«О, в конце моих рукавов - пляж. потому что я вытер воду, текущую по обеим щекам.» - b.i., illa illa.
Он разваливается во время переговоров по контракту. Сынчоль не может сказать, что его это удивляет: уже несколько недель, даже месяцев, это были лишь встречи с сотрудниками и руководством, с высшими чинами, чтобы обсудить будущее Seventeen. Раньше, когда у всех была общая цель, одно видение, одна команда, попытки объединить потребности каждого отдельного члена с потребностями группы были детской забавой, но со временем, конечно, все изменилось. С призывом в армию пришли одиночные работы, а с одиночными работами пришло волнение, новые возможности, новые идеи. Между выступлениями Сынквана на Variety Show, постоянно растущим представительством Мингю на лейбле и новоиспеченной продюсерской группой Джихуна, это была тщетная попытка перетасовать карты в одну стопку. И это только три из тринадцати. Но Сынчоль все равно пытался. Потому что это то, что он всегда делал, и то, что он всегда знал. Пытался подвести черту и показать всем: вот кто они есть, вот кем они будут, вот что они могут сделать вместе. Но в последнее время это ощущалось как ложь, как песок сквозь пальцы, когда он упоминал об этом. Всякий раз, когда руководители смотрели на них, одни с легкими улыбками на лицах, другие - с гримасой при мысли о том, чтобы отпустить их, отпустить SEVENTEEN. Одного человека недостаточно. Сынчоль не смог удержать их вместе, как бы он ни старался. Теперь они хотят разного, и это хорошо, это даже здорово, ему нравится наблюдать, как они реализуют свои мечты и потенциал. Потому что они его друзья, и Сынчоль болеет за каждого из них, и если это значит, что... что ж... Если это означает, что они больше не смогут делать это вместе, он не против. Правда. Значит, вот как все устроено, думает он, наблюдая, как другие пожимают друг другу руки, вежливо кланяются, суют в руки пачки бумаги, чтобы забрать с собой домой. Они говорят, что все чисто, но он слышит это только наполовину, из-за чувства замирания в желудке и грохота в ушах. Он прикуривает сигарету перед зданием компании - ужасная привычка, которую он держит в секрете, - и не думает о годах, которые он потратил на это. Не думает о всех «почти» и всех «никогда», всех «да» и, наконец, о крови, поте и слезах, которые он выжал из себя, выжал из других. Он не думает ни о чем из этого, его голова пуста, пока он смотрит на темнеющее небо. В эти дни быстро холодает, и оранжевый огонек его сигареты - это умирающий уголек. Он выдувает дым в прохладный воздух. *** Изменения не резкие, а словно маленький ручей, который неуклонно перерастает в бурную реку. Большинство из них уже несколько лет не живут в общежитии, и он отправляет Джошуа в Лос-Анджелес к семье. Он не спрашивает, считает ли Джошуа его домом, надеется, что он думает о Сеуле так же сильно, и приглашает Джонхана выпить после этого. Их лица очищены от макияжа, волосы Джонхана - бело-русые, отросшие у корней, а глаза грустные и усталые. Но на его лице есть улыбка, мягкая и закрытая, и она болит, как старый синяк. Сынчоль провел большую часть своей жизни, запоминая черты лица Джонхана, разрез челюсти и наклон носа, и он не думает, что когда-нибудь забудет это. Он считает, что никакая разлука не сможет лишить его этого. Они говорят обо всем и ни о чем. Джонхан упоминает о нескольких приглянувшихся ему выступлениях в роли MC, о которых Сынчоль не знал, и ненадолго задумывается, не был ли он в итоге худшим лидером, но эта мысль длится недолго. Джонхан не замечает или делает вид, что не замечает, что в какой-то степени одно и то же, и это приятно. Приятно. Сынчоль будет скучать по нему. Боль уже поднимается по спирали вверх по его позвоночнику. – Что ты хочешь делать? – спрашивает его Джонхан, и Сынчоль чуть не подавился своим соджу. Он подпер подбородок рукой, его глаза знают, лицо беззащитно и открыто, и Сынчоль не понимает, как сильно ему этого не хватало: такого немного наивного Джонхана. Не отягощенного годами жизни ветерана идола. – Я, - Сынчоль делает паузу. – Я не знаю, я не думал об этом, наверное. Он пожимает плечами, чувствуя себя неловко. Джонхан наблюдает за ним, как ястреб, вглядываясь в каждый жалкий сантиметр, и в этом нет ничего мягкого или сердечного. Только правда, вся его неуверенность, завернутая в последние модели Prada или Dior. Красивая упаковка, но от этого гораздо более уродливая. – Но почему нет? – спрашивает Джонхан, как будто он еще не знает ответа. Рука Сынчоля крутится вокруг влажного горлышка бутылки, пот прилипает к ее прохладным бокам. Ему не помешала бы еще одна рюмка, а то и две. – Я не знаю. Я был так занят переговорами... – Да, они закончились три месяца назад, но продолжай. Сынчоль хмурится. – Я был так занят, что даже не думал об этом, - честно отвечает он. – Я был больше занят вами, наверное. Не о тебе в частности, а обо всех вас. Что произойдет, кто куда пойдет. – Он двигается в своем кресле, усаживаясь поудобнее. – Это было… важнее. В тот момент. Джонхан не отвечает сразу, но изучает его, что чертовски нервирует. Сынчоль не смотрит, просто терпит и проводит пальцами по крышке соджу. Может, стоило выбрать пиво? Теперь он чувствует спиртное, жжение в желудке, ползущее по горлу. Он чувствует себя тяжелым, бесполезным. Он не знает, что видит Джонхан, но не осмеливается представить. – Знаешь, - говорит Джонхан, и нет, Сынчоль ничего не знает. Он считает, что последние годы сделали это очевидным. – Иногда я спрашиваю себя, кто ты под всем этим. Его