* * *
Арсений видит. Было бы глупо, если бы умный человек не видел. Он замечает изменившиеся взгляды, мимолётные и ненавязчивые касания, словно его боятся спугнуть, синяки под ярко-зелёными глазами и ставшее вдруг мягким отношение к себе. Почти сошли на нет дурацкие подколы, то и дело проскакивавшие между ними, прекратились былые довольно агрессивные споры. Зато появились более плавные, чем раньше, улыбки, освещающие путь даже в самую тёмную ночь; безудержный смех от любой, даже самой неудачной шутки на концертах — перед толпой людей; и даже такое старое «возьму твой гейский шарф?» приобрело какой-то новый оттенок, будто бы Антон боялся, что Арсений ему откажет?… «Есть вещи, которые ты не произносишь вслух, но я чувствую их между нами и я слышу их в паузах перед твоими ответами. Я вижу их в твоих глазах, когда кто-то произносит моё имя» Возможно, он и правда слишком взрослый, потому что понимает тут же — дружбу от влюблённости отличить не сложно, а помимо этого ещё понимает, что они не могут быть вместе, как бы сильно им двоим этого ни хотелось. Причиной тому, помимо прочего, служит далёкое прошлое, к которому Арс время от времени возвращается, хоть и не горит желанием. В городе Энск, откуда он родом, как и в любом другом провинциальном городке, гомофобные шутки — дело тонкое, они тщательно придумываются, а потом не выкрикиваются даже, а выплёвываются объекту насмешек. Повезёт, если всё ограничится только ими и не дойдёт до рукоприкладства, что тоже не редкость. Умеешь молчать в тряпочку — возможно, останешься со здоровой носовой перегородкой. Хочешь возразить? Добро пожаловать в пиздиловку, иначе не назовёшь: трое или четверо на одного — даже не драка. Тогда, в шестнадцать лет, он до конца не понимал, за что именно местная гопота могла кого-нибудь прижать. Одежда? Стиль общения? Взгляд? Ему довелось сорвать куш, и влетело, кажется, за всё хорошее, правда, сам повод в процессе его мало интересовал — хотелось лишь сохранить рёбра в целости. Били толпой и особенно не жалели, разбив в первую очередь нос и губы, а потом уже лежачему домариновали кишки. Домой он вернулся в напрочь порванных куртке и штанах, с яркими следами на лице и разбитым телефоном, в котором подонки искали компромат. Мама, конечно же, сразу подбежала и принялась выпытывать, где же её мальчика так покалечили, а когда внятного ответа не получила — начала истошно орать на всю коммуналку, что она этих гадов засудит, на что он из последних сил ухмыльнулся и пошёл к себе в комнату. Сейчас Арсению тридцать восемь. Воспоминания никуда не делись, рёбра уже не болят, а вот под ними отдаёт немного. Рядом с его нынешним домом есть неплохая детская площадка. Арсений часто замечает маленьких детей, гоняющих мяч, когда возвращается с работы раньше двенадцати ночи. Иногда, закуривая свистнутый у Шаста парламент с кнопкой, он замирает на месте и всматривается — не в них, в себя. Детство вспоминается обрывочно, словно кто-то вырвал разлинованные листки из тетрадки и не оставил ни единого шанса сложить историю целиком. Может, этот шанс и не нужен. Арсению достаточно. Он понимает, что принцип «просто захотеть — и всё получится» в их случае точно не работает. Есть всё-таки плюсы в том, чтобы оставаться маленьким и беззащитным, когда за тебя решают и что ты будешь есть на ужин, и что ты бесспорно поступишь в театральное. Сейчас — не так. Арсению будто бы нужно выбрать между красной и синей таблеткой, но на самом деле — он свой выбор давно сделал. Сайт авиакомпании открывается спустя секунды ожидания.* * *
