Издержки профессии

Революция в назначенный день не случилась. И ладно бы по причине деловой, так сказать, сурьёзной. А нет, не тут-то было! Лидер восстания просто не смог встать. Шрам кричит в заплесневевший кусок паралона, гордо называемый подушкой. Столько отчаянья в его воплях Джеймс не слыхал никогда: иной раз с дюжину клонов прямо на глазах перебьют — только губы печально подожмёт. Сам же Джеймс осторожно лежал поодаль, подложив ладонь здоровую под голову и попыхивая сигаретой. Но сколько самодовольства было в этих глазах. Вот он бесстыдник, из-за кого восстание сорвалось. А что делать? Джеймс парень был смышлёный — сразу понимал, что в восьмером — один в остатке — Диктора поганого не возьмёшь. Шрам, однако, всё заладил своё. Самоуверенный он, обычно во благо, но иногда бывает лишка. Как например сейчас. И Джеймсу, как не стыдно самому, не пришло ничего лучшего в голову, чем... Как бы по мягче выразиться, шоу всё-таки с детской аудиторией. Залюбить до блаженной ваты в теле. Или, говоря по русски, затрахать, хорошенько выебать, чтобы мысли такие в голову под дулом пистолета больше не лезли. Чтож поделаешь теперь? Выходить к товарищам с правдой? Или вести их едва стоя на ногах? Джеймс, вовремя заметив подобные идеи в горящем взгляде Красного, тут же прижал его ближе, подминая под себя и качая головой. Всем своим видом он показывал, что будет готов иметь лидера пока тот не передумает. Диктор тогда их так и не дождался. План изменился. Теперь главной целью было набирать мощь, чтобы хоть не качеством, а количеством скота в окулярах завалить. Бункер здоровый — вместится хоть пять десятков, хоть сотня, а если в расчёт взять, что все бобы роста одинакового, не сильно высокого, то может поместится и больше. А пока их всего восемь. Один в остатке. Как и раньше потерей шло много. Как и раньше брали в команду всех без разбора, от кого хоть что-то осталось. В любом состоянии, целости и здравии. Выхаживал всех непосредственно Красный, потому, что смотря на очередного боба, валяющегося на полу в собственной кровавой рвоте и кричащего что-то на подобии «мама, мамочка, спаси», у большинства команды появлялись смутные сомнения. Впрочем, главаря ослушаться боялись — он парень с горячей головой, мог выпустить пару пуль в колено для профилактики. Всех восьмерых, чай, из кровавого месива поднимал и этого поднимем. Больше всего в выздоровление бобов верил Джеймс, сам был притащен сюда контуженым, без руки с ногой и почти оглохшим. В него все верили меньше всего, но рядом всегда был Шрам, смотря на которого Джеймсу становилось кристально ясно, что всякое в жизни случается и руки опускать не стоит. Красный вселял веру в себя каждому, кому это требовалось и вот недели не прошло, как агент выздоровел, две недели — он уже уверенно стоит на ногах. Если бы не Шрам, то Джеймс тогда точно сломался. Сколько дней, ночей лидер проводил с ним, обнимал или просто держал за руку, пока он в холодном комке простыней рыдал — не пересчитать. И за это Джеймс готов ради него хоть с минотавром сразиться, да хоть с самим Диктором, будь он не ладен. Но Шрама одни обещания и слова совсем не интересовали — его любовь можно было заслужить только делом, усердным трудом, превозмоганиями над собой. К тому же кто-то, вроде как Эль, сболтнул как-то раз, что Красному нравятся ребята по-крепче. Счастья немерено было у Джеймса, когда потом, кровью и тридцатью восемью техниками боя, в драке с лидером он смог продержаться дольше, чем все революционеры вместе взятые, и когда агент впервые увидел в карем живом глазу маленькую искорку интереса, предназначенную только ему. Ему! Тем же вечером, разобравшись с чертежами, Шрам попросил его остаться. «Ах ты сын собачий» — мягко ухмыляется Красный, зажатый