рука неопределенно движется по воздуху. – Под всем этим что? Джонхан хмыкает, его голова наклоняется в сторону, как у птицы. – Это. Быть нашим лидером. Черт, да и лидером каратов, наверное, тоже. Знаешь ли ты, кто ты помимо этого? Кто ты, Сынчоль? Не привязанный к нам, просто сам по себе. Ты когда-нибудь задумывался об этом? Кто он без них? Сынчоль даже не знает, с чего начать, как распутать нити, которыми он их обмотал, ленты, связывающие их вместе, рядом с ним. Когда-то это было необходимой мерой предосторожности, когда все только начиналось, но в последующие годы эти неуверенные, непостоянные нити разрастались, утолщались, все туже и туже обвивались вокруг каждого из них, привязывая их друг к другу. Привязывая их к Сынчолю. Они - все, что у него есть. Они - все, что он есть. И теперь все они разматываются. Разрезая эти нити с помощью инструментов, которые дал им Сынчоль, ножей, которые он по удобной случайности забыл спрятать между вершинами ребер. – Я… - Он смотрит на конденсат на стекле. Капли медленно скатываются вниз, словно прилив не может прийти, чтобы забрать их. – Я не знаю. Джонхан снова молчит, а Сынчоль натягивается, как лук, плечи сгорблены. – Подумай об этом, - говорит он, в конце концов. Сынчоль смотрит на барную стойку, тусклый свет делает все туманным. Это или соджу. – Я скучаю по Джису, - говорит он. – Да, - тихо прошептал Джонхан. – Я тоже. *** Время пролетает незаметно. Сынчоль записывается на курсы, решив, что это не хуже, чем что-либо другое, и после учебы слоняется по студии Джихуна, помогая ему писать тексты или дорабатывать биты. Это все, что он умел делать, навык, бесполезный в университете, но слишком знакомый, чтобы от него отказаться, и поэтому он делает то, что знает. Джихун щедр и добр, великодушен и не упоминает о том, как ужасно выглядит Сынчоль. Он чувствует пустоту. Как будто он проходит через пять стадий горя снова и снова, в петле времени. Фотографии в Instagram достаточно, чтобы запустить его. – Мингю передает привет, - говорит Джихун, сидя на стуле, его короткие черные волосы спрятаны под бейсболкой. Костюм, который он носит, тоже принадлежит Мингю, и Сынчоль это знает. Он наблюдал за происходящим издалека, как будто это трудно было не заметить. Они обманывали себя такое долгое, долгое время, и это было много лет назад, два нескладных ребенка, постоянно спорящих друг с другом, что превратилось в их собственный язык. – Я видел его две недели назад, - говорит Сынчоль, как будто Джихун не знает. Он навещал Мингю на съемках его последней фотосессии для Chanel. «Мы сейчас снимаем весенне-летнюю коллекцию,» - объяснил тогда Мингю, надевая искусно деформированный мокрый топ, который облегал каждый изгиб его тела. – Я знаю, - ровно произнес Джихун. – Мы разговариваем, ты знаешь. Он беспокоится о тебе. – Я так и подумал, что вы разговариваете, - торжественно соглашается Сынчоль, что совершенно неправильно. Джихун бросает на него взгляд, который его не впечатляет, и поворачивается, чтобы ударить по клавиатуре. Он играет трезвучие не в такт, и Сынчоль вздрагивает от этого звука, понимая, что Джихун делает это только для того, чтобы позлить его. Чтобы показать ему, какой он действительно большой идиот. – Нам просто не все равно, понимаешь? Мы знаем - это нелегко для любого из нас. Думаешь, для меня это легко? Лицо Джихуна искажается в матовом отражении третьего экрана, он явно недоволен и сердито бьет по клавишам, пытаясь успокоить свой нрав. С возрастом ему это удается все лучше, особенно после службы, но Сынчоль знает его так давно, что улавливает все признаки. Он все еще хмурит брови, кривит рот, негромко произносит мелодию, окрашивающую каждое его движение. Да, хочет сказать Сынчоль, да, думаю, тебе это легко дается, ведь ты знаешь, кто ты. Ты знаешь, что делать. Я ничего не знаю, у меня ничего нет. – Похоже, тебе немного легче. Но я рад, - честно отвечает Сынчоль. Джихун фыркает. Этого следовало ожидать. – Это потому, что я делаю то, что знаю. Что делает это легким, но в то же время и нет. – Это бессмыслица, но Сынчоль позволяет Джихуну говорить, знает, что нельзя его перебивать, иначе он замкнется в себе, как моллюск. – Мы все только разбираемся в этом дерьме, мужик, кроме... Сынквана, пожалуй. Он всегда был прирожденным артистом. – Джихун делает паузу, хмурится. – Но это неважно. Для каждого из нас это свое, но мы есть друг у друга. Сынчоль улыбается, немного несчастно. Интересно, знает ли Джихун, как он ошибается, как они распались из-за всех своих собственных потребностей, желаний и видений, и как Сынчолю не хватило сил, чтобы собрать все воедино. Как Сынчолю не хватает Мингю, который ждет его в конце дня с домашней едой. – У тебя есть Мингю, и я рад за тебя, - говорит он, а Джихун вздыхает. – Я не это имел в виду. – Я просто... я разбираюсь в этом, да? – Он не хочет говорить, что у него не было ничего, кроме Seventeen, у него не было никакого желания принимать другие предложения. Он все еще был счастлив там, где они были, вместе. Он не думает об этом много, потому что ему уже тридцать три, и он чувствует каждую минуту, и это унизительно. – В этом и был смысл всего этого, не так ли? Джихун гримасничает. Видно, что сегодня он не очень доволен Сынчолем, но это то, что он получил. Ему придется справляться, как и Сынчолю. – Знаешь, Чан спрашивал о тебе, - говорит Джихун через минуту. Сынчоль останавливается, замирает. Джихун понимающе смотрит на него. – По крайней мере, отвечай на его сообщения, Мингю устал его слушать. – С