Это могло быть действительно доброе утро. Доброе, потому что мне бы улыбнулась девушка-бариста из кофейни, в которой я каждое утро покупал бы ароматный латте с каким-нибудь сиропом и свежайшей выпечкой. Доброе, потому что я не опоздал бы в университет. Доброе, потому что на улице светило бы солнце. Хотя оно и так светит, да вот утро всё равно не доброе. Ну а как оно будет добрым, если я просыпаюсь от ощущения влаги в паху? А ведь ещё вчера это был сухой и довольно мягкий памперс. Как утро может быть добрым, если меня запеленали в простыню, лишив возможности двигаться? Вот и я не знаю.
Погрузиться в неприятные мысли мне не позволил звук открывшейся двери. Из моей кроватки её не видно, но зато отлично слышно, как она тихо открывается каждое утро. Интересно, он действительно думает, что я могу упасть с обычной кровати и мне так необходима детская с высокими бортиками? Вопрос риторический, конечно он так думает. Наклоняется ко мне. Высокий, вполне симпатичный, молодой, с легкой щетиной. Он правда считает меня своим ребенком. Противно было лишь вначале, но сейчас я смирился. Без помощи постороннего я просто умру через небольшой промежуток времени.
- Кто это у нас такой красивый проснулся? Давай переоденемся и пойдем кушать? Я приготовил твой любимый омлет. - Он улыбается и с легкостью поднимает меня на руки. Первое время от таких полетов у меня кружилась голова, сейчас моё тело вполне привыкло к этому, а мозгу пришлось смириться.
Где он нашел пеленальный столик, который может выдержать девятнадцатилетнего парня? Я, конечно, сейчас худой, но всё ещё тяжелый для пеленального столика, рассчитанного на младенца. Он распутывает простыню и я, наконец, могу потянуться. Хотя это больше похоже на непонятные шевеления, а всё из-за парализованных ног.
- Вооот так, молодец. Ну ты глянь, опять написал полный подгузник, а ведь перед сном я давал тебе не так много молока. Давай-ка поменяем его. - Он разрывает подгузник и внимательно смотрит на мой пах. Удивительно, но утренняя проблема есть даже у такого калеки, как я. Врач тогда сказал, что она вернется. Так как раньше уже не будет, но и импотентом я не стану. Не стал, к его огромной радости и моему сожалению. Однако эрекция сейчас далеко не самая главная проблема моей нынешней жизни. - Мальчик мой, ты опять не покакал? Три дня уже только писаешься. Неужели не хочешь порадовать папочку? Молчишь? Тогда после завтрака папочка поможет тебе.
Опять он перегибает с заботой. Свой кишечник я и правда уже несколько дней не опорожнял, но это не значит, что он может мне угрожать. Хоть покормит меня, уже спасибо. Далее обыденность: он вытирает мою промежность от оставшейся мочи влажными салфетками, достает новый подгузник, сыпет тальк и, игнорируя мою "утреннюю проблему", застегивает липучки.
Завтраком меня кормят с ложки. Сидеть мне нельзя из-за травмы, поэтому ем я в положении лежа. И как он только запомнил слова врача, что сидеть мне противопоказано? Неужели в нем сохранились крупицы интеллекта? Нет, мне это показалось, ведь если бы он был адекватным, то занялся бы моей реабилитацией, чтобы я хотя бы сидеть мог.
После завтрака у меня есть свободное время в манеже, пока он моет посуду. Там много разнообразных игрушек: и обычные мягкие в виде животных, и погремушки, и некоторые развивающие. Сегодняшний сон портит всё настроение, поэтому я просто лежу среди игрушек. Он заканчивает уборку на кухне после завтрака и несет обратно в детскую. ещё полгода назад здесь должен был жить мой племянник, а теперь живу я. Хотя это больше существование, а не жизнь. Просторная комната была бы обычной детской, если бы не целый комод разнообразных приспособлений для пыток и гинекологическое кресло, разложенное таким образом, чтобы я мог там лежать. В него меня и опускают. Ноги на место, все как надо. Единственное, что отличает это кресло от остальных таких же - ремни для рук и ног. Он всегда меня пристегивает. Будто я куда-то убегу, ха-ха, смешно, я их вообще-то не чувствую.
Я вновь без подгузника. Ну как без него, он лежит под моей задницей. Чистый. Воздух неприятно холодит кожу паха. Он водит рукой по моему животу. Из меня выходит небольшая порция воздуха. Эх, сегодня не мой день, к сожалению. Он всё же ждал большего, поэтому вздыхает и уходит. Перед креслом он ставит стойку, на которую в больницах вешают капельницу, с висящей на ней полной кружкой Эсмарха. Не думал, что мой собственный кишечник пойдет против меня. Неужели сложно было хоть граммульку выдавить?