между столом и чертежами. *** Случай был: схоронили одного бобика после очередного эксперимента. Он почти уцелел, так, пара ожогов степени третьей наверно. Ничем особо не примечательный — обыкновенный перепуганный мальчуган. Как бы не так. Потом вечное молчание нарушил его голос, выдавающий не только пыки-мыки и постанывания, а самые настоящие слова. Вся группа покосилась на него, естественно молча. А этот тип так и продолжает мелить какую-то чушь, конкретно перепуганный такой ответкой. Боец первый понял. Устройство. Дикторское поганое устройство, прикреплённое к щеке мальчишки. Он долго думать не стал — всё, что от Диктора, — то зло. Схватил его за шкирку, да разломал. Вдруг по этой штуке за ними слежка пойдёт? Однако история на этом не кончилась. Пацан тот, ныне Оратором зовущийся, погрустил-погрустил, да как-то без той примочки заговорил. Красный как об этом узнал, тут же потребовал его к себе. Оратор перепугался тогда до смерти, чуть немым снова не стал, к лидеру революции, да на ковёр! За что же такая немилость? Всё оказалось проще — Шрам тоже загорелся желанием научиться говорить. Бобов в бункере больно много развелось, не меньше двадцати точно, и уже не все понимали его с полувзгляда как революцинеры-основатели. Но как бы он не пытался понять науку слововысказывания, как бы не тренировался по вечерам перед зеркалом — всё тщетно. Порой Джеймс вставал ночью попить воды и заставал его с фонариком и зеркалом в углу комнаты. Устало фыркал, пришпандоривал протез ноги и одной рукой утаскивал парня спать. Другие тоже пытались, Оратор был на расхват и сложно сказать, что ему это не нравилось. Всё же, спустя долгое время, один-таки научился говорить. И не абы кто, а Флэш — один из основателей. Красный поначалу был дико рад, теперь появилась хоть какая-то связь с новичками. Переводил тот, кто прекрасно понимал лидера. Счастье однако же продлилось недолго. И Оратор, и Флэш были бобами... несерьёзными, свой навык разговора используя, как казалось Шраму очень неподобающе. — Баскетбольный мяч — чтобы бить старых кляч! — Баскетбольный мяч — пусть трепещет палач! — Баскетбольный мяч — и боится скрипач! — Баскетбольный мяч! — Баскетбольный мяч! В главный зал вошёл Красный, сложив на груди руки. За ним, с похожим косым выражением лица, тоже отличавшийся немереным занудством, Джеймс и ухохатывающийся Эль-Бобо, отчаянно пытающийся, чтобы они концерта не увидели. Навалял Шрам тогда обоим певцам по первое число, позже разразась долгой немой тирадой про глупую трату времени, безделье и хуепинание. Лучше бы по хозяйству сделали что. С того момента пели Оратор с Флэшем только про свободу и Ленина. «Дают — бери, не дают — отбери». В ответ Красный среди завалов в бункере, а может где на помойке, раздобыл словарик глухонемых. Этот язык и стал родным для бобов. Для лучшего запоминания некоторые слова рисовались на стенах. В углу одной из комнат кто-то блекло начертил углём «любовь», но почти сразу поверх гораздо ярче выявилось матерное ругательство. Наконец основатели могли наладить контакт с новоприбывшими и к меженю следующего дня матёрые революционеры-основатели оказались не такими уж страшными. Весёлыми, добрыми мужиками, может даже молодёжными, как бы противно не звучало это слово. Кто-то мог не знать как будет «здравствуйте» или «до свидания», кто-то «соль», «еда» и «ты». Это было делом второстепенным — со временем всяко выучат. Обязательными словами в обиходе, с которых начиналось изучение языка, являлись «революция» и собственное имя. Если с первым всё становилось сразу ясно при коротком взгляде на лидера, то со вторым возникали вопросы. Все знали, что никто никогда не позовёт их по этим именам, нигде, окромя своей головы они своё имя не услышат, но почему-то