ним все будет в порядке, - уклончиво отвечает Сынчоль. Чан - это не та банка с червями, которую он готов открыть сегодня, и Джихун знает это, знает, что в любой день это не самая любимая тема для разговора Сынчоля. Джихун это прекрасно знает, так же, как и Сунён, и они ни хрена не говорят об этом, потому что играют по правилам. Обычно так и бывает. Сегодня, похоже, не тот случай. – Мингю? Да. А вот насчет Чана я не уверен. Сынчоль вздыхает. Он не хочет этого боя, который они вели уже миллион раз, войны, которая длится уже много лет. Сынчоль устал от этого, особенно после занятий, когда он чувствует себя так, будто плывет посреди огромного океана. Может быть, это чувство останется, думает он. Прошли месяцы, а он все еще не нашел верного направления, потерянный в море с тех пор, как они расстались. – Джихун. – Нет, не надо мне Джихуна. Мне уже не двадцать, и тебе тоже. – Джихун сверкает глазами, тычет в него пальцем, и это так страшно, как никогда раньше. Губы Сынчоля подергиваются вверх, фантомная улыбка. Его стул немного отъезжает назад, пластиковые колесики на твердом деревянном полу задевают край со вкусом уложенного ковра, что, несомненно, дело рук Мингю. Все монохромно. – Хорошо, - говорит он, медленно. Действительно вытягивая «ооо». – Итак, будь взрослым в этом вопросе. Он не хочет быть взрослым. С него хватит быть взрослым. Он только что вернулся к занятиям. В последний раз, когда он пытался быть взрослым, директор Pledis посмотрел на него с натянутой улыбкой и сказал, что переговоры по контракту на этом закончатся, спасибо большое. – Я буду… когда-нибудь. Не сейчас. – Ему тяжело, чертовски тяжело остаться невысказанным. Джихун невероятно смягчается. Совсем чуть-чуть, но это все, что нужно Сынчолю. – Просто поговори с ним, хорошо? Он очень хочет тебя видеть. Сынчоль кивает. Когда он уходит через два часа, Мингю уже стоит у двери, на его лице остатки грима его последней кампании, клыки острые и белые, как всегда, объятия теплые и приглашающие, а Джихун не может выглядеть более влюбленным. Он смотрит на них и думает: эта нежность, эта доброта не для кого-нибудь. Только для счастливчиков. *** Занятия - разные. Он не очень любит университет - кто бы мог подумать после многих лет нерегулярного режима сна и самого нетрадиционного образа жизни - но он выдерживает. Первый семестр - сплошная головная боль, а потом еще и еще: профессора, то откровенно добрые, то невероятно строгие, студенты, которые либо глазеют на него, либо игнорируют, и всенощные, которые он едва может себе позволить в свои тридцать с лишним лет. Он возвращается домой в пустую квартиру и выживает в основном за счет еды на вынос и случайных домашних блюд, которые он научился готовить, когда был подростком или двадцатилетним. Может быть, Мингю научил его, а может, и Джошуа, он не помнит. В любом случае, это не имеет значения, границы настолько размыты, что он состоит из них всех, из маленьких кусочков, которые он собрал на память. Они формируют его облик так же, как и все остальное, что представляет собой Чхве Сынчоль. Возможно, даже больше. Он не пишет Чану. Это не намеренно. Конечно, он видит его по телевизору и в Instagram. Чан - очень успешный сольный исполнитель, он завоевывает трофеи на музыкальных шоу, красуется на обложках журналов, играет на радио в его машине, когда бы он его ни включил. Он везде и одновременно нигде, и Сынчоль даже не знает, как с ним связаться. СМС не кажется достаточным, как и комментарий в Instagram или DM. Но он все равно пишет их, сидя в классе, пока какой-то парень на десять лет младше его объясняет ему экономику индустрии моды. Борьба! Он комментирует одно видео, где Чан в танцевальной студии крутится и вертится, пока его тело не блестит от пота, а грудь не вздымается. Ты заслужил это, вся тяжелая работа окупается kekeke, пишет он под постом, посвященным его первой победе в качестве сольного исполнителя. Он не пишет, но не сводит с него глаз, и это кажется правильным и единственно правильным. В понедельник днем, когда он от скуки сидит на уроке истории моды, его телефон на столе безобидно вибрирует, оповещая о новом сообщении. Сынчоль обводит взглядом аудиторию - профессор погружен в свой доклад, большинство студентов полулежат на своих местах, а некоторые и вовсе спят - и решает проверить телефон. Он думал, что это будет Джонхан. Возможно, Хансоль, который временно находится в Нью-Йорке и по которому очень скучают и Джихун, и Мингю, но который давно обещал ему позвонить. Возможно, Сунён, который пишет ему самые странные сообщения в самое странное время, например, гифки с собой в эстрадных шоу или фото Тэмин-санбэнима без всякого контекста. Это не они. Вместо этого прямо на экране его телефона написано «Чан». Одно непрочитанное сообщение. Сынчоль открывает сообщение, его большой палец почти соскальзывает с экрана телефона. Он хрипло дышит. «Привет, Эскупс! Как дела? В воскресенье у меня съемки «inkigayo» и я хотел спросить, не хочешь ли ты прийти. Юнгван-хён говорит, что все в порядке.» Он читает сообщение снова и снова, пока их профессор не сообщает, что занятие окончено, а Сынчоль уже идет к своей машине. Он читает сообщение до тех пор, пока ему не приходится заводить двигатель, чтобы ехать домой, и он не может больше ни на секунду оторвать взгляд от экрана. Он читает до тех пор, пока не запоминает слова и не чувствует их вкус на языке. Он решает хоть раз в жизни не думать слишком много о том, кто он есть или кем он будет, а думать только о том, чего он хочет. И