще несколько полотенец и обложил ими Эрвина. Он проводил лезвием полосу за полосой, убирая остатки пены и короткие волоски полотенцем. Под взглядом внимательных глаз Эрвина, Леви легким, но аккуратным движением руки очистил зону возле губ, полную изгибов, и провел большим пальцем под нижней, проверяя свою работу. Губы Эрвина разомкнулись, но Леви проигнорировал это, продолжив свою работу и услышал тихий смешок. Особое внимание он уделил волосам возле пореза, стараясь выбрить как можно больше, при этом не задев рану. Закончив, он оценивающе разглядывал Эрвина, выискивая взглядом волоски, которые случайно пропустил. Намочив полотенце в раковине, он убрал всю пену с лица, но не поспешил отходить. Бритье было закончено, но Леви хотелось остаться в ванной подольше. И Эрвин словно почувствовал это. Он запустил левую руку под ремни снаряжения на бедре, большим пальцем нежно поглаживая натертые места под ней. — Почему ты никогда не снимаешь форму? — он уперся взглядом в кожаные ремешки на ногах Леви. — На всякий случай, — буркнул Леви, начавший таять под любимыми прикосновениями. — Едва ли в больнице произойдет такой случай. Натирают же, — чрезмерно ловким для правши движением руки он расстегнул ремешок, и Леви нервно выдохнул. — Эрвин, — в ответ тот лишь поднял взгляд, — дверь незаперта, как ты объяснишь это медсестрам? — Капрал помогает инвалиду-главнокомандующему с бритьем перед отбоем. Почти правда. — Пока инвалид-главнокомандующий помогает капралу с одеждой. Ну да, как же. У Леви сперло дыхание, когда Эрвин прильнул головой к его животу и обнял за талию. Внутри мгновенно разлилось привычное ощущение, от которого бледная кожа начинала покрываться румянцем, а всегда холодные руки становились теплее. Ощущение уюта. Рядом с Эрвином Леви чувствовал, что находится на своем месте. Там, где и должен быть. Он положил руку на светлую макушку, начав перебирать волосы на ней. Такие минуты слабости заставляли чувствовать себя живым, когда биения сердца и дыхания казалось недостаточным. — Я найду, что сказать, — выдохнул Эрвин, продолжая тереться головой о рубашку Леви. — И что же? — недоверчиво произнес Леви, все еще поглаживая Эрвина по волосам. — Еще не придумал, — улыбнулся Эрвин, — но я работаю над этим. Хочу иметь возможность любить тебя, не шарахаясь каждого звука, не боясь чужих взглядов и слухов. Я хочу, чтобы ты был рядом. — Я рядом. — Это хорошо, — сонно произнес Эрвин. — Так вот что тебя на откровения потянуло. Пойдем, — Леви попытался сделать шаг назад, но крепкая рука обхватила его тонкое запястье. — Подожди. — Что? Глаза Леви широко распахнулись, когда Эрвин рывком притянул его к себе и поцеловал, не смыкая глаз. Ему нравилось рассматривать Леви во время поцелуев. Дабы не упасть, Леви уперся руками по обе стороны от лица Эрвина на спинку стула, но того не устроил такой расклад, и он потянул Леви за бедро, вынуждая опуститься к нему на колени. — Для однорукого ты слишком проворный, — выдохнул Леви ему в губы. — Просто начинаю привыкать, — усмехнулся Эрвин. — Почему ты спишь в кресле? — А где еще? — Леви испытывающе смотрел ему в глаза, заставляя высказать свою мысль прямо. Перед нежной голубизной напротив всегда было тяжело устоять, но сейчас это давалось с особенным трудом. В штабе Леви мог только гадать, что происходило там, на поле битвы, и пришел в замешательство, когда увидел Эрвина, гордо восседающего на своей белой лошади, без руки. Внутри него что-то треснуло, надломившись, и он пообещал себе больше никогда не отпускать Эрвина одного. — Ты прекрасно знаешь, — Эрвин принял вызов, и так же смотрел Леви в глаза. — Понятия не имею, — лукаво произнес Леви, закинув руки на плечи Эрвину, пока тот обнимал его за талию. — Ты мог бы спать и со мной, — абсолютно серьезно сказал Эрвин. — Ты пинаешься, — буркнул