Chateau Petrus семьдесят пятого года

Дождливо. Под ногами мокрый оранжевый листопад, в воздухе царит свежесть, небо стало схожим с пеплом дешёвых сигарет, в глубоких лужах отражался свой же отблеск тела, в последних ручейках отправлялись бумажные кораблики в небольшое путешествие по городу, чьи капитаны были дети, все деревья голы, но на некоторых также сияют золотые и багряные листья, навевая в душу упоение от своего вида. Поздняя осень. На длинном горизонте стелется, будто одеялом, свинцовый вечерний дымок. На набережной, от реки бьет в голову свежий воздух, заставляя набрать в легкие ещё больше иммунитета. По апельсиновой аллее ходили влюблённые по уши пары, танцуя вальс под песни уличных музыкантов, начинающие меланхоличные художники и писатели сидели на берегу и создавали новые современные шедевры, а пьяные люди распивали дешевое вино на холодных лавках, наслаждаясь вкусом алкоголя. От каждой маленькой кофейни пахло ароматным кофе с розмарином. Осень-это густой туман по утрам, который тянет в своё неизвестное царство, это бодрящий экспрессе в рань, это ароматный сладкий, молочный латте с корицей в уютном бистро, это холодные ливни за окном, это съедающая лихорадочная хандра, это тёплое пальто, мягкий шарф, это тот случай, когда собранный букет из осенних цветов и листьев можно подарить своей душе, это жаркие поцелуи глубоким вечером с дорогим вином, что вкус остаётся на языке. Осень-это тоскливая страсть. По крайней мере, так считал Осаму. *** Ночь поглощает город, яркие огни оживают на улицах, ночные клубы включили громкую музыку, фары машин затихают, дорога становится свободна, лишь светофоры освещают перекрёстки и кольца, торговые центры закрывают свои двери. Просыпается громкая ночь пятницы. На улицах кафе и бары встречают своих давно званных гостей. Ночью владеет разврат, пир, зловещий алкоголь, едкие сигареты. «Костёр, который так слабо горел, заполыхал яркими красками, что глаз, словно тлеет.»—пронеслось в голове у Накахары, пока он нервно сжимал свой руль, ожидая зелёный свет. Чуя был ночным человеком. Ему нравилось наблюдать за распутством других, пьяных людей из окон своей машины. Едко нравилось.Он презирал неустойчивых людей, которые позорят себя, презирал того, кто пользуется такими людьми. Он презирал все это. Но ему нравилось быть выше их. Выше этих людей. Людей, которые изменяют самим себе ради неадекватного пьянства. Накахара сам любил выпить в ночь пятницы, но не быть развратным самцом в поисках интима или прочей дряни. Он любил это чувство внутри. Как алкоголь прожигает изнутри, как тело становится мягким и весь напряг в плечах мгновенно отпускает, как ум затмевает от перенасыщения. Его язык голодно провёл по своим сухим губам, желая быстрее осушить первый бокал любимого вина. Зелёный свет. Дорога пуста, лишь огни приветствуют его — короля гравитации. Он буквально летал на своей малышке, не видя границ. Его рыжие волосы были видны даже глубокой, подступающей ночью. Азарт играл в его глазах, он жал на газ, добивая двести километров в час, что дух схватывало, сильно и жгуче. В голубых глазах был отлив задора. Туча слоилась над землей, намекая на ливень. Вдалеке распял яркий раскат грома. Чуя любил такие моменты. Моменты, когда он один на широкой дороге, на улице намечается холодный осенний дождь. Казалось, ему ничего не помешает сейчас. Увы. На мертвом, глухом пешеходном переходе светилась похожая фигура, похожие тёмные вьющиеся волосы, оттенком шоколада, бежевый плащ, который не даёте ошибиться в представлениях. Высокая бестия, так медленно и спокойно идёт по каждой белой полосе. Тёмные, сливающие в темноте города, волосы плыли сквозь огни. Осаму был безупречен в ночи. Его тонкие руки лежали в карманах плаща, он шёл так уверенно, так легко, не боясь быть сбитым своим бывшим