витражи и винные бокалы

чёртов поттер. драко чувствует, как от алкоголя тупо болит где-то в области висков и слегка расплываются перед глазами смутные очертания факультетской гостиной. люди, рассредоточившиеся кто где - кто-то на бархатных подушках, кто-то в глубоком потрёпанном кресле, кто-то прямо так, на полу, подтянув колени к груди и обхватив лодыжки руками - улыбаются ему невнятными тёмными пятнами. прохладный и сырой воздух в подземельях кажется ему непривычно спёртым и сухим - малфой испытывает жгучее желание закашляться. он выпил - возможно, чуть больше, чем то, что считается его нормой. а впрочем, это мало волнует. он склоняет голову, касаясь пальцами точки между бровей, и трёт переносицу слишком ожесточённо, так, что боль разлитыми чернилами растекается по черепной коробке, распространяясь с висков на лоб и опущенные веки. даже если так, он привык к боли - по правде сказать, боль, начиная с какого-то момента, стала неотъемлемым атрибутом его существования. она была верным спутником на жизненной тропе, всегда подкрадываясь со спины и бережно обнимая его за плечи - боль была вернее, чем все, кто когда-либо соизволил задержаться рядом с ним. на полу в опасной близости от расслабленных пьяных тел тут и там расставлены пустые бутылки из-под выпивки, и драко на мгновение думает, что одно неосторожное движение, один неосторожный взмах руки - и все они до единого посыплются на деревянные половицы, как кости в домино, сшибая одна другую с выверенной точностью, впиваясь осколками в оголённую кожу, оставив в промозглых четырёх стенах осадок из спирта и чужой свежей крови, методично мешающийся на языке в самый крепкий и неприятный на вкус коктейль, от одного глотка которого сводит челюсти и подгибаются колени. он лениво накручивает на палец прядь волос, окидывая расфокусированным взглядом помещение гостиной и всех присутствующих там. драко малфой не привык быть честным с самим собой - но если бы был, наверняка подытожил бы, что здесь и сейчас ему хочется находиться меньше всего. нотт держится лучше, намного лучше, чем он - отпускает очередную склизкую шутку из своего арсенала и подливает в бумажный стаканчик неизвестной жидкости с резким запахом, от которого драко едва заметно морщится и отворачивается, деланно-внимательно изучая глазами вышитый серебристыми нитями гобелен. он не знает, что из этого более противно - неудачно острящий однокурсник, плещущийся в стаканах огневиски или то, как нотт по-хозяйски обнимает за талию до тошноты довольную пэнси паркинсон, используя ту в качестве опоры, утыкаясь носом куда-то ей в ключицу и не заботясь о такой мелочи, как контроль над координацией. нотт держится лучше, даже если он не способен сомкнуть пальцы вокруг размокшей бумаги достаточно крепко - и голова нотта, может быть, и трещит от градуса, но, во всяком случае, не от ломающих рёбра мыслей, поистине непревзойдённых в своих навязчивости и постоянстве. ни на долю секунды. паркинсон смеётся, и её наигранный околоистеричный смех взрывается в голове тысячей оглушительно-громких рождественских хлопушек из хогсмида - визгливо, высоко и пронзительно, так, что, кажется, хуже быть не может. она отодвигается от нотта, напоследок легонько шлёпая его ладонью по бедру, и малфою кажется, что сейчас самое время постучаться к мадам помфри за противорвотным зельем, потому что малфоя, кажется, вот-вот вывернет наизнанку, пусть он не подаёт виду. забини выглядит лучше всех здесь присутствующих вместе взятых и ведёт себя гораздо более подобающе - может быть, потому что на смуглой коже не различить хмельного румянца. может быть, потому что забини даже под действием выпивки не горит желанием опускаться до их уровня. он спокоен и собран, он непринуждённо улыбается уголком губ и неспешно отпивает из своего стакана, вращая его в руке, он не смеётся с острот нотта и не лезет в драку, не бросается подушками и не жжёт в камине своё эссе по алхимии - а мог бы. к счастью для малфоя, забини всё ещё способен сохранять ясность мысли и трезвый рассудок. только вот сам малфой такой роскошью похвастаться не может. отголоски смеха всё звучат некоторое время, отбивая ритм по барабанным перепонкам, когда пэнси щёлкает пальцами, жестом призывая всех уделить ей минутку своего внимания. она оглядывается по сторонам, как изголодавшаяся хищная кошка в попытках выцепить из толпы добычу. ухмылка скользит по её губам - и по спине драко колючим холодком, от которого он дёргается и чувствует, как напряжены мышцы во всём теле. - итак, - паркинсон выглядит явно удовлетворённой собой и цокает языком, по всей видимости, ища потерянную