всё равно трепетно выдумывали клички, со всей серьёзностью подходя к ним. Наверное, в надежде о светлом будущем. «Красным» к лидеру обращались только основатели, для остальных он давно превратился в «Шрама». Взрыв здесь, пара маслин там и вот первый с ног до головы оброс уродливыми отметинами. Лицо в одну из вылазок обожгло, кожа натянулась так, что глаза на лоб полезли и даже во сне закрывались с трудом, особенно заплывший, три зуба вставные, от плохой гигиены не сильно выделяющиеся, да здоровый шрам на пол лица. Как глянет только — сам дьявол спорить побоится, а некоторые новички вовсе без чувств падали. И не то, чтоб он из-за этого как-то комплексовал — таким соплежуйством Шрам не занимался, предпочитал пойти нарубить дров, пушку какую захуячить, двор свой прибрать, хоть наклониться лишний раз к земле, в труде. Работал и пахал, преисполняясь в собственном существе, с самокритикой и с пониманием. Это революция, а не конкурс красоты, здесь четверть народа страшнее атомной войны и если лидер будет постоянно ныть об этом, то что тогда делать им? Обосраться? Мало кто знал, что каждый шрам — это попытка спасти чью-то жизнь. А как чувственно Красный вздыхает, если надавить на косой рубец под левым ребром или нежно очертить языком каждый след от пули на его плечах, знал только Джеймс. В отличии от Шрама, который выглядел как его батя, был писаный красавец, пускай хромой слегонца. Ухоженный, поджарый, видно, что за собой следил и из-за этого среди прочих клонов был, так сказать, лакомым кусочком. Никто, конечно, на него посягнуть так и не решился. Джеймс был ярым приверженцем революционных взглядов — первым делом самолёты, а девушки потом. Мог рассказать Шраму, или сам что-то неприятное предпринять. *** С того словарика пошла идея обучать бобов. По сравнению с революционерами, а уж тем более с Красным, новенькие бобы были слепыми котятами. Их выхаживали, открывали загноившиеся глазёнки на ужас, творящийся вокруг и запрягали в работу, чтобы потрясения не выходили такими страшными. Впервые поднялся вопрос, стоило ли так делать. В бункер натаскали книг — кто что мог. Детские сказки, учебники по тригонометрии, ОБЖ посчитали ненужным — пол бункера людей, которые выживанию обучат лучше любого учебника. Так обычно и делали: показывали и рассказывали на примере, особенно когда оказалось, что многие не умеют ни читать, ни писать. Да даже революционеры не все умели: чертежи Красного мог разобрать только Шизофреник, иногда Сахара, если дело касалось биоинженерии. Джеймс скептично рассматривал едва ли человекоподобного высокого боба, с перевязанной головой и книгой в руках. Шизофреник, самозабвенно отрывая у таракана лапы, уставился уже на агента, чтобы продолжить полукруг. «Занятно, я, насколько помню, парень-то слепой». Шизофреник пожал плечами. «И я того не ведаю, но Господь, он ведь и слепых просвещает». Некоторые старики, особо преуспевшие в компьютерном мастерстве и с фантазией живой, записали однажды приветственный ролик для новоприбывших. Что-то вроде документалки на полторы минуты. Засняли с десяток разномастных бобов, показывающих отдельные слова, уломали написать тревожную композицию Бобховена. Вставили пару-тройку экспериментов из архива, в конце присобачив Флэша с эффектом зловещей долины, тихо говорящего: «Мы больше не пушечное мясо». И конечно гифка танцующей зайчихи «Спасибо за внимание» с ватермаркой на пол экрана. Вуаля! Теперь седым стал почти весь бункер. *** Всё впервые в жизни бобов шло хорошо. Они грабили Бобсок, ломали проекцию Диктора по настроению, его эксперименты становились похожи на гонки. Сейчас ему стало главным просто успеть. Их владения в подвалах компании процветали, как бы бобов не пытались вытравить оттуда. Андроиды, пару раз