Ты убийца, Саид

Он стоял перед ним. Абсолютно чëрный костюм, лайковые перчатки, блестящие ботинки, длинное пальто. Совершенно мутный и непроглядный, в глазах застыла таинственность, перемешанная с наглостью точного познания глубин. Глубин чего? Острова? Человечества? Саиду уже давно наплевать на ответы. Он чувствует эти слова своим нутром и телом, чувствует каждой жилкой и не может сопротивляться правде. Он — убийца. — Это твоя сущность, Саид. Бен старается казаться невозмутимым, несмотря на раздражëнные поджатые губы и нервно дрыгающие пальцы. И Лайнус кажется таким. Кажется. — Но я страдаю и не хочу этого делать! Ложные обвинения, увы, безнадëжны. Исход ясен, как небо, возвышевшееся над их головами в тот самый неминуемый день, проклятый обеими сторонами. Никакого выбора, пощады, милосердия. Осталась вынужденная жестокость. Однако, прошлое ещë не стало явью, оно — лишь часть будущего, и Джарра ещë не понял — да и не мог— почему Бен так уверен во внутренней действительности Саида. Нужен ли ответ? Конечно, нет. Ответы путают и создают более пугающие вопросы, в которых нет нужды, хотя есть определëнный загадочный смысл, преодолевающий замкнутые рамки порочно окольцованных человеческих разумов. Вот только стоит ли их выпускать?... И Бен ушëл, возбудив недалëкие воспоминания, кровавые и бурлящие ярким пламенем догорающего костра жизни. — Что ты здесь делаешь, чëрт возьми? Человек в чëрном костюме снова здесь, лежит на земле, отброшенный молниеносным ударом. Всезнающий, неопознанный, лживый и фальшивый. А имеет ли значение правда?... Надиа была честной. Наверное, это и загнало еë в угол пыток, в бега, к Саиду, к смерти, к мимолëтному счастью, что сгубило девушку и изгрызло душу мужа. — Ищу человека, убившего твою жену. Звучит как бред, как ерунда, но привычно и вполне подходяще, тем более, для похорон. В самый раз для манипуляций и болтовни, западающей в подсобку сердца, в кладезь доверчивости, сохранившейся глубоко внутри, открывшейся под истошный фоновый плач горестных тунисских женщин и крики несущих заветный гроб мужчин. Саид не верит, но доверяет, иначе никак не приблизиться к тому, чей лик ты понял, но своими же руками запятнал изображение и насадил себя на удочку опасной игры. Добровольно, охотно, честно. — Это не твоя проблема, Саид. — Расценивать нужно с точностью наоборот каждый шаг гнусного бывшего лидера других, уж тем более слова. И Джарра знает, что к чему, но всë равно идëт. Зачем? Что может так беспощадно тянуть к мышиной фигуре извечного предателя и убийцы? Наверное, это тяга к правде, если таковая вообще была и возможна. — Он убил мою жену. Теперь это моя проблема тоже. Ложь. Враньë. Смотря в мутные глазницы хитреца, убийца сдаëтся под натиском глубинных бурлений назидающих чувст. За что? За что его сердце чует едва уловимый запах скользящего по тонкому лезвию Бена? За что руки трясутся, стоит только дотронуться до тëплого тела? За что Саид становится другим, завидев его издали? Но ответов снова нет. А нужны ли, собственно, эти ответы?... Джарра не проявляет ласку. Не проявляет чувств. Со временем всë в душе притупляется, да и сама душа сжимается в узел. Одна проблема— память, по инерции зовущая страдать. Наверное, поэтому Саид бьëт Лайнуса, ненавидит, стреляет, но соглашается на чудовищную сделку, пропустив сквозь пальцы хрупкие обещания не возвращаться к прежнему образу жизни. А нужны ли они человеку, чья сущность исказилась, а чаши весов стоят неправильно изначально, ещë со времени убитой курицы? Но один раз, к несчастью, непробиваемый палач даëт слабину. И создаёт, пожалуй, наистраннейший