коллегой. Дадзай лишь повернул голову на звук глушащей машины, которая еле остановилась у него под ногами. —Какого черта, Осаму?! — зло кричит Накахара, давя на клаксон руля, что звук резал уши. Прожигающая улыбка Дадзая вонзается в окно машины, а зубы сияют сквозь ночь. Голубые глаза, наполненные злостью и недовольством, карие очи, прожигающие своим огнём, и удовольствием. Ливень. Как иронично. Дадзай Осаму полностью мокрый, мёрзнет на освещённой улице, на пешеходе, буквально останавливая движения машин, лишь бы выиграть эту игру в гляделки с рыжеволосым. А Чуя Накахара сидит в тёплой машине, пуская агрессию в атмосферу. —Может, впустишь меня к себе? Раз уж не одарил меня смертью, Чуя? — на лице снова сверкнула улыбка. Чуя недовольно закатил глаза, но все же протянулся открыть дверь на пассажирском сидении. —Быстрее. Получив свое, Осаму ловко сел рядом с Чуей. Машина снова обдалась газом. Тишина. Было видно, что Дадзай расслаблен и ему явно нравится эта поездка. —Чуууууяяяя, как я рад нашей встречииии, — ехидно протягивает шатен, выводя Накахару на эмоции. — А я нет, — усердно смотрит на дорогу Чуя. —Три минуты назад ты бы сбил человека, а сейчас уделяешь внимание только дороге. Не гостеприимен ты! — Замолчи, Дадзай. —Конечно. Не отвлекаю водителя, иначе умрем вместе на обочине шоссе. Как мило. Согласишься? В ответ лишь последовало молчание. Этот чёрный плащ и рубашка идеально сидели на талии и вообще всей фигуре Чуи. Чёрные перчатки показывали все изящество пальцев, шляпа добавляла элегантность к образу, заставляя Осаму колко улыбаться. —Прекрати пялится на меня. —Смущаешься, Чуя? — снова тянет Дадзай. Средний палец показал, что Накахара зол и лучше не подкалывать его тупыми шутками. Огненные волосы Чуи изящно сидели на плечах и ключицах. Он был настолько красив, словно в нем играло само искусство. —Угостишь меня вином? Я замёрз. — С какого хрена ты вообще взял, что я везу тебя к себе?! —А с чего ты взял, что мой дом в этой стороне? — прожигает Осаму снова. —Иди к черту, Дадзай. Центр города. Из витражных окон льётся пламя света. Повсюду стояли элитные машины, что уже говорило о богатой жизни в этом районе. Закрывая двери машины, Чуя лишь шёл к себе домой, не обращая внимая на Осаму. Просторный лифт, недовольный Накахара Чуя, полностью мокрый Осаму Дадзай с довольным лицом. Картина, которая навевала много смешанных чувств. Выходя из зловещего лифта, рыжеволосый вёл своего уж очень званного гостя в свою роскошную квартиру. Дом Накахары был богат, красив и наполнен великолепием. Широкие панорамные окна открывали вид на прекрасные просторы, на каждую особенность родины, каждого пешехода, каждое место. Осаму признался, что местечко захватывает дух полностью, на что Чуя лишь самодовольно улыбнулся, вешая одежду на вешалки. —Моя одежда вся мокрая, придётся оголить себя полностью. Ведь свою одежду ты мне не дашь? — Нет. Но хотя бы останься в трусах. —Жаль. Я уже хотел снять и их. Накахара открыл ящик с винами. Золотая коллекция. Запахло деревом и кислым, лаская нос своим благоуханием. Чуя внимательно выбирал, что же сегодня выпить и разделить с другом. —Скажи, Дазай, ты слышал когда-нибудь о Chateau Petrus? — вставая с колен с бутылкой, спросил Чуя. —Это потрясающее дорогое вино. —В ту ночь, когда ты исчез из организации, я открыл бутылочку восемьдесят девятого. Так сильно ты меня бесил, — разливал по бокалам он Chateau Petrus семьдесят пятого года. —Прими мои извинения, Чуя! — протягивал руку Осаму за вином. — Согревайся. Полчаса прошли в глухой тишине, лишь моментами эти двое смотрели друг на друга, порываясь, что-то сказать. Становилось жарко от прожигающего спирта, дыхание участилось, тело отпускало, диван казался мягким облаком, в котором хотелось забыться от реальности. Самое интересно, что Дадзай сидел почти