Леви. — Ложь, и мы оба это знаем. Раньше тебе нравилось сбегать из своей спальни в мою, — пожал плечами Эрвин, и Леви едва заметно покраснел, словно его уличили в чем-то незаконном. Но шутливый Эрвин резко переменился в лице, став серьезным и суровым: — Дело в руке? Тебе неприятно? Леви открыл было рот, чтобы ответить, но резко закрыл его, передумав. Вместо этого он взял культю Эрвина в правую руку и невесомо поцеловал ее через рубашку. После он поднялся поцелуями выше по плечу, к ключицам и шее. Поцеловав и их, он шепнул Эрвину у самого уха: — Нет. Медсестры могут устроить ранний осмотр, не хочу рисковать, — ему хотелось подарить Эрвину всю ту немногую ласку, что он хранил в душе, что передалась ему от матери, ранимой и чувственной женщины. Он обещал себе никогда не быть как Кушель, но впервые по-настоящему влюбившись, понял, почему она была такой. Любимым хочется отдать себя до последней крупицы. — А если я скажу, что это приказ? — произнес Эрвин, поцеловав его в скулу. — Я ослушаюсь, — ответил Леви. — Нет, — улыбнулся тот. — С чего это? — шептал Леви, уткнувшись в шею Эрвина. — Когда ты в последний раз ослушивался моего приказа? — спросил он, заставив Леви мгновенно замолчать. — Я хочу проснуться с тобой. — Я тоже, — едва слышно раздалось в ответ. Эрвин встал, продолжая одной рукой удерживать Леви, обнимающего его за плечи, и прошел в пустую палату, где и посадил его на кровать. — Не отпускай, — тихо попросил Леви. Сейчас он как никогда хотел чувствовать тепло, почти жар, исходящее от Эрвина. Но тот отдалился, лишив Леви желанных касаний, заставив тихо выдохнуть. — Не отпущу, — пообещал Эрвин, посмотрев ему в глаза, а после начал рассматривать ремни на теле Леви. — Может, все-таки снимешь их? — Я могу спать и так, — упирался тот в ответ. Он зажал между пальцев рубашку Эрвина, пытаясь притянуть того к себе, словно он мог куда-то убежать, испариться, исчезнуть. — Никуда я не денусь, — мягко произнес Эрвин, имеющий способность читать мысли Леви по глазам. — Однажды ты уже ушел один. Я не хочу такого, — почти шепотом выдохнул он. — Больше такого не повторится. Обещаю, — успокаивал его Эрвин, продолжая поглаживать ткань брюк под ремнями на бедрах. Они поменялись, и теперь он сидел перед Леви на коленях, через глаза заглядывая в самую душу. — Хорошо, — тихо согласился тот и быстро расстегнул все ремни, стянув с себя и ботинки, чтобы забраться на кровать с ногами, которые в последующем поджал под себя. — А теперь вернись. Леви потянул Эрвина на себя за воротник, откинувшись на спину. Перевернувшись, он оседлал его и прижался к груди, вдыхая аромат кожи. Все произошло в одно мгновение, заставив Эрвина опешить. Он рвано выдыхал , пытаясь отдышаться. Леви и раньше проявлял инициативу в их отношениях, но еще никогда он так сильно не хотел простых касаний. Приобняв его за талию, Эрвин разглядывал темную макушку. — Ты больше не уйдешь. Ты обещал, — шептал тот. — Не уйду, — левой рукой он гладил спину Леви, пока правая или то, что от нее осталось, безвольно лежала вдоль тела. Леви слишком много терял. Его близкие умирали, мечты и цели разбивались на осколки, убеждения трещали по швам. Он не хотел потерять и Эрвина, боясь даже представить его смерть, неготовый учиться жить заново в тридцать лет. Терять близких особенно тяжело, когда ты не подпускаешь к себе никого ближе, чем на метр. Терять единственного человека, которого подпустил, вдвойне тяжелее. И потеря Эрвином руки напомнила Леви об этом. Напомнила тот страх, ненависть и жажду мести, что он испытал на первой вылазке. Больше он такого не допустит. — Леви… — Да? — Почему ты… — Неважно. Сейчас это неважно, — Леви оборвал Эрвина на полуслове, заранее зная, о чем тот хотел спросить. Он наверняка почувствовал горячую влагу своей кожей. Эрвин начал аккуратно стягивать