он знает это уже очень, очень давно. Временами кажется, что это все, что он когда-либо знал. Как хотеть того, чего он не может иметь или заслужить. Как хотеть чего-то настолько сильно, что не решаешься подойти слишком близко, боясь, что оно растворится в воздухе прямо у тебя на глазах. Большую часть своей жизни он хотел многого, но никогда ничего не хотел так сильно, как Чана. Он горит в его груди, как кислота, вбивается в сердце, как гвозди. Он привязывает его к себе крепче, чем кто-либо другой. Чан спрашивал о тебе. Выйдя из душа и усевшись за барную стойку на кухонном островке, Сынчоль тщательно набирает ответ. «Я с удовольствием приеду. Напиши мне, когда. Я приеду.» Ответ Чана приходит всего через минуту. «отлично!!!!», затем адрес открытого зала SBS (как будто Сынчоль мог забыть) и время, когда он должен быть там. Он все еще использует слишком много восклицательных знаков, с нежностью думает Сынчоль. *** На Inkigayo много народу, больше, чем помнит Сынчоль, или, возможно, он просто забыл об этом из чувства самосохранения. Юнгван впускает его и ведет в гримерки, ведя пустую светскую беседу - спрашивая об университете, о том, как дела у Джихуна, есть ли у Сынчоля желание снова заниматься музыкой, - в то время как мозг Сынчоля находится между статическим шумом и невозможностью распутать узел. Он удивляется, что вообще знает свои слова. С каждым шагом к гримеркам, окруженным группами, которые были детьми во время дебюта Сынчоля, он чувствует, что его ноги становятся все тяжелее. В коридорах уже не так шумно, как раньше, почти все уткнулись в свои телефоны или растяжки, лишние вокальные разминки проникают сквозь стены для выступлений с синхронизацией губ. Все пахнет одинаково: косметикой, лаком для волос и потом. Они останавливаются перед белой дверью, и Юнгван улыбается ему, прежде чем открыть ее. Сынчоль не знает, чего он ожидает. Он понимает, что Instagram никогда не сможет показать Чана настоящим. Мысли приходят ему в голову одновременно, и он отталкивает их. Они ничему не способствуют, кроме того, что заставляют Сынчоля чувствовать себя еще более не в своей тарелке, чем раньше, потому что Ли Чан, его Чан, сидит на стуле перед зеркалом, глаза закрыты, а вокруг него порхают визажисты. Он... он действительно потрясающий. У Сынчоля пересохло во рту. – Ваш гость здесь, - говорит Юнгван. Чан открывает глаза и видит, что Сынчоль уже смотрит на него. Задняя часть его шеи покраснела, когда он шагнул к нему. – Ты пришел! – восклицает Чан, и одна из девушек, занятых его лицом, вздыхает с недовольством. Сынчоль посылает ей извиняющуюся улыбку и подходит, чтобы встать за креслом Чана. Должно быть, в пол вмонтированы магниты, или в карманах у них тяжелые предметы, или - или что-то еще, потому что никогда раньше его так не тянуло к Чану. Он никогда не чувствовал себя так. Словно струна тянет его ближе, притягивая все сильнее и сильнее. – Конечно, я же говорил, что буду, верно? – говорит Сынчоль, поглаживая костяшками пальцев затылок Чана. Его челка снова отросла, но мускулы остались от военных, и они хорошо подчеркивают его пиджак. Сынчоль не зацикливается на этом по очень личным, очень унизительным причинам. – Да, - говорит Чан и кивает. Он все еще маленький, но Сынчоль помнит тот день, когда его отправили в армию. Джонхан, Джошуа и он, и как Чан не хотел плакать, но все равно заплакал и стал скрывать это, сопя в рукав, пока Джонхан не притянул его к себе и не сказал, что все будет хорошо. Его волосы были такими короткими. Сынчоль периодически просыпается в холодном поту, вспоминая о том дне, снова и снова наблюдая за уходом Чана. Может быть, он никогда не умел по-настоящему хорошо относиться к уходу. Чан поворачивается в своем кресле, с которого на него бросает неодобрительный взгляд его стилист. Он не замечает его, слишком сосредоточенный на Сынчоль, и это такое теплое, расплавленное, золотое чувство - быть в центре такого внимания. Сынчоль переминается с ноги на ногу. – Ты отлично выглядишь, - говорит Сынчоль, не находя лучших слов, любых слов. Лицо Чана расплывается в широкой ухмылке, и это тоже так обезоруживает. – Я знаю, спасибо. – рука Чана застенчиво поднимается к его искусно уложенным волосам, в любом случае, идеально выверенный оттенок блонда подходит для идеально подготовленного представления, которое он собирается представить. На шее Сынчоля висит шнурок, который разрешает ему записывать все происходящее, но он уверен, что ему разрешат смотреть и без него, просто в силу того, что он - он - он - он... был Эскупсом. Это имя по-прежнему удобнее, чем его собственное. Он задается вопросом, изменится ли это когда-нибудь. – Тебе тоже, - говорит Чан, и тут же его щеки окрашиваются в розовый цвет. Сынчоль рад узнать, что некоторые вещи не изменились и никогда не изменятся. – Я имею в виду, ты тоже хорошо выглядишь. К его огромной чести, Сынчоль сегодня одет немного лучше. Он улыбается. – Спасибо. Пока парикмахер укладывает волосы Чана, Сынчоль, чувствуя себя не в своей тарелке, подходит к дивану и садится на него. На столе стоит салат и кимбап, вокруг разбросаны бутылки с водой и одинокая чашка американо со льдом. Все это так напоминает о том, как все было раньше - Сынчоль провел в раздевалках больше времени, чем в аудиториях, в чем он абсолютно уверен. Баланс снова склоняется в сторону лекционных залов, с горечью думает он. – Как дела? – спрашивает он, и Чан поднимает глаза от своего телефона. – Какого делать все это в одиночку? Чан наклоняет голову, и его