Шрамы

— Ты боишься смерти? Энид осторожно повернулась к Карлу, рассматривая его профиль в лунном свете. Прижалась к нему, снова положив голову ему на грудь и вслушиваясь в размеренные стуки родного сердца. — А ты? — прикрыла веки. В ответ — тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Энид привыкла. Энид привыкла, что Карл молчит и молчит долго, будто вовсе забыл, что что-то спрашивал. Мысли вслух — как часто выражался Карл. Они теснились в комнате Энид на двух расстеленных спальных мешках, — Спасители вынесли все кровати из домов, — и битый час лежали в обнимку, переваривая сегодняшний день. Карл пробрался к ней в комнату через окно, не проронив ни слова, даже когда Энид таращилась на него и повторяла «карл-граймс-какого-хрена-ты-тут-забыл». Тогда она поняла, что бесполезно допытывать Карла вопросами и достала из маленькой кладовой второй спальный мешок, расстелив на полу, пока Карл, сгорбившись, держался руками за голову. Энид бросала в его сторону обеспокоенные взгляды. День и вправду был сумасшедший. В плохом смысле, конечно же. Ниган нагрянул с визитом в Александрию за своей долей неожиданно, исподтишка. Когда через главные ворота проехал с десяток грузовых машин и несколько автомобилей, Энид была на складе, искала зеленые надувные шарики, которые, как она помнила, принес Аарон с одной из вылазок. В ближайшее время ей нужно было отправиться в Хиллтоп, (никто из взрослых об этом не знал, естественно, да и не одобрил бы) поэтому в ее голове судорожно работали шестеренки, рассматривая возможные планы побега. Затем любопытство взяло над ней верх, и Энид вышла на улицу, отдаленно слыша, как Ниган нарочито громко комментирует каждый квадратный метр Александрии. Увидев, каким беспечным и расслабленным был лидер Спасителей, у Энид затряслись руки. Она была зла. Ужасно зла. Руки этого монстра были по локоть в крови, а Мэгги, Господи, Мэгги осталась вдовой с еще нерожденным ребенком. Карл, кажется, совсем потерял голову после той ночи, стал одержимым местью и желанием убить Нигана. Он без стеснения рассказывал ей, что хотел бы самолично разможить седеющую башку Нигана о гравий. Энид только кивала головой на его слова, гладила вздрагивающую от рыданий спину и сжимала его в объятиях, даже когда Карл пытался встать и уйти, уйти от нее, из дома, из Александрии, потому что собственное бессилие перед новым врагом душило его до такой степени, что он заходился беззвучной истерикой, просто начиная колотить стену. Энид оставалось только промакивать ватным тампоном разбитые костяшки и с любовью перевязывать чистым бинтом, расстраиваясь каждый раз, что воспоминания и сердце нельзя просто перевязать стерильной марлей, чтобы не кровоточили — слишком глубокая рана. И когда Энид увидела, как Ниган дал добро своим шавкам на разграбление Александрии, то поспешила к себе домой, слепо надеясь отвоевать свои вещи, в глубине души понимая, что любое неповиновение Спасителям будет пресечено. Она сжала несколько шариков в руке и рысцой побежала к дому. Уже в паре домов от своего, она услышала выстрел — один-единственный выстрел, от которого по коже пробежал мороз, и Энид встала, как вкопанная. В мыслях пронеслось «хоть бы Карл не навлек на себя неприятности», и она направилась дальше к дому, но уже быстрым шагом и еще напряженней, чем была. Едва подойдя к крыльцу, ее глазам предстала картина: двое Спасителей выносят из ее дома кровать, а двое за ними — матрац, тумбочку, шкаф и прочее, прочее, прочее. — Постойте, — выкрикнула Энид. — Куда вы несете мои вещи?! Пятый мужчина, вышедший вслед за предыдущими, нес в руках светильник и, услышав возгласы Энид, сказал: — Чего разоралась? — он оценивающе прошелся взглядом, хмыкнул и внезапно довольно заулыбался. Спаситель спустился с крыльца и подошел к Энид. Та отшатнулась от него, как от огня. Этот мужчина был страшен во всех смыслах — не только из-за того, что был в числе Спасителей, но и потому, что был ужасно некрасив. У него был широкий лоб и впалые, болотного цвета глаза; крючковатый нос, тонкие губы в обрамлении неровно сбритой бороды и усов; уши, как осла и сальные волосы на макушке, кудрявые, будто после завивики. Ко всему этому добавить тяжелый взгляд, буравящий Энид, как кусок мяса и, пожалуйста, — ночной кошмар во плоти прямо на пороге вашего дома. Несколько невыносимых секунд они «играли» в гляделки, а затем мужчина заговорил первым: — Значит так, цыпа, — он поставил светильник на землю, но не отнимал руки́, — твоя кровать, шкафы, зеркала, мятные леденцы в тумбочке, идиотские журнальчики о красоте и моде, монеты, застрявшие между страницами, нычки с консервами, да даже аптечка, запрятанная в ванне больше тебе не принадлежат, — он сделал паузу и отпустил светильник. — Все твои вещи теперь принадлежат Нигану. От шока и несправедливости происходящего Энид выронила шарики, которые до этого момента сжимала в