куртку с эмблемой с его плеч, и тело Леви покрылось мурашками, содрогнувшись. Он помог Эрвину, окончательно сняв куртку самостоятельно, и сложил ее подле их тел, пряча взгляд. Но его подбородок ловко и нежно схватила ладонь, заставляя взглянуть в лицо. — Ты мне не веришь, — обреченно выдохнул Эрвин. — Верю, — кивнул в ответ Леви, невесомо поцеловав того в губы. — Я всегда верю тебе, Эрвин. — Я ценю это. — Знаю, — буркнул Леви, и его маска безразличия вернулась на свое законное место. — Ложись спать. Тебе нужно отдыхать, — Леви попытался встать, чтобы взять и унести куртку на кресло, но его остановила жесткая хватка на талии. — Не хочу, — твердо сказал Эрвин. — Не перечь врачам. Они лучше знают, — Леви перешагнул себя, чтобы сказать это, не веря своим ушам, но подсознание подсказывало: это правда. — Я прекрасно себя чувствую, пребываю в добром здравии и трезвом состоянии ума. — Упрямый, — выдохнул Леви, заставив Эрвина улыбнуться, и поцеловал его. — Ты первый меня придавил, — Леви стушевался, не зная, что ответить. Эрвин рывком сел, лицом оказавшись прямо перед ним. Он стянул платок и расстегнул пару пуговиц на рубашке Леви, чтобы открыть доступ к шее, которую начал покрывать мелкими поцелуями. — Иногда кажется, что моя шея тебе интереснее, чем я сам, — сказал Леви, выгнувшись для горячих и мокрых губ, его гласные растягивались, становясь полустонами, когда Эрвин прикусывал тонкую кожу. — Мне нравится, что от нее меня отделяет тонкий слой ткани, и никто не знает, что таится под ним, — ответил Эрвин, обжигая дыханием. — Тебе просто нравится, что мой платок перечит уставу, — парировал Леви, и Эрвин усмехнулся. Леви упирался ладонями в сильные плечи, сжимая и сдавливая ткань и мышцы под ней. Иногда он чувствовал себя безвольной куклой с Эрвином, но ему это даже нравилось. Нравилось на некоторое время выпустить контроль из своих рук, передать его кому-то, разделить груз ответственности на плечах. Он почувствовал, что места в форменных штанах почти не осталось. Также почувствовал и что-то твердое, упирающееся в бедра, в самую ложбинку. — Долго еще будешь целовать меня? — Пока губы не отсохнут, — усмехнулся Эрвин, вновь прикусив шею. Леви изогнулся, издав едва слышный стон, и тот спустился к ключицам, все так же покрывая всю их поверхность мелкими поцелуями. С годами Леви выучил, что это любимая зона Эрвина. — Куда ты его положил? — Кого? — Эрвин едва отрывался от него для коротких фраз, прижимая к себе за спину левой рукой. — Не заставляй меня искать самому, — Леви говорил с придыханием, почти задыхаясь от чувств и желания. — В кармане куртки. Сложил туда сразу после экспедиции. Леви встал и подошел к куртке, пытаясь сохранять хладнокровие, хотя выходило из рук вон плохо. Уши горели, к щекам и низу живота прилил жар, тепло разливалось изнутри, прямо от бешено стучащего сердца до самых кончиков трясущихся пальцев. Он нервно обшарил карманы куртки и облегченно выдохнул, когда нашел закупоренную пробкой баночку с маслом. Он бросил ее в Эрвина, который налету поймал стеклянную колбу, и встал между его колен рассматривая разгоряченное лицо. Острые скулы покраснели и пылали костром на фоне белого лба, дыхание сбивалось у обоих, а температура в комнате поднялась. Леви опустился и одним движением расстегнул ширинку на штанах Эрвина, который жадно втянул воздух. Взяв в руку его член, он широко прошелся по стволу и обвел головку языком. Тяжелая рука сжала волосы на затылке и подняла лицо вверх. Леви с приоткрытым ртом смотрел на Эрвина из-под полуприкрытых ресниц, и тот смотрел в ответ. С нежностью он рассматривал Леви, заставляя одним взглядом нервно сжимать чужие бедра. Эрвину всегда нравилось смотреть, разглядывать Леви как произведение искусства. Иногда он чувствовал чужой взгляд спиной, замечал, как Эрвин наблюдает