визажист снова вздыхает. – Это... по-другому? Странно быть одному на сцене. Я так привык, что вокруг меня двенадцать человек. – Его лицо очаровательно скривилось, и сердце Сынчоля забилось в ответ. – Но я думаю, что теперь у меня все получается. После первой победы стало легче. - Он пожимает плечами. Сынчоль кивает и улыбается еще шире, потому что чувствует облегчение. Не зависть и не боль в сердце, а облегчение волнами накатывает на него, когда он слышит, как дела у Чана, что у него все хорошо. Ему кажется, что теперь он может дышать немного легче. – Это хорошо, я рад. Я так горжусь тобой, Чан. Он говорит это серьезно. Он знает, что говорил это редко, недостаточно часто за все время их совместной жизни, потому что был слишком строг и слишком горд, но Чан заслуживает каждого слова и даже больше. Предсказуемо, он встает, как солнце на востоке, его щеки счастливо раздуваются, и Сынчоль думает: «Помогите, я ведь любил его первым. Я любил его, когда он еще был моим, и я любил его лучше, чем кто-либо другой когда-либо мог.» Мысль глупая. Но это его не останавливает. – Спасибо, Чоль. Это так много значит для меня, ты знаешь - мне этого не хватает. Ты. – В животе Сынчоля разливается тепло: «Все вы. Я скучаю по вам. Это не то же самое.» Сынчоль понимает. Он откидывается на спинку дивана и впервые чувствует, что снова стал самим собой, кем бы он ни был. Возможно, он не так потерян в море. – Я знаю, - говорит он. – Я знаю. Я скучал по тебе с того самого момента, как ты ушел, и это осталось невысказанным. *** Съемки Чана проходят без заминок, и им удается завершить их за три дубля. Он профессионален, решителен и старателен, он движется, как вода, разглаживающая камень, как будто гравитации для него не существует. Сынчоль смотрит на него как завороженный и аплодирует ему в перерывах, когда камера настраивается. Чан смущенно улыбается. Сынчоль считает это одним из лучших событий в своей жизни. После того, когда Чан, потный и запыхавшийся, спотыкаясь, идет в гримерку, Сынчоль уже в пальто, руки засунуты в карманы. Будет интервью, и Чану придется ждать здесь до объявления победителя, так что ему не стоит здесь задерживаться. – Большое спасибо, что пришел, - говорит Чан, широко улыбаясь. – Эй, не беспокойся. Нужно было давно это сделать, извини. – Он неловко отодвигается, но знающие глаза Чана не такие жестокие, как у Джонхана, они мягкие и добрые. – Не стоит. Важно, что ты сейчас здесь. Сынчоль не знает, что ответить, поэтому ничего не говорит и просто смотрит на Чана, принимая его. Он заслуживает того, чтобы его обожали, Сынчоль не может не восхищаться им, и это делает все остальное тусклым и скучным. Чан всегда был звездой. – Мы можем увидеться снова? – спрашивает он почти застенчиво, и глаза Сынчоля расширяются от легкого удивления. – Конечно. Можешь даже не спрашивать, Чан. – Потому что он не спрашивает, потому что Сынчоль отдал бы ему весь мир, если бы мог, такой же влюбленный и глупый, как он. Юнгван просовывает голову и напоминает Чану, что у него должно быть интервью, и Сынчоль знает, что ему пора. Перед тем как уйти, он обнимает Чана, вдыхая запах лака для волос и пота, прошлого и настоящего, так прекрасно завернутых в одно целое, а под всем этим - что-то, что так характерно для Чана, мята и медовая дыня. Он зарывается носом в волосы Чана и держит его так крепко, что боится, как бы они оба не сломали ребро или что-то в этом роде, но Чан не жалуется, пальцы впиваются в куртку Сынчоля, чтобы удержать его рядом. – Увидимся, - пробормотал Чан, когда они расстались, и Сынчоль кивнул. – Увидимся, - обещает он и выходит из комнаты гораздо легче, чем раньше. *** Они снова переписываются. Сынчоль берет себя в руки и отвечает больше, но не понимает, насколько, пока не поговорил по видеосвязи с Хансолем, который прибыл прямо из Нью-Йорка. Он немного подрос, волосы всклокочены, и он лучше других в их группе скрывает свой возраст - он всегда был слишком красив, даже когда был тощим пареньком, только что дебютировавшим, неудивительно, что они так хотели сделать его визуалом. Время неуклонно движется вперед, любезничая с ним, и Сынчоль немного завидует, замечая мешки под глазами и седые волосы, которые начинают появляться, как самая лучшая в мире насмешка. Джонхан посоветовал ему просто покраситься, но Сынчоль не может найти в себе силы потащить себя в парикмахерскую. – Ты с кем-нибудь встречаешься? – спрашивает Хансоль во время затишья в их разговоре, и Сынчоль фыркает от смеха. – Нет? Думаю, я бы тебе сказал, если бы встречался? Или Джихун сказал бы тебе, я знаю, что вы переписывались. –с Хансоль слегка почесывает нос, но остается раздражающе невозмутимым. Неужели Сынчоль действительно настолько прозрачен? Лист стекла, в котором негде спрятать все жалкие частички? – Просто... Ты так часто смотришь в свой телефон, чувак. Это как в старые добрые времена. Сынчоль ловко стирает с экрана открытое сообщение Чана, фотографию домашней работы, которую он ему прислал, и ответ Чана: «Разве в наше время не все делают через интернет, хён? кекекекеке.» – В свое время я был ужасен на свиданиях, - говорит Сынчоль и закатывает глаза. Хансоль смеется. – О, да, ты был ужасен. Но тебе всегда доставались самые красивые девушки. Не ошибся, думает Сынчоль, но не хочет слишком зацикливаться на этом, потому что в прошлом Сынчоль был идиотом, который искал любовь не в тех местах, натыкался не на те руки, просто потому что пытался отвести очевидное. В конце концов, это все равно победило, а он лишь разбил