обнаженным, открывая на показ свои изящные очертания Чуе. —Не желаешь закурить сигарету, Дадзай? — решает прервать тишину Накахара, доставая табак из тумбочки. —Да. Желаю. Протянув сигарету с запахом шоколада Осаму, они оба закурили, выпуская из уст Серые кольца дыма. —Я читал русскую классику. Мне понравилось одно стихотворение. Оно так чертовски запало мне в душу, — закуривая, проронил Чуя. —Я был бы рад услышать его в твоем исполнении, — игриво строя улыбку, прошептал шатен. —Минуту, — рыжий искал старую помятую книгу, где были переведены все стихи Николая Карамзина на японский. Накахара встал в центр гостиной, как самая яркая звезда и талантливый чтец. —«Что может быть тебя святее*, О Милость, дщерь благих небес? Что краше в мире, что милее? Кто может без сердечных слез, Без радости и восхищенья, Без сладкого в крови волненья Взирать на прелести твои?»—это звучало так нежно, так великолепно, как виолончель, как арфа древнего мира. Осаму слушал каждый звук, произнесённый из уст друга, поглощаюсь в его чтение. —Охх, это Карамзин? —Да. Как ты угадал? —Читал его. Теперь моя очередь! — Дадзай медленно втянул табак в легкие и выпустив голубое кольцо дыма, принялся низко зачитывать: —«Где муза? Что молчат ее уста?* О том, кто вдохновлял ее полёт? Иль, песенкой дешёвой занята, Она ничтожным славу создаёт? Пой, суетная муза, для того, Кто может оценить твою игру, Кто придаёт и блеск, и мастерство, И благородство твоему Перу. Вглядись в его прекрасные черты И, если в них морщины ты найдёшь, Изобличи убийци красоты, Строфою гневной заклейми грабеж. Пока не поздно, времени быстрей Бессметные черты запечатлей!» Взор Чуи рассматривал его по частицам, по крупинкам. Осаму сейчас был для него чем-то космическим, чем-то запретным, но таким желающим, он был для него сладостным искушением, ядовитой ягодой, которую хочется испробовать, он был, будто наркотиком, был отравой, от которой перекрывало дыхание. Накахара так сильно захотел исследовать тело и мысли сидящего напротив него наглого полуголого Дадзая, от которого пахло алкоголем вперемешку с шоколадом. Рыжеволосым овладел пыл, страсть и много алкоголя. Его тело, как магнит тянулось на колени к Осаму, поджигая себя как фитиль в свечке. Его сухие губы дотронулись влажных губ шатена, позже, почти пожирая их в горячем поцелуе. Спирт, оставшийся на губах обоих, подбавлял желание с каждым мимолётным касанием. Кисти рук Чуи, как и давно хотели, изучали каждый миллиметр Дадзая, обжигая. Руки нежно плыли по спине, утекая в шею, от чего Осаму хрипло стонал в поцелуй. Кажется, что они отделены от всего мира, что ими владеют лишь чувства, которые хранились годами, что эти личные причастности друг к другу были для них чем-то несуществующим в их сознании. Они, будто связаны друг с другом нитью желающей любви, будто летают где-то за пределами планет и галактики. Где-то ещё дальше. Язык Осаму прошёлся по белокурой шеи Накахары, заставляя хрипло сорваться и стонать. Руки Чуи схватили шатена за волосы, всеми силами заставляя Дадзая прикасаться влажным языком ещё больше. Трепетные поцелуи оставляли алые следы с шеи до самой груди рыжеволосого. Внутри них что-то невероятное, в них, будто воткнуты миллионы кинжалов, будто их кинули в кислоту, где они оба съедают себя, будто их душат миллионы, но они спасают себя сами. Внизу живота приятно тянет, возбуждение просит больше, намного больше. Они буквально не могут оторваться друг от друга, потому что одни губы уносят их далеко от жизни. Их души сцеплены прочными цепями меж собой и вряд ли они смогут их расплести навечно. Они связаны. Связаны где-то за пределами этой жизни. Этой ночью они будут ближе, настолько, что солнце сгорит и вся жизнь на планете умрет. Накахара Чуя и Осаму Дадзай убили бы эту жизнь своей химией, если бы только захотели.