посланные вниз, вне зависимости от количества, были уничтожены за считанные минуты. И после этого начали пропадать бобы. Каждый, как единица революции, каждая его рука и нога были на счету. Ладно один, может недоглядели, свалился в какую дыру и помер случайно, ладно два - полез за ним и повторил его участь. Но когда за неделю их пропало тринадцать стало совсем не до смеху. Что-то очень гадкое происходило прямо у революционеров под носом и никто не мог это остановить. «15…» Джеймс заглушает слуховой аппарат к чёртовой матери, но звук выдёргиваемых волос тише не становится. «15...» Шрам не спит уже четыре дня, по ночам топая в коридорах бункера, чертя на полу возможные причины пропаж. «15 человек за полторы недели». «Красный, хорош уже! Можешь думать хотя бы потише? От того, что ты сойдёшь с ума никому лучше не станет,» — развернулся к нему уставший Алекс. Сам знал, что страшно, сам спал с двухстволкой в обнимку, но спал же! «Товарищи, тише...» — выглядывает из кучи спящих бобов Эль, поднося палец к губам. — «Мальчики только уснули». Спали все в двух комнатах вповалку, по очереди. Половина спят — половина на стрёме, потом меняются, всё честно. Это в любом случае произошло бы рано или поздно, ведь места начинало не хватать. — Красный, они правы. Поспи хоть час пожалуйста, — Джеймса опередил Флэш, севший рядом с лидером на корточки и потрепав его по волосам. Тот беззлобно хмыкнул, тряхнув головой: «Пожалуй, ты прав». Этот мальчишка всегда хорошо влиял на его нервы. Может, даже лучше, чем Джеймс. Причина пропажи бобов вылезла по неосторожности сама, взяв на прицел рыбку, оказавшуюся не по зубам. Алекс мрачно швыряет на пол вырубленного Флэша. Бобы вопрошающе сверлят его взглядом и одномоментно в немом ругательстве прикрывают глаза. «Шестёрка Диктора». У Флэша больше нет имени. Эль-Бобо убрали подальше от этой картины. Пускай лучше не смотрит. Как бы не рвался Алекс, а инструмент выдали Джеймсу. Не тот профиль: нужно было больнее и агент, едва управляющийся в такой мелкой моторике с протезом, прекрасно подходил, отрывая пальцы далеко не с первой попытки. «Всё расскажешь — оставим тебя живым». Информацию из Флэша достали всю, до последней крупицы. Как бы не стремилась выпасть из подрагивающих рук стамеска и не морщились от криков бобы, но слёзы Флэша ему не помогли. Это революция. Здесь есть мы и они — никого посередине быть не может. Здесь ты никогда не сможешь играть на обеих сторонах. Одна ошибка — и друг уже враг. Три удара тяжёлой тростью по голове созвучны с кличем «ура!» Два коротких, один длинный. Бездыханное тело будет лежать в общей комнате пока не станет гнить, а конец документалки был заменён Оратором. Пусть все знают, что произойдёт, если связываться с Диктором. Эскадрон был тем же днём переформирован. Две трети решили отправить подальше из подвалов и в целом из Бобсока, уму разуму набираться. Во главе поставили Алекса с Джеймсом, как парней способных удержать народ, да Эля им в придачу, чтоб из лагеря ненароком концлагерь не случился. Остальных же оставить в бункере на спасение. С общим видом Шрама после того случая, приказ был принят без разговоров. Не упирался даже Джеймс. Да, боялся он за Красного, сильно боялся. Что крыша у него слетит окончательно или руки с горя он на себя наложит. Не осмеливался лишний раз коснуться, только честь отдал и назад не оглядывался, уходя по вентиляции. А лидер просто-напросто не мог посмотреть ему в глаза, каждый раз вспоминая окровавленную стамеску в его руках. Джеймс понимал. Иногда стоило просто подчиняться приказам и лишний раз с нежностями не лезть. За это он и стал любовником лидера. Зря боялся. Красный бы себе не простил если б коньки отбросил раньше Диктора. Как сообщение об удаче сей экспедиции