несколько сердец, которые вообще не заслуживали того, чтобы их разбивали. Он не слишком гордится этим. Он думает о Чане и запахе медовой дыни, прилипшем к его куртке, и думает: «Теперь я знаю лучше.» – Ты лучше справлялся с этим, - отвечает Сынчоль и смотрит, как Хансоль делает глоток пива, какой-то американской марки, которая никогда не нравилась Сынчолю. – Ты все еще разговариваешь с Хёнгу? Хансоль поперхнулся глотком. Сынчоль смотрит и почти извиняюще улыбается. – Ну, иногда? Я имею в виду, что моя мама и сестра до сих пор его обожают. Думаю, они никогда не перестанут, но... – Но вам лучше друг без друга, я понимаю. Хансоль благодарно кивает, он выглядит намного моложе, морщинки смеха и все такое, и от этого у Сынчоля болит сердце - куда делось время, черт возьми, почему все не может быть как раньше? – Иногда мне кажется, что это не так, - говорит Хансоль, внезапно становясь нежным и маленьким. У него тоскливое выражение лица, как будто море может позвать его, и он зайдет в воду, чтобы попробовать еще раз. – Иногда я скучаю по нему больше, чем я думал, что это возможно. Но он счастливее без меня, понимаешь? Вот что важно. Иногда любить кого-то - значит отпускать его. Сынчоль пытается понять, есть ли в этом что-то хорошее для него, но у него ничего не получается. Хансоль не возражает против тишины, он никогда не возражал ни против себя, ни против других, поэтому он продолжает говорить, его голос звучит ровно и низко. – С кем ты переписываешься? Обещаю, я буду вести себя спокойно. Он улыбается, и это все, в чем нуждается Сынчоль. Они по-прежнему знают его лучше, чем кто-либо другой. Он узнал себя только с ними. – Да нет, никого. Чан просто попросил меня встретиться с ним завтра за кофе, - говорит Сынчоль, и ему становится тепло от одного только произнесения этих слов, как будто это не совершенно нормально и не из-за чего волноваться, как будто он не взрослый, мать его, мужчина, который пережил страдания своих двадцати лет. Или он так думал. Все имеет свойство возвращаться, и сейчас он не совсем уверен, где он находится. Там, где они его оставили. – Чан, да? – говорит Хансоль, и это слишком знакомо; очевидно, как много времени он проводит с Джихуном и Мингю, даже если просто общается по телефону. Сынчоль внутренне ругается, что за хрень. – Да, - говорит он, пересаживается на свое место и задирает рубашку, старую концертную атрибутику, которая, как он уверен, когда-то принадлежала Вону, но их одежда имеет привычку принадлежать кому угодно. – Чан. – Ммм, - говорит Хансоль, спокойный, как всегда, и Сынчоль завидует тому, насколько он сосредоточен. – Не надо. – Это будет хорошо для вас обоих, чувак. Мне это нравится. Я знаю, что ты неравнодушен к нему. – говорит Хансоль. Сынчоль ненавидит то, как легко это дается ему, как он хочет, чтобы они оказались в одной комнате, и весь его дискомфорт нашел бы способ рассеяться. – Я имею в виду - да, возможно. Он действительно успешен сам по себе, - говорит он. – Не так успешен, как мы были вместе, - говорит Хансоль, и его голос снова такой приятный, как будто воспоминания для него так же сладки, как и сахар, который является их прошлым. Старые добрые времена, вот почему они их так называют. Или что-то в этом роде. – Ну, нет, - поправляет его Сынчоль с легким смешком, и он задается вопросом, когда это перестанет причинять боль, эта разлука, воспоминания. Рана еще слишком свежая, нежная и ушибленная. – Знаешь что? – говорит Хансоль и поднимает бокал пива для тоста. – Что? На лице Хансоля появляется ухмылка, линии смеха становятся более заметными, делая его еще более шокирующе красивым, чем он есть даже в зернистом международном видеозвонке. – Иногда любить - значит ждать. Сынчоль сглатывает. – Если ожидание приносит тебе радость, - уточняет Хансоль, потная бутылка пива все еще поднята, глаза все еще честные, улыбка все еще широкая. – Тогда это любовь. И это не значит, что должно быть больно или что оно того не стоит. – Да, - говорит Сынчоль. – наверное. Хансоль кивает: – Я выпью за это. Так они и делают. *** Зима сменилась весной, и дни становятся длиннее и солнечнее. Чан выбрал кофейню недалеко от кампуса Сынчоля, и они заказывают кофе на вынос, чтобы прогуляться по близлежащему парку. Еще не совсем тепло, но уже и не холодно, и Чан выглядит красивым и потусторонним в своих солнцезащитных очках и пиджаке Yves Saint Lauren (старые привычки умирают с трудом; Сынчоль не перестает следить за брендами). Он делает ему комплимент по поводу пиджака, и щеки Чана принимают красный и розовый цвета, а Сынчоль улыбается, попивая свой чертов кофе, потому что ничего не может с собой поделать, даже если бы попытался. Если это все, что он получит, эти моменты уединения только между ними двумя, то он с радостью примет это и никогда не попросит ничего большего. – Они хорошо к тебе относятся? спрашивает он с любопытством, пока Чан потягивает свой американо со льдом через металлическую соломинку. – Кто? Сынчоль закатывает глаза. – Твой новый лейбл, тупица. Кто еще? – А, ну да. То есть, да? Они действительно классные и полностью поддерживают мое творческое видение, что просто супер? Они не возражают, если я хочу танцевать, читать рэп или петь, - говорит Чан, пиная камешек носком кроссовка. Его светлые волосы немного отросли, и он упоминал, что может покрасить их в рыжий или сиреневый цвет, но пока не решил, в какой именно. У Сынчоля чешутся пальцы, глядя, как ветер играет с ними, и он плотнее обхватывает ими свою чашку. – Звучит очень хорошо, я