Водит по моей промежности вымазанной в смазке рукой. Кружит пальцем вокруг ануса, немного проталкивает внутрь. Отдельно он наносит смазку на резиновый наконечник. Входит вроде не больно, но вот дальше ощущения идут по нарастающей. Когда он надувает его, чтобы вода в последствии не вытекала, я ощущаю лишь дискомфорт. Когда в меня начинает поступать вода, я нервничаю. Когда каждая клеточка моего кишечника начинает буквально кричать о том, что больше воды не влезет, я начинаю ощущать болезненную наполненность. Он стоит рядом. Гладит мой живот, проверяет сколько воды осталось в ненавистной резиновой кружке. Его поглаживания вообще не помогают. Я начинаю ёрзать в кресле насколько мне это позволяет моё положение. Когда становится невыносимо, я всхлипываю. Потом слезы бегут уже рекой. К этому моменту больно уже не то что плакать - больно дышать. Последние капли воды перебегают по шлангу внутрь меня. Он отсоединяет шланг от наконечника и оставляет его болтаться между моих разведенных ног.
Больно. Просто адски больно. Он гладит меня по животу, пытается успокоить, но его рука дополнительно давит на живот, я плачу и этим приношу себе дополнительные страдания. Минуты длятся слишком долго. Я не знаю сколько уже прошло. Я не знаю сколько ещё мне надо так страдать. Всё, чего я хочу - это прекращение. Хочу, чтобы всё закончилось: и эта распирающая боль в животе, и эти детские игрушки вокруг, и вся моя жизнь в целом. Я никогда не смогу ходить. Я никогда не смогу вновь стать полноценным членом общества. Из-за него момент, когда ещё можно было начать реабилитацию, безвозвратно упущен. Я думал, что уже сломался, что теперь будет легче, но это не так. Все ещё не так.
Тем временем он перестаёт давить мне на живот. Но вместо того, чтобы отпустить меня в ванную, он достаёт вибратор. Он небольшой, фаллической формы, толщиной чуть больше пальца. От одного взгляда на него я всхлипываю, по спине пробегает табун мурашек. Нет, не надо! Мои мольбы он не услышал. В следующий момент вибрирующая дрянь касается члена, заставляя напрячь все, какие только могу, мышцы. Из глаз вновь брызгают слезы, а он лишь ухмыляется и надевает на мой член презерватив, закрепляя таким образом вибратор. А после он закрепляет на мне подгузник, оставляя трубки от оставшегося во мне наконечника снаружи.
Если он надеялся на то, что я получу от этого удовольствие, то он дурак. Ничего кроме боли я не чувствую, да и сколько мне ещё так валяться он так и не сказал. Когда спазмы в животе стали постоянными, не давая мне даже вздохнуть нормально, он спустил воздух и из меня хлынула вода. Откуда-то раздался нечеловеческий крик, из-за которого зазвенело в ушах. Всё тело пробило судорогой, заставляя выгнуться дугой насколько позволили ремни.
Не понимаю, сколько времени прошло. Тянущей боли нет, подгузник опять мокрый, член болезненно отзывается на всё ещё работающий вибратор. Вся эта ситуация не смогла меня добить, поэтому это решил сделать оргазм? Прекрасно, теперь я ещё и в сперме. Может хотя бы он от меня отстанет и даст мне спокойно умереть? Кстати, а где он? Я оглянулся, насколько смог, никого не увидел. Расслабился, прислушался и утонул в чувстве отвращения к этому человеку. Комнату наполняло его частое дыхание и хлюпающие звуки. Он дрочит на то, как меня выкручивает от боли. Всё, конечная, выходим, не задерживаемся.
Он заметил, что меня перестало выворачивать и крутить. Он встал с мягкого кресла и подошел ко мне. Расстегнул подгузник, выдернул наконечник, который до этого всё ещё был во мне. Налил на пальцы смазку и вставил в меня сразу два. Быстрые движения туда-сюда. Третий палец. Сейчас ему абсолютно всё равно на мои ощущения, да я и не чувствую ничего. Пальцы заменяет член. От неожиданно большого количества столь ярких ощущений я отключаюсь.
***
Лето в этом году выдалось чересчур жарким. Такого пекла давно не было. В эти выходные мы всей семьёй едем на Черное море. Неважно, что я уже совершеннолетний, я всё равно радуюсь как маленький. Наша семья не так часто куда-то выбирается в полном составе, поэтому каждая такая поездка - нечто особенное. За рулем мой отец. Он добрый, но строгий, очень умен и всегда знает, как нас поддержать. Почему-то он не пускает меня за руль и заставляет моё водительское удостоверение пылиться среди других моих документов. Рядом с ним моя мама. Она похожа на отца и в тоже время совсем другая. Ниже нас с папой, намного добрее, никогда не ругается и не злится. Они безумно меня любят и это чувствуется в каждом их взгляде друг на друга и на меня.