пришло, решительно запил. Всё подряд: касторку, спирт, воду из трубы капающую, только чтоб паранойю приглушить. Никому видеть себя не давал, заболел, мол, и всё тут. *** Теперь, прямо как самые настоящие революционеры, проживали в затхлой халупе на отшибе в квартирах у бабушек под страхом смерти. Помогали по хозяйству в обмен на еду. Большая часть бобов до этого и не знала, что есть другие продукты кроме консервов и что вода бывает не только рыжей. Они вообще как с цепи сорвались, когда впервые увидели небо, настоящее, а не галограмму, пошли ногами по свежей траве. Они до этого едва представляли, что такое реальный мир и каждая мелочь вокруг вводила пацанов в лютейший ажеатаж. Джеймс с Алексом с трудом справлялись, хоть сами были в шоке от всего вокруг. Когда они сильно выдыхались, на подхвате всегда вставал Эль, временно забирая внимание на себя. Ничего. К бункеру привыкли и к этому тоже привыкнут. Всё медленно возвращалось на круги своя. Бобы в экспериментах мерли как куры, некоторых спасали, лечили и за ними приходили революционеры из лагеря. Обычно Джеймс, никто больше под обстрелом и по длиннющим холодным трубам ползать, зад отмораживать, не хотел, а этого хлебом не корми, дай только повидать своего ненаглядного Шрама, да поебаться хоть раз за месяц. Для прочих «выпустить пар». Как они там пар выпускали, однако, никто толком не знал. Максимум видали их пару раз в сомнительных позах, да ничего такого в этом не было — один другому чинит колено. Ну и что, Шрам его ноги себе на плечи закинул — так ведь удобнее. А узнай всё бобы на чистоту — смеялись бы конечно долго, вспоминая как эти двое ругались на бобов, что входили в связь. Такое часто случалось, что кто-то здесь начинал спать друг с другом и это было нормально, хоть и скрывалось. Про женщин до выхода на поверхность как бы знали, но как про НЛО — вроде есть, а доказать никто не может. Бобов в подвалах осталось достаточно мало, чтобы Диктор мог заснуть спокойно, не слушая их топот. Бдительность на время была усыплена. «Сколько вас там?» Такой вопрос пошёл, когда Джеймс с Красным в один из дней переговоров и от усталости выпускали пар немного иным способом: лежали друг на друге и раскуривали косяк по очереди. «Считая меня, двадцать два, не считая — двадцать один». — М-м... — Шрам прикрыл глаза, складывая руки на груди. Ладонь Джеймса запуталась в его волосах. «Погоди-ка, " — глаза распахнулись, а на лицо ему потихоньку начала наползать улыбка. Он вскочил на ноги. «Революция! Революция, Джеймс, сука она почти у нас в кармане, понимаешь?» Спустя год и четыре месяца, нужное число собралось. Двадцать семь бобов без остатка (того парня всё-таки выпустили, но долго он не протянул). В этот раз революция стала серьёзнее, не похожая на пародию. Шрам сам стал серьёзнее, ответственнее. План старой революции казался ему тупым и наивным до одури — хуже могло бы стать только напиши они Диктору письмо: «Готовься, мы идём тебя бить публично завтра в три дня по московскому времени». Напролом идти они отказались, хоть, пожалуй, и смогли бы, понеся огромные потери. При общем сборе всё оказалось ещё лучше. Перед Шрамом все как на подбор предстали слесаря, разведчики, механики, плотники, медбратья, почти каждый из которых умел читать и в идеале владел языком жестов. Красный сам тоже был на все руки мастер и брёвна на субботнике таскал, но о таком воиске даже мечтать боялся. Все изувеченные, уставшие, слишком уставшие, что с ними и их братьями Диктор обращается как с безделушками. «Товарищи!» — начинает вещать Красный, стоя на столе и вскидывая правую руку вперёд. Планы уже рисуются в его глазах, он никак не может стоять на месте, но силой держит себя, чтоб не сделаться похожим на сумасшедшего в глазах бобов. Революция