рад, что ты нашел подходящее для тебя место, - говорит он, подталкивая плечом Чана. Чан не спотыкается, подталкивает его в ответ, и это уже что-то. – Я знаю, верно? Мне очень повезло. Ты действительно присматривал за нами, понимаешь? Нет, не знает. Он не думает, что сделал что-то, чтобы помочь им, он думает, что это единственный момент в его жизни, на который он оглянется и будет точно знать, что он не справился. Что он должен был сделать больше, чем сделал, должен был быть более строгим с их требованиями, более решительным, более упорядочить их видение - что бы это ни было, что привело их сюда... – Эй, - говорит Чан, и его рука ложится на руку Сынчоля, останавливая их на пути, останавливая сам ход мыслей Сынчоля. – Не будь таким, Чолли. – Хён, - неубедительно отвечает он. – Чолли-хён. Чан смеется, и когда на него падает солнечный свет, он становится золотым, многопризматическим, совершенным, и у Сынчоля перехватывает дыхание. – Хватит отмахиваться, Эскупс, - говорит он вместо этого, и рот Сынчоля захлопывается. Он понимает, что Чан слишком много времени проводит рядом с Джошуа и Джонханом, и это нужно немедленно исправить. Они превратили его в горстку людей. – Ты знаешь, о чем я. Ты так много сделал - ты, как никто другой, боролся за нас. Ты никогда не должен был, но ты делал это, потому что кто-то должен был спасти наши задницы. Он делает паузу, и его пальцы тянутся к пальто Сынчоля. – Кто-то должен был заботиться о нас с самого начала, и ты всегда заботился. Не каждый так может. У Сынчоля пересохло во рту, но он не может пошевелиться и смотрит на Чана как завороженный. Он наблюдает, как лицо Чана искажается в гримасе, как он снова дергает за рукав пиджака, заметно запыхавшись, пока, кажется, не сдается и не идет дальше, оставляя Сынчоля спотыкаться на три шага позади, чтобы догнать его. – Что ты имеешь в виду? – спрашивает он, задыхаясь. Чан просто пожимает плечами, как будто это очевидно. – Вначале было трудно, вот и все. Не будучи представителем большой компании, - он смотрит на Сынчоля, набирая в легкие половину воздуха. – Но ты же знаешь. – Да. – Если он и знает что-то наверняка, то только это. Чан не ошибается, и ему интересно, всегда ли он видел Сынчоля таким, гораздо более снисходительным, чем Джонхан, менее склонным почитать его за грязь. В том, как он его воспринимает, есть нежность, и он не может вспомнить, было ли это с самого начала, он был слишком сосредоточен на том, чтобы практически натаскивать Чана на лучшую форму. – Эй, - говорит он после нескольких шагов. – В прошлом я был слишком суров к тебе, и это было несправедливо. Я хочу извиниться. Щебечут птицы, воздух чист, и Чан в ответ фыркает в свой кофе. Сынчоль смотрит на него. – Серьезно, Сынчоль? Сейчас? – Чан качает головой, хихикая. – Я думал, ты скажешь мне, когда отправишь меня в армию, или, знаешь, в любое другое время до этого, но ты говоришь мне это сейчас? – Что? – спросил Сынчоль, смутившись. – Разве это так уж плохо? Чан смотрит на него так, как будто он особенно увлекательная головоломка, и Сынчоль хотел бы знать, что он найдет, если соберет все кусочки вместе. Если вообще хватит кусочков, чтобы составить единое целое. – Нет, - добровольно отвечает он, и улыбка на его лице становится мягкой, розовой и прекрасной. – Я так не думаю, но я никогда не ненавидел тебя за это. Мне нужен был кто-то, кто надрал бы мне задницу, а Сунён только и делал, что давал мне такую возможность. – Сунён, - говорит Сынчоль, кривя рот. – ужасно влияет на меня. Чан смеется: – Не могу не согласиться. И они гуляют так еще час, рассказывая о занятиях Сынчоля и музыке, которую делает Джихун, а Чан упоминает, что уже несколько раз приходил к Сынквану на съемки его нового эстрадного шоу, что он собирается делить танцевальную студию с Минхао каждый четверг вечером, если у них получится. Это так же легко, как дышать, и мир безмятежно движется вокруг них, и на день Сынчоль забывает, каково это - бояться того, кто ты есть или кем пытаешься стать, того, в чем он еще не до конца разобрался и чего еще не знает. Чан умеет заставить его чувствовать себя теплее, чем весеннее солнце. Они прощаются перед машиной Сынчоля и обнимаются достаточно долго, чтобы прохожие бросали на них странные взгляды. Когда они расстаются, Сынчоль чувствует на языке сладость медовой дыни. Он смотрит, как Чан исчезает в теплом сиянии вечера, и это уже не кажется ему потерей. *** Хансоль возвращается летом, спасаясь от мерзкой нью-йоркской жары, что называется, на волоске. Через два дня после того, как его самолет приземлился в Инчхоне, Сынчоль приглашен на модный ужин с пивом, что его вполне устраивает. Он только что закончил летний семестр и не прочь немного расслабиться, а с Хансолем он не виделся уже несколько месяцев, почти год. Хансоль бросает на него взгляд, одетый в треники и поношенную рубашку, явно еще не отошедший от перелета, и приглашает его войти. – Ты все еще куришь? Сынчоль чувствует себя пойманным, уши краснеют, но кивает. – Да, иногда. – Тогда пойдем. Он ведет его на просторный балкон в своей квартиры и предлагает Сынчолю сигарету; Хансоль курит Pall Mall Menthol Black. Он не задает вопросов и с благодарностью принимает предложение, и они стоят в теплом воздухе середины лета и молча курят. – Как Нью-Йорк? – спрашивает он, и Хансоль улыбается, пуская в воздух колечко дыма. – Отлично. Довольно круто, давно я не был там без каких-либо обязательств. Занимался продюсированием, но в основном просто тусовался с друзьями. Это вроде