нить повествования, - семь минут в раю, что думаете? она звучит пьяно - ощутимо пьяно - и замутнённого малфоевского сознания мельком касается, что он, заговори сам, звучал бы нисколечко не лучше, но знание этого не избавляет от кома в горле и прочных железных прутьев в грудной клетке. - семь — что? - переспрашивает блейз, облокачиваясь на спинку кресла и закидывая ногу на ногу, - говоришь загадками, пэнс? пэнс закатывает глаза, подражая манере малфоя - это выводит из себя. - маггловская игра - разъясняет она, на полуслове состроив показательно недовольную мину, но никому не сложно разглядеть лукавый огонёк, искрящий в тёмно-карих глазах, - семь минут в раю. ну, или в старой пыльной подсобке с котлами и швабрами, как вам больше по душе, - она хихикает, - двое запираются подальше от любопытных свидетелей на отведённое время - а там уже, - подбирать нужные слова в состоянии заметного подпития сложнее, чем кажется, но она справляется, - как карта ляжет. на последних словах малфой украдкой выискивает взглядом забини, хотя умом всё ещё может осознать, что за те пару минут он вряд ли мог куда-то деться - и натыкается на неизменно сложенные на груди руки, небрежно ослабленный зелёный галстук и мятую рубашку, на воротнике которой, кажется, красуется багровое пятно от вина. блейз возвращает взгляд и понимающе кивает. наверное, блейз забини вообще был единственным, кто имел право испытывать по отношению к малфою такую хрупкую вещь, как понимание. пэнси даже не думает утруждать себя и не спрашивает у других, согласны ли они, стеклянная бутылка под нажимом тонких пальчиков делает несколько оборотов - и от наблюдения за этим головокружение нарастает, соглашаясь сдать позиции лишь тогда, когда сосуд замирает, а горлышко по касательной заискивающе упирается в щиколотку. драко делает вид, что до всего происходящего ему нет абсолютно никакого дела - а может, и в самом деле нет, он вряд ли способен провести грань между выработанным годами напускным притворством и искренним безразличием - во всяком случае, хотя бы сейчас не способен. малфой не давит из себя удивление или замешательство, когда во второй раз достаётся забини, малфой в упор не замечает - он не хочет этого замечать - устремлённых на него и блейза толпы любопытных глаз, он не противится и не возражает, когда забини поднимается с кресла, демонстративно берёт его за запястье и утягивает прочь из гостиной, перед этим коротко подмигивая нотту и посылая паркинсон будничную ничего не значащую полуухмлыку. потому что блейз забини - наверное, единственный, кому дозволено питать по отношению к нему, малфою, такое щепетильное и горькое чувство, как сочувствие и сострадание. потому что блейз забини знает слишком многое - и малфой, конечно же, кривит губы в усмешке, будто бы говоря, что это наиболее весомая причина, по которой забини всё ещё не был погребён под пеплом в его воспоминаниях вместе с доброй половиной бывших друзей (могли ли они вообще называться друзьями?). забини видел его весёлым, видел смеющимся, напуганным, разбитым и разрушающимся под тяжёлым грузом нежеланных эмоций и чувств, лежащим камнем на плечах. видел измождённым и вымученным. видел плачущим, и был рядом, позволяя пачкать слезами свою жилетку и впиваться побелевшими от отчаяния пальцами в ткань мантии, видел возбуждённым и кончающим, и был рядом, позволяя зализывать раны и находить утешение в вынужденных умоляющих объятиях на скомканных влажных простынях. конечно же, он всегда мог отшутиться, сказать, что держит забини не более, чем из беспокойства за собственную репутацию - да только вот репутация малфоя давно не представляла из себя ничего, кроме слова из девяти букв, до корней пронизанного колкой иронией и язвительной насмешкой над ним. малфой мог бы сказать, что до сих пор не оборвал с блейзом забини все связи из уважения к себе - вот только он не уверен, что сможет наскрести по всем существующим карманам пусть даже крупицу этого хвалёного уважения. наверное, блейз забини - был и есть - единственный, кто однажды каким-то образом смог заслужить его доверие. вернее, не совсем единственный. был ещё один человек - человек, о котором в слизеринских спальнях, да и за из пределами, не было принято говорить вслух, который присвоил себе его, драко, доверие, и пальцем о палец не ударив, наверное, даже не подозревая о том, насколько хрупкое и ценное нечто оказалось в его руках. человек, который, сам об этом не догадываясь, присвоил себе всего драко - со всеми его страхами и сомнениями, со всеми сожалениями и этим липким чёрным чувством вины между строк поперёк исписанного пергамента - присвоил себе нечто ценное и хрупкое и, праздно перекатывая в ладонях это ценное и хрупкое, не заметил, как дрогнула рука, с треском разбивая хрустальную сферу на тысячи осколков, совершенно разных, отличающихся друг от друга по цвету и форме, одиноких и брошенных. и из каждого осколка на него смотрели обожжённые доверием серые глаза. его имя не произносится с улыбкой и не обретает на языке медовую сладость, его имя врежется под кожу уродливыми шрамами от сектумсемпры и истерзает всё целое, что осталось, его имя пустит корни, как ядовитый плющ, прорастая в подкорке мозга и заполняя собой все мысли, и драко не может не думать, он не может не повторять это проклятое имя, въевшееся слишком глубоко и так и застрявшее между зубами и глоткой отвратительно вязкой субстанцией, как мантра утопающего с ускользающей надеждой на спасение, последним криком, обращённым к господу, уповая на милость божью и храня обломки веры в изодранном розовыми шипами сердце, отвергнутом небесами. забини затаскивает его в тёмное тесное пространство, захламлённое и уставленное совершенно ненужными вещами, незамысловатым пассом палочки в воздухе накладывает на дверь запирающие чары и хмурится. - почему? - малфой с отточенным мастерством зеркалит эмоции на красивом лице (в полумраке едва ли можно что-то разглядеть, но даже так малфой с уверенностью может утверждать, что блейз красивый), устало вздыхает, и тонкие прохладные ладони мягко опускаются на чужую поясницу. забини в ответ на бесхитростный вопрос только неопределённо дёргает плечами. от этого жеста на короткий миг становится не по себе. - почему? - малфой чувствует на себе выразительный взгляд, и простого взгляд достаточно, чтобы осознать глупость своих слов. как же паршиво. - почему я не отказался? - глаза с прищуром, то ли от темноты, то ли задавая новые и новые каверзные вопросы, выуживая из него всю душу по миллиграмму и собирая в пробирку. блейз хмыкает. - почему я не выгнал тебя взашей в первый раз, когда ты пришёл ко мне, как побитая псина, да, драко? или тебе интересно, почему я до сих пор никому не сказал? малфою хочется закричать. отвратительно, просто отвратительно, отвратительно, как же невообразимо отвратительно и как же до скрежета зубов жалко. - может быть, - узловатые пальцы касаются светлого затылка, вызывая волну мелкой дрожи от шейного позвонка и по всей спине, электричеством прошивая лопатки и заставляя слабо запрокинуть голову, инстинктивно подставляясь под нехитрые ласки, - ты хочешь спросить, почему я до сих пор, - пальцы путаются в волосах, играя с прядями, легко оттягивая назад и зарываясь глубже. блейз забини держится хорошо - а малфой ломается, рвано стонет в духоту четырёх стен и низкого потолка, хватается за крепкие плечи и задыхается. отвратительно. - может быть, ты хочешь спросить, почему я всё ещё терплю, когда ты зовёшь его по имени? ты знаешь, о чём я, малфой, - он нарочно делает акцент на обращении, выдыхая это смертным приговором куда-то в скулу. доламывая, сжигая. отвратительно, отвратительно, отвратительно - губы блейза на его собственных, мокрые, горячие и по-обыкновенному мягкие, пахнущие огневиски, идущие вразрез с его искусанными в кровь и пересохшими. забини разрывает поцелуй - совсем ненадолго - и их лица запредельно близко друг к другу, вдохи и выдохи накладываются друг на друга, и заполняющее пространство дыхание сливается в одно. драко чувствует, как соприкасаются их ресницы, как призрачно щекочет кожу, как большим пальцем заботливо стирают застывшую влагу в уголках его глаз. - а знаешь, мне жаль тебя, малфой. между ними сквозит высеченная в поцелуях и прикосновениях страсть. между ними нет ровным счётом ничего, кроме смутной заботы и целого грёбаного океана сожаления. - это не твоя обязанность, - он бормочет это, слепо вжимаясь губами в губы, интуитивно находя языком чужой язык, в перерывах между задушенными вздохами и неспособностью устоять на ногах. - но моя ответственность, разве не так? - забини непоколебим, и он поддерживает за талию, не давая безвольной грудой ломанного-переломанного железа сползти на грязный пол. мажет поцелуем по чёткой линии челюсти и языком по эфемерной синей венке. с покусанных губ стоном, гортанным сдавленным, срывается: «поттер» забини в ответ бьёт в живот усмешкой, бьёт в селезёнку этим чёртовым «я-же-говорил», и драко ненавидит себя за это - ему кажется, намного сильнее, чем когда-либо мог представить. - заткнись, блейз. от укуса чуть выше ключицы мгновенно хочется отстраниться, обиженно зашипеть и уйти, драматично хлопнув на прощание хлипкой дверью, сбежав, но вместо