Рядом со мной сидит мамин брат, мой дядя. Он младше мамы на двенадцать лет и старше меня на те же двенадцать лет. Когда я рос, он был больше моим старшим братом, нежели дядей. Мы вместе росли. Он всегда брал меня на прогулки со своими друзьями. Сложно объяснить в какой залупе мы бывали. Его жена в положении и её брать с собой мы побоялись. Хоть она и не является нашей кровной родственницей, она такая же часть нашей семьи, как я или как он.
Играет веселая, динамичная музыка, в окна дует горячий летний воздух. Он с папой рассказывают анекдоты, а мы с мамой смеёмся. Позади уже четыре сотни километров, впереди ещё шесть. Мы спешим скорее оказаться на пляже, чтобы как следует накупаться и загореть. Нас ждут две недели жаркого солнца и веселья и мы должны как можно скорее там оказаться.
Так мы тогда думали, поэтому отец нарушал скоростной режим на трассе. О том, что что-то пошло не так, я подумал, в тот момент, когда закричала мама, а перед нами появилась кабина многотонной фуры.
Дальше я помню обрывочно. Когда я очнулся в больнице, на меня обрушилось слишком много информации, которую я смог бы когда-либо переварить. Оказалось, что в той аварии выжили лишь он и я. Родители получили несовместимые с жизнью травмы, они умерли почти мгновенно. Я получил оскольчатый перелом двух позвонков шейного отдела и теперь, в лучшем случае, смогу сидеть в коляске. А он сломал парочку костей и черепно-мозговую травму.
Мне провели несколько операций, я долго лежал в больнице. Очень долго. Настолько долго, что почти смирился с тем, что теперь не чувствую ног и до конца жизни буду ходить в туалет под себя. Из-за всего этого я пропустил похороны родителей. Ближе к выписке узнал, что из-за пережитого стресса у его жены случился выкидыш. И это стало последней каплей для неё. Потом были её похороны, на которых я тоже отсутствовал.
С того дня я потерял контроль над ногами. Скоро я действительно стану его ребенком: мои руки, которые сейчас ещё хоть как-то двигаются, перестанут слушаться, я стану полностью парализованным. Останется лишь сознание.
Так буквально за два месяца я потерял почти всю свою семью. У меня остался только он. Он стал моим лучиком света в самый темный момент моей жизни и я был этому рад, пока он не забрал меня домой. К нему в дом, который с того дня стал моим домом, нет, точнее моей темницей.
За время моего пребывания в больнице он, кажется, сошел с ума. Горе от потери почти всей семьи сильно его подкосило. Смерть брата, жены, неродившегося ребенка бесследно пройти не может. Теперь его ребенок - это я со всеми вытекающими. Памперсы, присыпки, кормление с ложки, отслеживание стула, дневной сон, игрушки... Секс. Это выбило меня из колеи сильнее, чем памперсы и информация об инвалидности.
Эту его тайну я храню уже достаточно долго. Когда мне было двенадцать, я застал его за тем, как он обнимал и целовал какого-то парня, который активно ему отвечал. В тот день он объяснил мне почему они это делали и кто такие геи. Потом он внезапно женился. Его жена была такой маленькой и красивой, что моё двенадцатилетнее сердце просто не выдерживало её красоты и умилительности. Он говорил, что любит её, а я знал, что это не так.
Шло время, у них всё не появлялись дети, которых он очень хотел, с тем парнем я их больше не видел, да и он не рассказывал о нём. Зато я начал замечать странные взгляды в мою сторону. Ничего непотребного он себе не позволял: не касался где не надо, не глазел прям в открытую, не приставал. Я просто знал, что он испытывает ко мне что-то не то.
***
Сознание возвращается также медленно и неприятно, как и ускользало от меня. Всё ощущаемое тело тяжелое и с трудом поддаётся даже для совершения простейших движений. Единственный момент, когда я рад, что потерял чувствительность - после нашего с ним "секса". Наверняка сейчас внутри меня пробка. Он иногда её вставляет, чтобы его сперма из меня не вытекала. Сейчас я запеленован, валяюсь в кроватке. Что же, это снова произошло. Не в первый раз и не в последний. Эмоций на этот счет уже нет. Слез тоже. Нет ничего. Лишь пустота. Даже отчаяния не ощущаю.
Сегодня уже секса не будет. Пыток тоже. Останется только пробка до утра. Ещё два приема пищи. Теплое молоко из бутылочки прям перед сном. Несколько подгузников, которые нужно будет сменить. Ванна. Сон. А потом меня ждет очередное недоброе утро и очередной день, лишенный смысла существования.