Антон приходит в офис раньше положенного времени аж на час — и это не рвение угодить вечно жалующемуся руководству. Ему необходимо увидеть Арсения, потому что сил тянуть эту слизь дальше нет. Он устал скрываться за плотной ширмой, устал притворяться и устал быть тем, кем не является. Весь вчерашний вечер Антон потратил на десяток исписанных бумажек, но, так ничего и не придумав, решил, что в импровизации он не просто так. Что-нибудь придумается на ходу, по крайне мере, такова задумка, а всё ли пойдёт по ней — неизвестно никому. — О, Тох, ты чего так рано? — Дима аж приостанавливается в полушаге. — Да я… Слушай, ты Арса не видел? — А, вот почему. Я думал, он тебе первому о своих планах говорит. Улетел он. Во Владивосток, рано утром, — после этих слов Позов хлопает застывшего Шаста по плечу и, уходя, добавляет тихое: — Бывай. Антон так и остаётся стоять посреди комнаты, как дурак. Хотя, почему «как»? В голове пустота — и это не фигуральное выражение, он правда чувствует себя белым листом, и не потому что его можно разрисовать, как вздумается, а потому что с него стёрли яркие краски и не придумали ничего нового. У него нет и не было запасного варианта действий на такой случай, так что он достаёт телефон и глупо пялит в экран, то и дело касаясь его, чтоб тот окончательно не погас. Прямо как сам Антон. Палец машинально открывает диалог в телеге с Арсом, который был в сети три часа назад. Видимо, ещё в воздухе. Хочется задать ему миллион вопросов: от «почему» до «зачем», но это всё слишком сложно, да и ждать ответ несколько часов — Антон не выдержит, так что он печатает самое тупое, что вообще могло придти в голову: «скоро вернёшься?»* * *
Арсений читает сообщение уже по прилёте в дальневосточный город, и оно помечается двумя галочками. Экран не гаснет всю дорогу до отеля, и спустя полчаса статус «онлайн» у Антона меняется на «был недавно». Арсений его понимает — тоже устал бы ждать. Он думает. Ответить правду — не может, потому что её нет. Возможно, он тут до следующих совместных гастролей, возможно, до яблочного спаса (когда он вообще?), а возможно — до старости. Соврать — не может, потому что мама учила, что лжи не бывает даже во благо, а ещё потому что врать близкому человеку — Шаст ему близок — не очень культурно. Решает ответить обтекаемо, но так, как есть. «пока не знаю, Шаст, правда. мне нужна передышка. не скучайте там без меня! ))» В первоначальном варианте слово «скучайте» было в единственном числе, но Арсений добавил всего две буковки, и жить стало легче — насколько это вообще возможно в его то ситуации. Арс оставляет вещи в номере и решает пойти в какой-нибудь видовой ресторан: чтоб море, зелень и просто эстетический оргазм для глаз. Ему нравится сочетание голубой воды и шуршащих листьев на деревьях. Спустя считанные минуты в дороге он наконец располагается за прекрасным столиком, заказывает безалкогольный мохито и любуется. Бескрайние просторы всегда радуют глаз, но особенно — когда осознание того, что он сейчас на краю страны, один, бьёт в голову. Давно хотелось вот так сбежать. Арсению нравится его работа, он с удовольствием приходит в офис каждый день исправно вовремя, разъезжает по разным городам с импровизированным туром, делает селфи с поклонниками и просто наслаждается плюсами такого пути, но от всего рано или поздно устаёшь. Арсений получает за то, чем занимается, приличные деньги, на которые он может позволить себе не то чтобы шиковать, обставляя квартиру золотыми унитазами, но не нуждаться в подработках уж точно. Хватает и на то, чтобы покупать желанные когда-то бренды, пылящиеся потом в гардеробной на нижней полке, потому что нет ничего лучше футболки из первой коллекции собственного бренда и чёрных обтягивающих штанов. Ему удалось вырваться и покорять всё новые и новые горизонты, вот только оказалось, что деньги требуют