начнётся ещё не скоро, однако точкой отсчёта можно считать этот день. *** Семь бобов продвигались по площадке пустой симуляции. Диктор усмехнулся, потягивая из кружки виски и запустил старенькую программу «революции», а пока та прогружалась начал говорить свою речь. Так много времени прошло, а мальчишки так ничему и не научились. — Для начала вам придётся миновать логово голодных кровососов. Кривоватая карта Бобсока разложена на круглом столе. Все дружно сплёвывают через левое плечо, вспоминая от кого она им досталась. Бобов, активно обсуждающих все входы и выходы, каждую лазейку в стене, освещает лишь тусклый свет керосинки под потолком. Хлопают цветные маркеры. Почти в центре стоит Оратор — ему ведь всех курировать в революции. — Космо, приём, через два пролёта будет дверь, — в потёмках среди камер весь в проводах сидит Оратор. — Кофа не жди. В одной из камер возникает пиксельный Диканек, бегущая строка: Я_всё _сломал! — Молодец, — Оратор устало улыбается. Диктор увлечённо наблюдает как бобы режут кровососов, совсем не замечая маленький сбой в углу экрана. Снова Касперский истерит от недавно просмотренного хентая. С плеч огромного упыря валится голова. Н-да, за год они стали по-сильнее, охрану на экспериментах стоит улучшить. И как он вообще отпустил этого чурку-испанца? — Сильнее, но к сожалению, совсем не умнее, — вздохнул Диктор в микрофон. С отмычками никто работать так и не научился. Зато двери вышибать умели отменно, будто с рождения. Шизофреник и до этого мог проходить сквозь них, а Фокусник просто заставлял их исчезать, может его Френ и научил, чёрт знает. Ему всё время нравились такие «странненькие», ни одного припизднутого в их бункере не было, кого серый основатель не прибрал к рукам. Они шли впереди, к слову. Первое испытание затягивалось, хронометраж серии придётся резать. Диктор улыбнулся. А зачем резать хронометраж, если можно резать бобов? Отстучал на клавиатуре увеличение галограмм и теперь даже с его удалённой точки слышно их визг. Минуты не прошло как пролилась первая кровь. — Какая доса-, — слова застряли у Диктора в горле. "Похож?» — Алекс, садится рядом с андроидом, которому аккуратно вклеивает вместо пуговиц стекляшки однорукий Истребитель. Вместо бензопилы удачно вошёл клей-пистолет. «Похоже. Я. Стараюсь.» — щёлкает пальцами, отрывая ото сна спящего под роботом Есона. Может и не дрых тот вовсе — после пыток спал только с открытыми глазами, и кажется вообще не моргал. «Кисть. На. Девять.» Как же удобно, что в тот раз они разломали не всех андроидов. Бобы прекрасно справлялись — вон Красного от оригинала не отличишь. Вместо мёртвого боба на полу дёргался в электричестве его собственный робот. Все бобы оказываются ненастоящими. — Что за глупые шутки? Нет. — Диктор хватается за голову: где же он так посчитался? — Ой блядь, — Оратор судорожно переключается на другую волну. — Потолочные, милые мои, поторопитесь! Просто сломайте что-нибудь. Циркач единственный висит безо всего. Хоть половина костей срослась неправильно, второй раз навернуться уже не страшно. Дублёр утвердительно мычит в наушник, выдёргивая первый попавшийся провод, по ладони проходит небольшой заряд тока — вольт сто семьдесят навскидку — не критично. Он легонько морщится и слышит как рядом печально скрипит протез Джеймса. «Ёбаный. Рот.» — чертит в воздухе Дублёр, вспоминая как чувствительны протезы агента к электричеству. «Ага,» — падает с потолка Джеймс. Через мгновения он уже приземляется на пол. Живую ногу пронзает резкая боль, а железная врезается в культю, но ему ещё очень-очень повезло. И всё же неприятно. — Кто же это? — восклицает Диктор, облетая дроном упавшего Джеймса. — Здравствуй, сынок! Неужто настоящий? "Ни шагу назад,» — сурово жестикулирует