этого он вслушивается в низкий голос, стараясь отыскать в нём что-то кроме снисходительной паскудной жалости. получается, к слову, из рук вон плохо. - чего ты? - к сожалению, забини всё ещё его друг, и, к сожалению, всё ещё имеет право сопереживать и периодически делать вид, что ему действительно есть дело. - ты снова будешь лечиться об меня, - несерьёзный в своей фальшивой целомудренности поцелуй в подбородок, - и об этом снова никто не узнает. ну же, я обещаю. и драко лечится - пытается - разрешая размазывать слюну по своей шее и потребительски мазать губами по воротнику рубашки, выгибаясь в спине и дыша в потолок, силясь заглушить поток навязчивых мыслей собственными стонами, не возражая против россыпи вызывающе-пурпурных отметин от кадыка и прямо до солнечного сплетения, пока в воспалённом мозгу надломленной кардиограммой стучит «п-о-т-т-е-р.» драко впервые произносит его имя сегодня, когда блейз забини удерживает его запястья сведенными у стены - пробуя на вкус ощущения, как от первого глотка смертоносного яда или баснословно дорогого ликёра, настоянного на садовых вишнях. драко хватает ртом спёртый воздух и обращается к пустоте - «поттер, поттер, поттер» - дезориентированно-потерянно, надрывно, просяще, глупо и лихорадочно-раскалённо - перед тем, как поцеловать забини в последний раз, зная, что из всех доступных ему лекарств надёжнее только непростительное в лоб. - семь минут, драко. время. и блейз растворяется в тусклом пляшущем касании коридора, уходит, поглядывая на блестящие фамильным золотом на запястье часы, вновь запечатав после себя двери и бросив через плечо напоследок: - надеюсь, помогло. блейз забини уходит, оставляя драко с фоновым отвращением к себе и сквозной дырой в груди. блейз забини бросает его один на один с непонятным тянущим ощущением пустоты, на месте которой ещё недавно присутствовала иллюзорная интимность, где теперь нет ничего, кроме боли и сожалений. на губах - едкая горечь виски и послевкусие имени, о котором не принято распространяться за пределами пространства, ограниченного парой дюймов между двумя лицами. колени ватные. малфой отряхивает мантию, придирчиво смахивая каждую пылинку, ладонью наскоро приглаживает волосы и, делая шаг, оступается, спотыкаясь о что-то твёрдое и теряя равновесие. в общем-то, лечиться о других людей - не такая уж плохая идея, пока имя того, чьи раны украшают твою плоть, звучит на губах выжженным пепелищем. невидимка стаскивает бестелесный прозрачный капюшон, и если в этом гнилом захудалом мирке по-прежнему есть место боли, то боль драко малфоя не моргая таращится на него из-за толстых круглых стёкол чиненных-перечиненных очков. проклясть себя - не такая уж плохая идея. - …поттер, - он до крови закусывает нижнюю губу, потому что это всё, на что его хватает. потому что малфой не уверен, что вся его жизнь не полетит стремглав с астрономической башни именно сейчас. - ты тоже здесь, - спокойно, слишком спокойно, обыкновенная констатация факта, отчёт с места происшествия. - ты видел, - малфой осекается, не договорив, и спешно поправляет себя, - слышал. насколько…? - достаточно, - поттер мнётся, трясёт головой, взлохмачивая прилипшие ко лбу волосы, втягивает через нос пропахший сыростью воздух и незамедлительно чихает, - правда. в горле снежным комом нарастает тревога. поттер затихает - и драко кажется, что это его молчание ощущается в дюжину раз хуже самых неутешительных метафор и сравнений, которыми его когда-либо удостаивали. когда драко малфой был ещё совсем маленьким, он слышал, как бьются винные бокалы и разноцветные витражи на французских окнах. сейчас драко малфою кажется, что с таким звуком рушится всё на свете. - уходи. драко малфой привык доводить дело до конца - и, окружённых со всех сторон, не видит варианта утешительнее, чем разбить витражи голыми руками, заляпав густой артериальной кровью тяжёлые бархатные шторы. - ты хочешь этого? - в спрятанной ласковой темнотой полуулыбке нужно читать между строк, и пальцы, плотным кольцом обвившиеся вокруг бледного запястья, намекают на это, выдыхая вопрос в самое ухо. слюны во рту слишком много, чтобы сглотнуть её бесшумно - хотя, стоит признать, даже абсолютная тишина показалась бы ему слишком громкой. ты хочешь этого? мне уйти? да? нет. нет, нет, нетнетнет и в широко распахнутых зелёных глазах, и в нелепо повязанном на шее ало-золотом галстуке находят себе приют самые яркие акриловые краски. - так что, малфой, - затылком он чувствует, как губы поттера вновь растягиваются в улыбке, - мне уйти? ярчайшие из существующих. - нет. витражные стёкла драко малфоя бьются вдребезги.