чего-то взамен — в его случае нереальных сил. Он устаёт, выматывается каждый божий день, и два выходных в неделю вот вообще не спасают. Да, музыка и танцы с друзьями — прекрасно, как и тихий звук сериала при уборке, но как можно отдыхать, когда на фоне всё равно летают мысли о съёмках, договорах и ответственности? Арсений — выжженная земля. Прогорклая такая, почерневшая, и только местами всё еще покрытая яркой зеленью. Собственно, он и развёлся-то когда-то из-за работы — на семью надо действительно много личного времени, и это не отговорка, а обстоятельство жизни. Так бывает. После развода отношений у Арсения не было и быть, в общем-то, не могло. Ему иногда кто-то нравился, но это, знаете, поверхностная симпатия — пойдёт для того, чтобы удовлетворить физические потребности, но дальше точно не получится. И его будто бы ёбнули сковородкой по голове, когда образ Антона перед глазами плавно перетёк из простого воронежского пацана во взрослого парня — хотя в некоторых аспектах всё ещё ребёнка, этого не отнять. Самый простой пример — вам никогда не нравились батончики РотФронт, как и любому нормальному человеку, а потом вы случайно съели один такой за чаепитием и поняли, что вроде бы и ничего так. У Арсения так же, только с человеком. Сначала они с Шастом остались одни в курилке офиса и спустя минуту неловкого молчания почему-то завели разговор не про работу, а про теорию квантового бессмертия. Потом про Фрейда, потом про то, кто быстрее — слизень или улитка, а потом про пельмени — какая фирма лучше. В последнем, кстати, мнения разошлись. Арсению с Антоном стало неожиданно интересно, несмотря на разницу в возрасте. Кто бы что ни говорил, даже два года влияют, а у них целых восемь лет. Шаст может поддержать беседу практически на любую тему, и оказалось, что фифа — это не единственное его увлечение. Он ещё потрясающе готовит жареную картошку и потихоньку пишет рэп — вот почему в рэп-баттле вечно выигрывает. Арсений влип. В переводе на русский — влюбился. И он бы протянул ему руку и предложил быть вместе навеки, но вот незадача — у него нет на это сил. И времени. Странно, да? Нет времени любить. Арсений выгорел изнутри у снаружи, у него ничего не осталось, и даже то, что было запрятано на дно Марианской впадины, расплавилось в огне. Именно поэтому он улетел — потому что механически вывозить работу ещё можно, хоть и в ущерб себе, а вот разговоры о чувствах — точно нет. Ему бы переключиться, влюбиться в кого-то так же беспамятно, чтоб и его в ответ любили, да только он не в силах — у него перед глазами Шаст, который неосознанно затмевает Солнце и светит не так, как Бетельгейзе — холодно и отрешённо, — а настолько горячо и живо, что у Арса на турборежим запускается лениво бьющееся сердце. Он изо дня в день, как бы ни старался, прокручивает взгляд Шаста перед концертами — тот всегда устало ему улыбался, продолжая что-то усердно печатать в телефоне. С кустом вместо бороды, кругами под глазами и морщинками от улыбки. Арсению страшно ранить такого Антона. Промахнуться и вместо маленькой царапинки оставить сквозную дыру в сердце, и он, поверьте, знает, о чём говорит. Владивосток дарит чувство свободы хоть ненадолго, и Арсений решает его продлить — остаётся до зимы. Хотя, где-то далеко, в закоулках души, он ясно понимает — от себя не убежишь, не уедешь и не улетишь на самолёте.* * *