Шрам, шнуруя ботинки. Революция почти началась, все стоят по своим кучкам, но кто-то ещё метешит по сторонам. — «Отступление и суицид рассчитываются как дезертирство». Джеймс с разворота мажет железной ногой по дрону, от чего его хрупкое стекло ломается. Таблетка с натрием моляще прожигает шею через воротник. Пускай к чёрту летит вместе с Диктором проклятым. — Может позовёшь остальных? А то одному тебе здесь будет скучновато, — как ни в чём не бывало подымается дрон. Джеймс отстёгивает негодную руку и на слабо подзывает железяку ребром ладони. Настоящая смелость — это когда никто, кроме тебя, не понимает как тебе страшно. — Думаю, общими усилиями, мы сможем привлечь их внимание. Джеймса хватают в тиски клешни, поднимая над землёй. "При любом раскладе придерживаемся плана, поняли?» — в последний раз обращается ко всем Красный. «Даже если кто-то будет умирать у нас на глазах,» — добавляет Шизофреник. Все понимающе кивают. — Знаешь, что делали со бунтовщиками во время стрелецкого бунта 1698 года? — перед лицом начинают носиться знакомые картинки с пояснениями. Джеймс, как и все бобы, наизусть знал каждое восстание начиная с рождества христова, но никакого бунта ёбаных стрельцов 98 года припомнить не мог, как не старался. Или это Шрам вырвал ненужные страницы из учебника. — Бо-об! Земля вызывает Боба! — с белого пола поднимаются их покоцаные андроиды сделанные под революционеров, улыбаясь. — Неважно. Обобщая всё сказанное, ты можешь попрощаться со своим носом и ушами. Шрам плюёт на собственные правила: открывает огонь из томпсона по охране и бежит, ломая всё на своём пути, в симуляцию. Он мог простить Диктору себя, кого угодно из бобов и даже основателей, но не Джеймса. Только блять не Джеймса. Бобы хмурятся, переглядываются и кивают друг другу. Максимальная телепатия достигнута. План летит нахуй — они бунтовщики, а не роботы дикторские, чёрт побери! На одного из андроидов валится сверху Циркач, в мгновение отрывая ему голову. Следом спускается Дублёр, обеими ногами прописывает Лжекофеману с уже окровавленными щипцами между глаз. На площадку влетает Эль-Бобо, за ним Шрам с пулемётом. Диктор хмыкает, запуская следующую галограмму, но та даёт сильный глюк и ломается — от неожиданности и резкого звука он давится вискарём, прожигая едким запахом носовые пазухи. — Хэ-хэй! — мужчина дёргается, выхватывая из кармана бластер и паля вслепую. Блатной хихикает, прячась в вентиляцию, а сзади уже слышится новое: — Хэ-эй! Прямо из-под стола лезет второй близнец — Бывалый, а компьютер окончательно перекрывает хохочущий Диканек, потихоньку просачиваясь через розетку. С русского поля экспериментов уже не слышно ни черта — только жалобный скрип железа оков Джеймса. Диктор мечется по комнате, беспорядочно стреляя, попадая, может мажа, ломая собственное оборудование. — Мы твою жопу на российский флаг порвём! Прощайся с задницей, скотина! — из громкоговорителя слышится уже не голос Диктора, а голос Оратора, сзади которого тоже слышны крики. Хорошо, что с ним оставили Гоньщика со Скаутом, а то парень был бы уже не жилец. В дверь начинают бить, сначала пара рук, но с каждым мигом всё больше и больше, всё равно, что сороконожка в подковах по ней бы бегала. Фома успокаивает себя. Всё в порядке, пока они не выломали дверь, а они её не выломают, ведь ей вполне можно прикрыться от ядерного взрыва. Сейчас лучше сосредоточиться на расстреле Бобов. Всё в порядке. Звук отключение электроэнергии. Повсюду гаснет свет. Сахара-таки нашёл нужный провод в главном щитке. У Фомы всасывает под ложечкой, руки на бластере начинают трястись. Ничего, ничего, он всё ещё может их расстрелять из него, если полезут — хоть толпу, сколько бы их там ни было. По двери проходят серии ударов. В руку