Людские глупости

Пока кто-то празднует дни рождения в «Призрачной беседке», выпивая шумными компаниями и запевая во все горло песни после пятой опрокинутой в себя рюмки саке, Кадзуха, с кожаной сумкой под боком, отправляется в святилище Асасэ на хлипкой, старенькой лодке, доставшейся ему в наследство от разорённого клана. Его встречает жуткий холод, и это удивительно, ведь всю прошлую неделю было тепло и сухо в разгар обычно холодной осени. Утром на землю крупными каплями спускается ледяной дождь, но, благо, заканчивается он так же внезапно, как и начинается. Опавшую листву под ногами разносит студёный ветер, и от прежнего багряного покрывала скоро не остаётся и следа; не даёт он покоя и уже голым веткам, заставляет их жалобно скрипеть и бить по непрочным соломенным крышам и окнам строений, зверски ломает. У Кадзухи с утра болит голова, но даже такая реакция организма не кажется ему проблемой: он собирает в дорогу сумку и собирается сам. Приходится утепляться. Не привыкший изменять своим традициям, Каэдэхара, опускаясь на корточки, уже тянет коту кусок подстреленной недавно дичи и не обделяет его вниманием, почёсывая за ушком: животное обосновалось на верхушке дерева, и многие прихожане, желающие навестить святилище и его настоятельницу, чаще всего не замечают его, не одаряя лаской, как других котят. Заканчивая с кормёжкой последнего зверька, Кадзуха устало трёт глаза и вздыхает, направляясь прямиком к неспящей Нэко. Она пробудилась с его прибытием, учуяв запах молока и мяса, покоящихся в сумке, издали. В те времена, когда святилище ещё было разрушено, кошка сумела довериться Кадзухе, посчитав его добрым и честным юношей. А ещё он был одинок так же, как и она сама. — У тебя неспокойно на душе. Шторм. Волнение, — не прекращая вылизываться, она заговорила с ним, — Ты можешь отпираться. Но я чувствую. — Усами или лапами? — Кадзуха тихонько рассмеялся, и Нэко потянулась к нему, чтобы шлёпнуть лапой по предплечью, не выпуская при том когтей. — Я ждал своего... Друга. Но он не смог почтить меня и Инадзуму своим визитом. — Почему же? Вопреки её огромной нелюбви к такого рода ласкам, Кадзуха принялся почёсывать темную шерстку по бокам. — Не знаю. Я не читал его письма, — он выдерживает пару добрых секунд молчания и горько вздыхает, кажется, почти всхлипывает, — я слепо верил, что в этом году не останусь один. Его взгляд устремляется вдаль, туда, где над океаном клубится туман и собираются грозовые тучи. Нэко не мурчит от поглаживаний, но и не возражает, позволяя себя трогать. Кошка, поднимая мягкую лапу, вновь бьёт его по предплечью и глядит почти обиженно: она ведь не первый год составляет ему компанию, а теперь слышит такие обидные слова. Но понимает. Кадзуха тоже понимает её и думает: будь Нэко обычным четвероногим животным, не знающим человеческой речи, он всё равно смог бы поддерживать с ней диалог. Без слов. Или заговорил бы на кошачьем сам. — Ты говорил о письме. Каэдэхара коротко кивает и, заместо ответа, выуживает из сумки конверт, ровный и чистый, для Нэко пахнущий чужеземцем. Последний кусок кабанины, выпрыгнувший из мешочка вместе с письмом, он отдает кошке, занимая её на пару минут. Читать ей совсем необязательно. Кадзуха расскажет обо всём сам. Прихваченным с собой перочинным ножом он разрезает тонкую бумагу и достаёт аккуратно сложенное письмо, готовый сдаться и бросить эту затею на полпути: внутри таится по-детски глупая обида. Ронин терпит тупую боль в области сердца. Разворачивая белый лист бумаги, он чувствует, как это самое сердце норовит вот-вот покинуть его сжавшуюся грудную клетку. Нэко пристально наблюдает за ним, и теперь гладит лапой. Кадзуха прислоняется спиной к деревянному выступу. Кошка склоняет голову набок, прижимаясь к его тёплому боку, и прикрывает жёлтые лукавые глаза. «Здравствуй, Кадзуха! Надеюсь, ты читаешь это письмо в добром здравии, и головные боли от дурной погоды не мучают тебя. По словам местных, в Сумеру этой осенью особенно жарко. Паймон и я изнываем от жары и не тянем в рот даже фруктов: от неё становится дурно любому иноземцу, не привыкшему к таким высоким температурам. Домики и тень едва ли спасают от удушающего зноя. Весь день напролёт мы проводим в купальнях, омываясь ледяной живительной водой, и выбираемся под жар солнца только ближе к закату, когда становится капельку прохладнее. Это живописное место в самом деле заслуживает твоего внимания. Я буду рад, если к моему возвращению ты всё же решишься оставить дом и отправиться со мной! Меня душит вина. Душит так сильно, пожалуй, впервые. Поручения валятся на меня со страшной силой, и я не нахожу ни одной свободной минуты на отдых. Я не нашёл ни одной свободной недели на поездку к тебе. Сегодня твой день рождения, и я надеюсь, что ты улыбаешься, читая моё письмо. Улыбка тебе идёт более всего! Я вернусь в Инадзуму, как только расправлюсь с этим необъятным списком дел. Трепетно жду момента, когда вновь смогу повидаться с тобой. С любовью, твой Итэр. ( И твоя Паймон! :Р )» Словно оглушенный и оторванный от внешнего мира, Каэдэхара отрывает от письма пустой взгляд, пытаясь прийти в себя, когда Нэко в очередной раз за этот вечер бьёт его по руке. Теперь она пускает в ход когти, глубоко впиваясь в кожу и не давая ему зависнуть снова, ведь, Ками, в паре метров от тебя стоит твой отправитель, обрати наконец внимание, Кадзуха. Кадзуха видит его и не верит глазам, но помнит о том, что настоятельница царапалась совсем недавно, и в нижний слой его одеяний даже просочилась кровь. Итэр пользуется моментом, преодолевая расстояние в пару больших шагов, и с напором целует его, растерянного, хихикая прямо в губы и всучивая в руки букет живых, сладко пахнущих сумерских цветов. Тянет ближе, сгребая в объятия, и утыкается носом в мех ворота накидки. Нэко прикрывает глаза на людские глупости.