за ним, пиша отчеты в кабинете, видел, как тот ищет его в построении. Он хранил Леви как зеницу ока в тылу и не щадил на вылазках На плечо Леви, который опустился ниже, одним движением почти полностью взяв Эрвина внутрь, мягко легла его рука. Он чувствовал солоновато-горький вкус смазки на языке, когда делал глотательные движения. Эрвину они нравились, и это Леви тоже узнал с годами. Тот тихо зашипел, закусывая губу, что не могло не ласкать слух. Леви поднял голову, и тонкая нить слюны протянулась от его открытого рта к головке. Взяв в руку масло, Леви открыл его и, почуяв запах, сказал: — Розовое. — Ты улыбнулся? — заметил Эрвин, прерывисто дыша. — Тебе показалось, — посерьезнел Леви. — Мне самому? — Если хочешь. — Хочу, — кивнул Леви. Эрвин быстро расстегнул оставшиеся пуговицы на его рубашке, стянул ткань с хрупких на первый взгляд поджарых плеч и откинул за свою спину. Леви смотрел на летящую рубаху не без доли грусти в глазах, но это продлилось недолго, потому что Эрвин принялся стягивать с него штаны, заодно захватив и резинку нижнего белья, и Леви помог ему, а после вернулся на колени Эрвина. — Будешь смотреть? — Эрвин, дышавший как загнанная лошадь, почти незаметно кивнул, нервно сглотнув. — Извращенец. Леви вылил масло на два пальца правой руки и медленно вошел ими, закусив другую руку, чтобы никто не услышал его стон, но Эрвин перехватил ее, выдохнув: — Хочу слышать. — Медсестры не обрадуются, — выдавил Леви, растягивая себя. — Плевать, — тихо раздалось у уха, которое впоследствии Эрвин прикусил. Леви не смог сдержать едва слышного стона. Эрвин отдалился, смотря в затуманенные наслаждением и желанием серые глаза. Леви добавил третий палец, когда первые два свободно помещались в нем, резко выдохнув. Он извивался на коленях Эрвина и не мог не заметить давно требующий внимания член того. Коль уж левая рука была свободна, Леви вылил на нее еще немного масла и провел по стволу Эрвина, заставив того откинуть голову. Ему нравилось сводить командора с ума. В голове главнокомандующего разведкорпуса не оставалось ничего и никого, кроме Леви. Он больше не беспокоился о спасении человечества, не строил стратегии и теории, а лишь желал видеть Леви в своих руках. Вытащив пальцы, Леви медленно опустился на Эрвина, моментально почувствовав полную заполненность. Что бы он ни делал, ничего не могло сравниться с теплом другого тела, ставшего родным. Тела, которое Леви знал как свое. Каждую родинку, каждый шрам он любил всей душой и постоянно напоминал об этом невесомыми поцелуями. По его спине поползли мурашки то ли от волнения, то ли от перевозбуждения. Он тяжело выдохнул, посмотрев в голубые глаза, наполненные лаской, желанием вперемешку с требовательностью, трепетом и чем-то еще. Они никогда не произносили этого вслух, но оба знали. Каждый раз, когда они пили чай, или вместе писали отчеты, когда в воздухе повисало напряжение, когда оба были на пике. Леви постепенно ускорялся, слыша шлепки кожи о кожу, разряжающие воздух в комнате. Он слышал цикад и рваное дыхание их обоих, сливающееся в одно. Казалось, что весь мир остановился, готовый подождать ради них двоих. Они несли много потерь, их близкие умирали, и они забывались друг в друге, находя успокоение. Были домом друг для друга. Леви тихо взвыл, уткнувшись в плечо Эрвина, и по его лбу скатилась маленькая капля пота. Эрвин сомкнул пальцы на его члене и водил рукой в такт движениям Леви. В эту ночь они стали одним целым. В момент, когда Леви почувствовал обдающее жаром удовольствие внутри, а Эрвин — на животе, они стали единым организмом. Дышать было больно, кислород обжигал горло и легкие, но Леви тихо прошептал: — Я люблю тебя, — он нервно сглотнул, и почувствовал, что по щекам текут горячие слезы. — Я тоже тебя люблю, — эхом раздались в его голове слова Эрвина.