Всё, что осталось

      Он не любил бывать здесь. Не любил обманчивый уют и тепло, пропитавшие стены, умиротворяющий треск камина, по-домашнему потешную возню неуклюжего Бодана. Не любил этого не по-собачьи дружелюбного ферелденского мобари, не любил вечно довольную, улыбающуюся пучеглазую Орану, не любил изысканные ароматы её стряпни, пробуждающие в желудке завистливое урчание. И до скрипа зубов, до тошноты терпеть не мог хозяйку всей этой роскоши.       Хоук. Пренеприятнейшая особа, не вызывающая ничего, кроме ярости. Вскормленная Ферелденом и не знавшая соблазнов красивой жизни высоких господ — прямо сейчас ей завидуют все эти высокородные нажьи дети, косо глядящие на соседский дом и ожидая возможности налить дёгтю ей в пирог. Что уж говорить о сотнях, тысячах ферелденцев, ни ранее, в более спокойные времена, не имевших такого состояния, ни тем паче сейчас. Потрёпанный мором народ превозносит её как героиню, как символ, едва не на руках готовы носить. Но не он, вынужденный из раза в раз ловить косые взгляды на улицах Верхнего города, будто какая незваная крыса, приползшая на пир из своей грязной Клоаки. Ему казалось, что и Хоук презирает его не меньше. И причина даже не в том, что эта благородная дама опасается, что оборванец притащит к ней в хоромы блох.       Причина всегда одна. Храмовнику не может быть прощения, кем бы тот ни был. Андерс никогда не говорил об этом вслух, но про себя не сомневался — не смогла бы простая лотерингская беженка забраться так высоко, не будь она на короткой ноге с храмовниками. Не будь одной из них. Почему она до сих пор не воткнула кинжал магу в спину, или не заманила хитростью в Казематы — не так важно. Он полезен. Как Серый страж полезен, как лекарь полезен, как боевой маг со скрипом тоже сойдёт. И Андерс ни секунды не сомневался — едва он перестанет быть кстати — отправится на мороз, а то и прямиком на усмирение.       И всё равно она была важна. Может, то такая странная обида и ненависть, а может он просто сходит с ума и не отделяет мысли Справедливости от собственных. Но сколько раз он не мог заснуть, сколько раз её образ будил его ночами, оставляя ворочаться в холодном поту.       Сейчас он не чувствует в себе сил злиться. Не чувствует сил презирать. Не это вынудило его прийти сегодня.       — Андерс?       Знакомое лицо, освещённое едва теплящимся пламенем, выглядит совсем иначе. Дело не в том, что на нём не видно бликов от всегда начищенных до блеска тяжёлых доспехов. И даже не в том, что он не часто видел это лицо, не перепачканное в крови кунари, разбойников и иных неприятелей. Сейчас оно выглядело не то осунувшимся, не то болезненным. Несчастным.       — Да, — он привычно зашуршал подошвой по придверному коврику, стряхивая пыль с изношенных сапог, — я не вовремя?       Они всегда мало говорили. Она редко спускалась в лечебницу. Он редко поднимался на поверхность. Ей всегда было достаточно того, что он отступник. Ему — что она храмовница. Им было не о чем говорить, хоть и причин для споров в достатке, как ни у кого другого. Притом, Хоук всегда предпочитала компанию упёртой, законопослушной капитана стражи, и этого идиота-эльфа. Андерс привык быть один. Ничего общего.       — Нет, что ты, — уставшим тихим голосом ответила, чуть задумавшись, женщина, — я только подумала, что давно мы не виделись.       — Пожалуй.       Мужчина, дождавшись пригласительного жеста, осторожно присел рядом, на соседнее кресло у камина.       — Я хотел бы выразить свои соболезнования, Хоук, — начал он, прерывая затянувшееся молчание.       Собеседница не отрывала болезненный взгляд от огня. Умеет ли Хоук плакать?       — Спасибо, — голос не столь холоден и груб, как обычно, как бы ему ни хотелось, он не мог услышать фальши или формальности, — и за то, что пришёл. Это важно для меня.       — Я посчитал, что так было бы правильно.       — И за честность тоже спасибо, — женщина наконец подняла взгляд на мага.       Она не была готова увидеть его сегодня, тем более без веского повода. Хоук всегда казалось, что Андерс ненавидит её пуще прочих. Ей не было понятно, в чём причина — не то ненависть к храмовникам, не то обыкновенная зависть. Её это и не волновало особо, ведь никто никого не принуждал к тёплым чувствам, никто в их небольшой команде. Последние годы она стала с опаской относиться к магам. А от одержимого, пусть и лекаря, пусть и Серого Стража старалась держаться на отдалении. Они всегда мало говорили.       — Честность?       — Ты же меня недолюбливаешь, — спокойно ответила она, поправляя коротко стриженные волосы, — и это понятно. Мне нравятся люди, которые честно показывают свою неприязнь.       — В таком случае, могу сказать спасибо и тебе, — целитель, перехватив немой вопрос во взгляде, продолжил: — Ты никогда не скрывала своё отношение ко мне, как к расходному материалу. Я не такой реалист, как ты, и не задумывался о том, что мне стоило ценить это по достоинству, а не надеяться на лучезарные улыбки и приглашения на еженедельные чаепития, а потом получить смертельную рану в бою и быть тобой добитым.       — Ты преувеличиваешь, — ухмыльнулась Хоук, и Андерс ощутил небольшое облегчение. После смерти Лиандры женщина сама не своя, и усмешка — неплохое начало для реабилитации. — Возможно, я была неразговорчива и неприветлива, но зла тебе я не желаю, и, возможно, по-своему ценю.       Мужчина слегка изогнул бровь. Ценит? Не выглядит она как заискивающая особа, готовая так бессовестно лгать в глаза. Быть может, он чего-то не видел? Или не хотел?       — Прости, если обидел. Мне казалось…       — Я не всегда была такой.       — Такой? — переспросил он, скрещивая руки на груди.       — Да. Такой. Жестокой, пожалуй. Отстранённой, если угодно. Знаешь, в Лотеринге всё было куда проще, и я в том числе. Когда не приходилось ежедневно биться за жизнь, отстаивать чьи-то интересы, участвовать в заговорах и чьих-то маниакальных планах. Я страшно устала от всех этих верований, идеологий, политики и интриг. Ты разочарован?       — Прости?       — У меня нет собственной философии, как у тебя. Нет убеждений, за которые стоило бы биться. Была семья, да и то… Поэтому для меня не так важно, колдуешь ты, или рубишь мечом — нам не за что соперничать. И не за что друг друга поддерживать.              — Хоук… — впервые он не знал, что сказать. Она была такой обманчиво понятной, но что-то всегда его манило. Некая неопределённость. Что-то не складывалось, ощущалось ложным. И оттого он из раза в раз искал её общества, не спал ночами, выуживал поводы. И оказался прав — вся эта надуманная неприязнь сошла сама собой. — Наверное, ты права. Мы не враги. Но и не собратья по оружию. То есть конечно, мы сражаемся вместе, но за разные цели. Прости, я редкостный глупец.       — Нисколько, — улыбнулась женщина.       Она столькие годы верила, что Андерс — непрошибаемый фанатик, и любые дискуссии с ним ограничатся простой категорией — с храмовниками говорить не о чем. Кажется, она и сама не заметила, как вела себя точно так же. С магами говорить не о чем. Тем не менее именно этот маг уже несколько лет вынуждал глупое сердце биться сильнее одним своим появлением. Будучи сильной, такой сильной, каких не видывал Киркволл, ей болезненно тяжело было принять отказ. А потому, молчание всегда было проще.       — Ты помнишь Бетани? — вдруг шепнула она, печально опуская глаза.       — Увы, — слегка покачал головой маг. — Она скончалась до того, как мы успели познакомиться.       — Жаль, — с горечью вздохнула женщина. Андерсу показалось, что её голос дрогнул. — Она была замечательная. Слишком добрая, слишком доверчивая. И по моей глупости так ужасно скончалась. В проклятом подземелье, за сотни миль от матери. Она должна была остаться дома. Карвер хотя бы смог увидеть её напоследок, погиб в бою, защищая родных. А я никого сберечь не смогла, — она вновь ушла в собственные мысли, лишь спустя минуту нарушая молчание: — У тебя есть родственники, Андерс?       — Нет, — после минутного молчания выдал он, — меня забрали в Круг ещё ребёнком, я не помню ничьих лиц, даже имена позабыл. Может, оно и к лучшему. Я сам за себя, и терять мне нечего… Прости, я не хотел…       — Что ты, всё в порядке. Я начинаю учиться жить для себя. Эгоистично, правда?       — Жить для себя? — снова переспросил мужчина ещё более удивлённо.       — Понимаешь, всё это, — она обвела взглядом просторный холл, — было для них. Я подалась в храмовники, чтобы защитить сестру. Не от большой любви к их идеалам. Мы с Бетани обокрали работорговцев, чтобы отбить завещание деда. Потому что хотели, чтобы матушка вернулась домой. Туда, где она выросла, где жила до того, как встретила отца.       — Так вы родом отсюда? — протянул целитель, заправляя за ухо выбившуюся из хвоста прядь.       — Да. Мой отец был отступником, — перехватив полный изумления взгляд, женщина продолжила: — Я была уверена, что ты знаешь эту историю.        «Откуда?»       — Родители матери были против, и они с отцом сбежали в Лотеринг. Это было, вроде как, возвращение к корням… Долгий путь домой… В итоге Бетани так и не прожила здесь ни дня. А теперь не стало и матери. Получается, я осталась одна? Тогда зачем было всё это?       Андерс лишь молча вглядывался в гаснущее пламя, тлеющие из последних сил угли, вот-вот погрузящие их обоих во мрак. Хоук скользила уставшим, едва живым взглядом по желанному лицу, понимая, сколького они друг о друге не знают, и сколь незначительные вещи их разделяют.       — Я думала, если держать семью подальше от всей этой грязи, мы сможем стать счастливыми здесь. А в итоге, вот, — Она наконец смогла оторвать взгляд от карих глаз, и обернулась, безжизненным голосом прошептала, глядя в мутное зеркало, висящее на дальней стене. — Всё, что осталось. ***       Столько глупостей, придуманных кем-то другим, всё это имеет значения чуть меньше, чем пыль, лежащая на грязных дорогах Киркволла.       Но сейчас, когда город укрыт пеплом от горящих обломков церкви, он, приговорённый, с душой, вывернутой наизнанку, сидит прямо перед ней, опустив голову, а она заносит кинжал, в голове обоих тишина. Тишина, и одна единственная мысль.       «Мы так мало говорили».