резко врезается что-то маленькое и острое, протыкая насквозь предплечье. Пальцы предательски разжимают бластер, но поймать его уже не успевают — оружие падает в акурат в ладонь с рукавом рыжей робы, что вылазит из-под стола. Дверь открывается изнутри. В тёмном проёме появляются десятки глаз, ненавистью в которых можно жечь деревни. — Приветствую, дети мои, — разводит руками Фома, обречённо сползая на пол. — Будем знакомы, Фома, — рация. Голос Оратора. Посверкивающие лицо Шрама. Топот множества ног. Окружение. — Я думал, вас будет меньше. На последней записи вас всего семеро, — поднял взгляд на них Диктор, уже не особо надеясь на прощение. Хоть все бобы крайне глупы, но живым он явно отсюда не выйдет. — Всё ты знал. Просто забыл про нас. Как ты посмел, — Оратор (или Шрам?) невесело хмыкает, — Отец? — Клоны не живут долго, вы же знаете сами- — Не переводи тему. — А ты не перебивай, — Фома падает на пол, готовится долгий разговор. — Вы ведь даже не понимаете, зачем я это делаю. По толпе бобов проходит угрожающий, раскатистый рокот сотен скрипящих зубов. — Заткнись. Закрой пасть! — рация идёт шумом от резковатости голоса. — Ты мучал нас, каждого из нас! Сжигал, пытал, топил в воде как котят! Мы по-твоему игрушки, мудила?! Думаешь, сейчас накормишь нас своим дерьмицом и мы все дружно за ручки за тобой побежим?! В пизду лети, папаша! Нам нахуй неинтересны твои блядские оправдания! — Фома обескуражено прячет лицо в ладони. А ведь и правда делов наделал. Сложно было представить, до чего эти мальчишки себя довели там в подвалах, что один аж заговорил такие слова. — Мы все в шрамах, больные, безногие и безрукие, мы немые все поголовно, то, что ты сделал с нами, нам теперь всю жизнь расхлёбывать! Ты извращенец, сука, тварь! — он начинает захлёбываться в слезах с рационными зёрнами. — Чтоб ты сдох, ублюдок. Нет тебе прощения! Все бобы стояли в шоке. В трауре по психике Оратора и друг друга. Текст был другой, но парня можно понять. Сдал. Стало настолько тихо, что слышно как из порванной ноздри Джеймса капала кровь. Гробовое молчание. Диктор чувствует как в шею упирается дуло пистолета. — Значит так, — снова начинает Оратор, как видно успокоенный одним из телохранителей. — Можешь считать себя счастливчиком. Мы даём тебе выбор. Знакомься, это револьвер «Смит энд Вессон». Это тебе. — Зачем вы даёте мне оружие, идиоты? — всплёскивает руками Фома, оборачиваясь по сторонам в темноте. Пистолет пихают в шею сильнее, заставляя забрать. — Там только один патрон и он для тебя. Мы разрешаем тебе застрелиться. — А если я откажусь и путём точных расчётов застрелю вас? Кто-то истерично хихикнул, провоцируя оглушающий гогот всей толпы. — Дело твоё, — отсмеявшись ответил Оратор, легонько дыша в микрофон. — Тогда каждый из нас сделает с тобой то, что ты сделал с ним. — Да послушайте же вы! — вскакивает на ноги Диктор, выронив на пол смита. — Минута на раздумья. Для начала, мы вырвем тебе язык. Не волнуйся! Пока есть минутка — можешь болтать что хочешь. — Это было очень давно, — все его слышали, но никто не слушал. Оратор отсчитывал минуту, остальные тоже, да и Красный в промывке мозгов лучше преуспел, чем Диктор, так что по окончанию речи они задали только один вопрос: — Ты закончил? **** Над Бобсоком медленно восходило солнце. Под ногами шелестела обрубленная трава. К зданию приближалась группа быстрого реагирования, вызванная Диктором. На дороге перед входом стояли они, выжившие измученые бобы, практически полным составом. Шрам легко расплывается в улыбке, когда стоящий рядом Джеймс аккуратно берёт его за руку, незаметно для всех. Одними губами мужчина выговаривает "спасибо", оба вспоминают тот случай, предотвративший первую бедовую революцию и смеются. Они наконец свободны.