Лето и осень Антона проходят практически монотонно — съёмки своего проекта, новые контракты, реклама, выпуск мерча и снова съёмки. Об Арсении он, безусловно, думает, потому что не может не, но делает это теперь хотя бы не двадцать четыре на семь, не достаёт того сообщениями (он и раньше так не поступал) и не промывает мозги Диме по сотому разу. И всё это не потому что забыл — забыть невозможно, и не потому что перестал чувствовать — тоже без шансов. Просто он начал по чуть-чуть… понимать? Понимать, что не одному ему бывает хуёво, что у Арса тоже есть своя жизнь и что он способен принимать решения, которые, скорее всего, дались непросто и зачем-то были нужны. «Зачем?» — конечно, большой вопрос, но Антон искренне надеется, что они оба всё-таки созреют для разговора, который когда-нибудь должен состояться. Молчать вечно — это преступление. Несмотря на всё, Антону за Арса радостно даже — тот выкладывает фотографии из поездки, на которых ярко улыбается и светит, стоя около плещущегося моря. Оно наверняка холодное — на дворе уже ноябрь, — но выглядит всё равно приветливо. С очередной такой фотокарточкой Шаст понимает, что соскучился. Они не виделись почти полгода, а это — маленькая жизнь. Антону бы с Арсением эту жизнь делить, но судьба, в которую они оба не то чтобы верят, решила распорядиться чуть иначе, и теперь слегка потерянный Шаст — в Москве, а Арс — на девять тысяч километров восточнее. Ощущение, будто бы он дальше не только из-за расстояния. Антон совсем не уверен, что Арсений хочет его видеть — он почти не пишет и уж точно не зовёт «в гости», но противиться желанию выше его сил, так что он втихую берёт билеты на декабрь — чтоб успеть закончить к тому моменту все оставшиеся дела уходящего года — и никому, даже Диме, не говорит о планах.* * *
Зимний Владивосток встречает Антона суетливыми таксистами в аэропорту, морозным, продирающим нос воздухом и желанием одновременно и спрятаться, и поговорить. Очевидно, что хочется наконец выбрать второе, но как оно там сложится? Арсений, конечно, не знает, что над ним или около него буквально час назад пролетал самолёт с Шастом. Антон решил, что сюрпризом лучше, хотя сейчас, уже находясь в городе, он думает, что это как-то… неправильно? Человек же специально уехал настолько далеко, насколько возможно, практически скрылся от посторонних глаз, а к нему вот так беспардонно хотят ворваться. Антон думает — а что, если Арсений улетел как раз таки, чтобы не видеть конкретно его, а не потому что ему просто в голову пришло провести полгода здесь, во Владивостоке? С этими мыслями Шаст на арендованной втридорога — Новый Год же не за горами — машине доезжает до отеля Арса, адрес которого узнал по непредусмотрительно оставленной геометке, и у него немножко трясутся руки. Он не знает ни этаж, ни номер, ни распорядок дня Арса, но почему-то уверен, что они столкнутся. Жизнь обычно выкидывает такие финты, когда очень надо, — позволяет примагнититься к «своему», даже если вас разнесло по разным сторонам света. Это вообще хорошая философия, и Шаст её неизменно придерживается с недавних пор — в этом мире у каждого есть своё: музыка, фильмы, люди. И как бы вы ни пытались порвать все ниточки — одна точно останется, и вас притянет заново, потому что так — правильно. Антон паркует тачку, нехотя вылезает и ёжится от морского ветра, который залетает под безразмерный пуховик и холодит кожу. Единственный рюкзак водружён на спину, машина поставлена на сигнализацию, интернет на телефоне отключён — и вот уже Шаст топает в тёплое здание, протягивает милой девушке паспорт и заселяется. Вид из окна потрясающий — необъятные просторы, и Антона обычно такое не впечатляет, но сегодня — да. Он распластывается на кровати звёздочкой и думает, что делать дальше, потому что бездумно бродить по отелю и пугать постояльцев — совсем уж глупо. Решение подкидывает урчащий желудок, и Шаст понимает, что ел последний раз… он не помнит. Приличное кафе оказывается прямо в гостинице, вынесенное на улицу и покрытое прозрачным куполом, чтоб не