момент своей памяти. Даже считая те сто дней на проклятом острове. Отдаться памяти или заткнуть еë голос? Риторический глупый вопрос. Москва, Красная площадь, Россия. Интересно, что такой человек может делать здесь, кроме, конечно же, убийств и пыток. Жуткий крик, притворство, игра в крутого парня, который якобы не хочет выдернуть самому себе уши, лишь бы не слышать предсмертных визгов. Зато он, странный он будет доволен. Есть шанс, что впечатлëн. Киллер выходит к воротам, зная, кто его поджидает. Саид поворачивается на пятках тëплых ботинок ( неожиданный русский снег для человека из тëплых стран равен чëртовому безумию) , и идëт прямиком к другой нелепой от куртки фигуре. И как русские над собой не ржут в зимних нарядах? — Молодец. Это—всë.— Конец, долгожданный, но неприятный. — То есть, как — конец?! Убить можно многих, можно всех, только бы остаться с Беном, да хоть время остановить и уничтожить весь мир, лишь бы он залатывал твои раны и протирал их спиртом, грозно смотря в твой похолодевший от отчаянного смущения висок. Всë, что происходит, не похоже на любовь к Надие. Оно похоже... На безнадëжность. На любовь к Бену. Лайнус почти ушëл, уже вышел из-за тëмного угла, но Джарра моментально опомнился и побежал за ним. — Берегись! Он крикнул слишком поздно и слишком сильно, размашисто подскользнулся на гололëде. Бедняга Саид схватился за вставшего в ступор Бена и ненарочно повалил на землю. Тот усмехнулся, тихо прошептал: " Хитро, хитро", поджал губы, но вставать не стал, позволяя сжимать свою обледеневшую руку и тонкие сухие пальцы. Мимолëтное помутнение— и Саид не знает, что делает. Он гладит диктатора по щекам, медленно приближается, целует его в губы, жарко, нежно, пугливо закрыв глаза, но через секунду отрывается и молниеносно поднимается на ноги, склонив голову, как нашкодивший котëнок. — Забудь. Единственное возможное слово, чтобы выдавить из непослушного рта. Тело дрожит и не подчиняется слабым приказам, импульсами пульсирующими по венам и мозгу. Но разве это жалкое требование стирает ухмылку с довольного лица Бена? Нет, не стирает. Да и ему нравится смотреть, как грозный пыточник переминается и сжимается в виноватый комочек кожаной куртки с дополнительным мехом. — Не забуду. Издëвка. Но Джарра уже бежит прочь, в странное неотчëтливое никуда, хотя в своеобразное "никуда" ведут все дороги и пути. Саиду похрен, понял ли Бен полноту и колорит ужаса ситуации. Саиду насрать. Он потерян в чужом мраке и тьме собственной сущности. Саиду не спасти. Поэтому Бен просто уходит домой, не переживая о возвращении наëмника. — Чëрт... Прошлый военный сидел в самолёте рядом с приставом в железных наручниках и умолял провидение смилостивиться над остальным экипажем. Смешно? Забавно? Естественно! Его жизнь разрушилась, даже не начавшись. Вам предрешено. Начиная с курицы, с хреновой курицы. Внезапно на борт вошëл он, главный гад сей эпопеи, как считал Саид. Он, чей облик узнаëтся из далека, чья походка незабываема, чьи крысиные глазки выедают тебя. Они играют в гляделки. Прожигают и дырявят, раздевают и сжигают, трахают и бьют. Но Джарра устал. Устал от игр. От манипуляций. От того, что он — убийца. И плевать, что Лайнус просит прощения, сидит так близко, а в штанах сжимает. Плевать. Он — слуга. И не отвертеться. Ни от судьбы, ни от греха, ни от острова, исповеди, грязи, новоиспечëнных священников в масках и смерти повсюду с еë тошным запахом блаженной гнили. Но даже убегая с бомбой ради спасения других, Саид вспомнит Бена, простит его и снова вдарит пощëчину. И поцелует, как всегда хотел.