кулаке. Мужчина опустил взгляд вниз, поднял их и дразнящим голосом протянул: — И вот это в том числе, — он приблизил свое лицо на пару сантиметров к Энид, слегка наклонившись, чтобы быть с ней на одном уровне. От него несло консервированными анчоусами, чесноком и по́том. Энид хотелось блевануть от этого дикого смрада, но она лишь скривилась. — Че ты мне тут рожу корчишь, а? Пошла отсюда, корова, не мешай взрослым дяденькам делать свою работу, целее будешь. Энид смотрела на него с вызовом, затем попросила: — Отдайте их мне, — голос заметно дрожал от злости, а сама она боролась с желанием вдарить этому придурку, да покрепче. — Что отдать тебе? — Спаситель изобразил искренне недоумение. — Вот это? Ты на вечеринку собралась что ли? — Отдайте, — повторила Энид, сжимая губы. — Отдать? — он наигранно свел брови домиком. — Тогда скажи «пожалуйста», крошка, — его лицо тут же приняло выражение холодной ярости. Он смотрел на Энид как на тупоголовую олениху, зло сжимая в руке зеленые шары. — Отдайте мне мои шарики, — вновь попросила Энид и, с минуту борясь сама с собой, добавила: — пожалуйста. Мужчина криво улыбнулся. — Вот так, — издевательски пропел он, проведя указательным пальцем по щеке Энид. Та отвела взгляд куда-то ему за спину, увидев вдалеке Карла, который, сложив руки на груди, испепелял взглядом спину Спасителя. Сзади него стоял Рик. Карл тут же повернулся к отцу в немой просьбе. Рик что-то шепнул ему. Спаситель показательно выставил руку и раскрыл ладонь — шарики тут же упали за землю. А потом пригрозил Энид пальцем, будто ругал собаку за то, что она стащила еду со стола: — Осторожнее со взглядами, девочка. И пошел прочь. Энид быстро подобрала шары и убежала в обратную сторону от дома, боясь посмотреть туда, где стоял Карл. Но сейчас, в тишине ее опустевшей комнаты, Энид, прижимаясь к груди Карла, она ощущала себя защищенной. Едва задремав, она почувствовала, как Карл мягко прошелся ладонью по ее плечам. — Я не боюсь смерти, — ответил он сухим, надтреснутым голосом, — я боюсь того, что будет после нее. То есть, я не имею в виду свою смерть. Чужую. Я боюсь вновь испытать это чувство. Чувство утраты. Энид не перебивала его. Вместо этого слушала, как бьется его сердце. — Разум затуманивается, тело немеет, а грудь сжимается почти до удушья, — Карл откашлялся. — И чувство знакомое, болезненное — такое неприятное… И так хреново становится на душе, мысли, как осы жалят и без того воспаленный мозг. Ночами мучают кошмары, одолевают мысли: «а что если бы» и «это все моя вина». Мне кажется, кажется… Его рука метнулась к глазу, утирая непрошенные слезы. Энид уловила момент, когда сердце Карла застучало сбивчиво и быстро. — Мне кажется, я не переживу еще одной смерти, Энид, — впервые за эту ночь Карл сам повернулся к ней. Энид отпрянула от его груди и тихонько ахнула: в его глазу стояли слезы. Просто море непролитых слез. Внезапно Энид задумалась, скольких он потерял; сколько слез пролил и сколько не успел; она ужаснулась при воспоминании о его маме, а затем ее лицо отразилось сочувствием. Она обняла его и прошептала: — Мне жаль, Карл, — Энид сморгнула слезы. — Мне так жаль. Карл зажмурился, затем привстал, и Энид вместе с ним. Он пригладил свои растрепанные волосы и, как-то грустно улыбнувшись, сказал: — Я сейчас сниму повязку, — больше предупредил он, — не пугайся. Энид неоднозначно кивнула. Испугаться она не испугается и не такое видела, но все равно в груди что-то загрохотало, и она едва сдержалась, чтобы не схватиться за сердце. Карл, наверное, нервничал даже больше, чем она. Карл стянул с себя бинт и вытер им лицо. Затем медленно, словно опасаясь, повернулся к Энид всем корпусом, стыдливо отводя взгляд здорового глаза. Теперь с правой стороны лица на Энид смотрел зияющий провал, черный, как дуло автомата. Энид как завороженная смотрела не столько на глазницу, сколько на Карла. Улыбнувшись маленькой улыбкой, она нежно повернула его к себе лицом, большим пальцем поглаживая загрубевший краешек шрама. Карл смутился. — Карл, — позвала Энид. — Иди сюда. Энид выбралась из своего спального мешка и, перекинув бедра через согнутые ноги Карла, села сверху, совсем немного возвышаясь над ним. Он придерживал ее за талию. — Послушай меня, — начала Энид, осторожно взяв Карла за лицо обеими ладонями. — Никакой глупый шрам не заставит меня разлюбить тебя. Никогда, — она погладила его по щекам и улыбнулась, чувствуя, что сама едва сдерживает слезы. — Я люблю тебя и буду любить, понимаешь? Ты ни за что не потеряешь меня, а я не потеряю тебя. Карл улыбнулся, прикрыл глаз, и по его щеке скатилась одинокая слеза. Воспоминания и сердце нельзя просто перевязать стерильной марлей. Шрам остается навсегда. — Прости, что не пристрелил того урода сегодня днем, Энид, — совсем невпопад произнес Карл. Энид усмехнулась. — Я убью их всех до единого, веришь? — шепнул он. — Верю.