терялось ощущение природы, и летом это, наверное, имеет смысл, но сейчас — на улице просто белые бугорки и смотреть, при всём желании, не на что. Антон заказывает любимый «цезарь» и первый попавшийся коктейль, и уже через двадцать минут наслаждается едой так, будто бы его вообще никогда не кормили. Сметает за несколько мгновений и решает ещё поглядеть на приятный снегопад, натянув капюшон чёрного худи чуть ли не на глаза — чтоб только остался маленький просвет. Сколько прошло времени — он понятия не имеет, но на улице уже заметно потемнело, являя взору ярчайшие звёзды — не такие, как в Москве. Шаст мимолётно думает, что, может быть, люди здесь тоже зажигаются? Как маленькие звёздочки, которым раньше просто некуда было приткнуться, им не было места на задымлённом столичном небе, укрывающем большущий город. Да и небо в столице странное — похожее на вязкую серую массу, через которую не могут пробиться лучики света. Антон — не мастер размышлений, но ему кажется, что море такое бескрайнее, звёзды такие далёкие, а люди такие маленькие, что скрываться, таить и жить в тесном домике — не имеет никакого смысла. Мы рождаемся, воюем, влюбляемся, ебёмся, умираем — и всё это так скоротечно. Мелко, неразборчиво, обрывочно, словно медицинский почерк. В крытом кафе становится прохладно, и Шаст решает переместиться в номер, а с Арсом столкнуться завтра, например. Временных рамок у него нет — отпуск же. С другого конца коридора движется размытая фигура и по мере приближения Антон словно прозревает — Арсений. Такой привычный. Со стаканчиком кофе в руке, растрёпанными волосами, которые лезут в глаза, и, конечно же, в домашних туфлях — отельных тапочках, то есть. Улыбка выползает сама собой и вырывается спешное: — Арсений! — в догонку. Тот тормозит так быстро, что напиток чуть разливается на ковровое покрытие, а сам он разворачивается и так и застывает. У него на лице ни ненависти, ни злости, ни разочарования. Только смесь явного удивления, растерянности и чего-то ещё, что Антон не может уловить. Арс прокашливается: — Антон, а ты… чего тут? — с ненаигранными паузами между словами. — Да у меня отпуск, вот я и… — на полуслове Шаст начинает понимать, как по-идиотски это звучит, поэтому выдаёт, не думая: — Поговорим? Арсений, кажется, опешил ещё больше. И у Антона одно только желание — обнять. Он и не знал, насколько на самом деле соскучился и насколько силён его тактильный голод, но он не мудак и чужих границ не нарушает, тем более Арсеньевских, потому что это не по-пацански. Арс наконец отмирает, ничего не произносит — только вытаскивает из кармана домашних штанов ключ-карту и ватными ногами идёт до нужной двери, оборачиваясь уже только рядом с ней и взглядом приглашая войти. Антон заходит следом и отмечает, что номера здесь под копирку, только ракурс из окна капельку другой, что было понятно и так. Арс распахивает дверь на застеклённый балкон, беззвучно накрывает оба железных стула пледами — заботится — и протягивает вошедшему Шасту сигарету, а следом вытаскивает и себе. Парламент с кнопкой. Это почему-то греет у Антона под рёбрами. Два огонёчка последовательно поджигают кончики, добавляя оранжевого цвета, и плотный дым разлетается по трём квадратным метрам причудливыми узорами. Антон смотрит — на Арса, но будто бы куда-то гораздо дальше. — Расскажешь? — произносит он тихонько, ловя выражение лица напротив в лунной подсветке. Арсений затягивается, да так изящно, что даже клубы дыма получаются ажурными. Он не знает, о чём конкретно его просят рассказать, но иногда не нужно знать — можно просто прочитать. — Я устал, Антон. Выгорел, если угодно, — глубокая затяжка, — Мне надо было заметить раньше, но ты сам знаешь, что суета затягивает. Прости, что это совпало с твоим… твоей… — он пытается подобрать правильное слово, но в итоге проговаривает банальное: — С твоей симпатией, — взгляд в глаза, не пронзительный, а скорее и правда усталый, словно он всё это время бродил по лабиринту и начал уже думать, что выхода не предусмотрено. Антон сглатывает горькую от сигарет слюну и морщится. От самого себя, наверное, потому что не заметил, как любимому человеку было плохо, и списывал иногда возникавший тремор на заёбанность после выступлений. Арсений переводит всё-таки глаза куда-то вдаль, всматриваясь в слитную линию воды и небосвода. Шасту удивиться бы, что Арс в курсе про чувства, симпатию — как хотите, но эта информация почему-то легко укладывается в голове, и он несмело начинает: — Прости, Арс, я не знал. Мы бы… Я бы помог тебе, хотя бы постарался. Мне кажется, что я только о себе думал, о том, как мне тебе сказать, что ты мне, ну… — он спотыкается и решает последовать примеру Арсения, — симпатичен. Арс на это только хмыкает, но не презрительно, а понимающе скорее. — Ты мне тоже, Антон, ты мне тоже. — проговаривает он чуть ли не по буквам и со сквозящим сожалением, нотки которого у Шаста отзываются где-то в сердце тянущей болью. Антон искренне не ожидал ответного признания — хотел верить, но не ждал. А тут, знаете, будто бы ему дали конфету в красивой обёртке, а она на вкус противная оказалась. — Почему ты говоришь об этом так… грустно? — Потому что это проблема, Антон. — теперь уже смотрит на него, как на нашкодившего котёнка. — Не сами чувства, разумеется, а то, что с ними делать, потому что я знаю, как бывает больно потом, я это проходил — и не раз. Я разводился, Шаст, и это, поверь мне, не самое счастливое событие в жизни, — он прокручивает сигарету в пепельнице и буквально вдавливает её в мутное стекло. — Я бы хотел сказать, что понимаю, но врать не хочется, — с тоской в голосе шепчет Антон. Он и правда не может до конца понять. Во всех своих прошлых отношениях он и не любил толком — так, нравилось в кино вместе ходить, трахаться, вручать и получать ответные подарки. Только вот любовью это даже с натяжкой не назовёшь. И сейчас Шаст видит, как больно Арсению, и не желает того же исхода для них. Он не хочет, чтобы Арс также когда-то рассказывал про него, про них, потому что от одной мысли об этом неприятно скручивает внутренности. — Это нормально, — коротко бросает Арсений, и они продолжают сидеть молча ещё какое-то время. Минуту, пять или десять — без понятия. — Арс, я тут думал кое о чём, пока ехал… И пока сидел в кафе. Только не перебивай, ладно? — Арсений согласно кивает, — Ты всегда говоришь про будущее и никогда про настоящее, хотя на самом деле… Будущее — это величайшая иллюзия, Арс, понимаешь? Его же не существует. У нас есть исключительно «сейчас». Дальше него — пустота. И мы даже не можем знать, в какой момент перестанем быть. Здесь. Вот мы сидим тут с тобой, смотрим на множество звёзд, которым миллионы или миллиарды лет, я не особо шарю, но это неважно. Мы наблюдаем вечность. И… Я это не к тому, что тебе нужно обязательно принимать решение в мою пользу, это даже звучит по-детски, просто, ну… Может, иногда стоит быть менее критичным? Типа, не пытаться заглянуть вперёд, а хотя бы чуть-чуть побыть тут, — он сам поражается тому, что говорит, и немедленно перевод взгляд со своих коленок на Арсения. И тот сначала глядит как-то неразборчиво, а потом уголки его губ дёргаются и расползаются в мягчайшей улыбке. Он знает, что Антон чуть наивен в своих словах, но и правды там предостаточно. Её точно хватит для того, чтобы полететь обратно в Москву вместе, сначала встретив Новый Год у холодного моря и под мерцающими точечками.