как... – Хансоль наклоняет голову, размышляя. Сигарета между его пальцами - отблеск сгоревшего мандарина, запах пыли и пепла. – Типа, это было круто? Но и странно. Я вечно крутился вокруг вас, ребята. Сынчоль кивает, глядя на угасающее лето. – Я понимаю, о чем ты. Не все знают, чего ты хочешь, просто взглянув на тебя, верно? Хансоль смеется и кивает головой: – Это да. Но пришло время вернуться, понимаешь? И я скучал по вам, ребята. – Ты хочешь сказать, что скучал по Джихуну и Мингю, - говорит Сынчоль, не совсем уверенный в том, что ему стоит комментировать это - хрупкую мелочь, за которой он наблюдал, как она развивается между ними, расцветая, как цветок весной. У Хансоля хватает смелости покраснеть, по крайней мере, а Сынчоль хмыкает, делая очередную затяжку сигареты. – Нет - то есть, да, конечно, я скучал по ним. Но это не то, что ты думаешь, - говорит он, как будто хочет убедить их обоих. Глаза Сынчоля немного расширяются, и он смотрит на Хансоля, просто принимая его. Еще одна из тех ниточек, которые слишком близко притянуты к его сердцу, под ребрами. – Это не так? – Нет, - говорит Хансоль, и в этот момент стеклянная дверь на заднее крыльцо распахивается, открывая не кого иного, как Хёнгу в светлых выстиранных джинсах и безразмерной рубашке в полоску, которая, как он точно знает, принадлежит Хансолю. Его короткие черные волосы взъерошены и влажны, как будто он только что вышел из душа, и он ничуть не удивился, увидев, что Сынчоль курит рядом с Хансолем. А, ну да. Это все объясняет. Хёнгу улыбается и машет рукой, прежде чем выйти и приблизиться к Хансолю, вырывает сигарету прямо из его пальцев, чтобы воткнуть ее в перила крыльца, наклоняется к Хансолю так, что тот становится наполовину заслоненным, и, вероятно, косоглазым, если хочет посмотреть Хёнгу в глаза, но, похоже, так и задумано. Сынчоль хочет отвести взгляд, но не может не смотреть на эту сцену, хорошо знакомую ему - Хёнгу постоянно бывал в общежитии, когда они ходили на дни рождения, куда бы Хансоль ни пошел, он следовал за ним. Они понимали друг друга и, очевидно, понимают до сих пор. Сынчоль прикусывает щеку, чтобы сдержать ухмылку. – Увидимся, да? – бормочет Хёнгу, а Хансоль улыбается так задорно, словно это их первый день влюбленных, а не вторая весна. Он обхватывает щеку Хёнгу одной рукой, удерживая его так нежно, когда он преодолевает последние несколько дюймов между ними, чтобы поцеловать его мягко, чувственно и... Хорошо, хорошо. Сынчоль не должен этого видеть. Он может оставить их наедине, сознательно игнорируя звуки того, что должно быть глубоким поцелуем, влажным поцелуем - прощальным поцелуем, понимает он. – Да, - отвечает Хансоль, и Хёнгу отходит назад, но не без еще одного поцелуя, поспешно прижатого к губам Хансоля, который морщит нос, собираясь уходить. – Рад был тебя видеть, Сынчоль. Ты хорошо выглядишь, - говорит Хёнгу с улыбкой, которая демонстрирует его клыки, пучит круглые и мягкие щеки. Он совсем не постарел. Его дерматолог, должно быть, работает как мечта, а может, это просто свежий румянец влюбленности, кто знает. Как первый снег, устилающий улицы, незапятнанный и невредимый. Но опять же, нет. Хансоль и Хёнгу уже бывали здесь, причиняли друг другу боль, разбивали сердца на осколки острого стекла, и все же, кажется, они нашли дорогу друг к другу. Это должно быть чудесно. Сынчоль кивает и смотрит, как Хансоль наблюдает за уходящим Хёнгу, глаза так ужасно беззащитны, что кажется, что он снова молод, эта любовь оживляет его, омолаживает. Это как луна и море, замкнутый круг. Сынчоль задается вопросом, чувствуют ли они друг друга как дома, всегда ли они хотели друг друга, неизбежно. Как Мингю и Джихун. Входная дверь закрывается на замок. – Ну что ж, - говорит Сынчоль, нарушая молчание, и выводит Хансоля из задумчивости. – Понятно. Он мотает головой, как будто забыл, что Чоль вообще здесь был. Такое обычно случается, когда вы нашли точку крепления, что-то межзвездное. – Да. Да. Сынчоль докуривает сигарету до огрызка, наблюдая, как Хансоль немного ерзает. – Ему не нравится, когда я курю, - говорит Хансоль. – Но он все равно тебя поцеловал, - замечает Сынчоль, и Хансоль кивает, похоже, очень довольный тем, что это произошло. Солнце медленно садится под кромкой деревьев, оранжевое, как последние отблески сигареты Сынчоля, зелень и золото смешиваются, как краски. В воздухе витает гул, мерцание предвкушения оседает прямо под листьями и покрывает тыльную сторону рук Сынчоля, обещая сладкую возможность. То, что это происходит здесь и сейчас, не идеально, но хорошо, и этого может быть достаточно. Это не должно быть чем-то большим, но это путь жизни, приход и уход волн, красота проходящих штормов. Что не все, что блуждает, обязательно теряется. Сынчоль выдыхает дым в сумерки и вдыхает надежду, которая на вкус легка, как воздух. Нравится ли ему это? Он не совсем уверен. – Я же говорил тебе, - говорит Хансоль умно, но он слышит его тихую, сдержанную радость под собой, как песок на пляже. – Иногда любить - значит ждать, и от этого еще больше пользы. Сынчоль задерживается на этом, поворачивается к нему всем телом, и не может удержаться от вопроса. – Ты счастлив? Ты выглядишь счастливым. Хансоль делает паузу, считая до двух. – Да, - говорит он, и на его лице появляется образ юной любви. – Да. Я думаю, на этот раз все по-настоящему. Я думаю, на этот раз мы те, кем должны быть. Сынчоль спокойно обдумывает сказанное, а затем спрашивает: – И ты думаешь, этого достаточно? Хансоль отвечает так уверенно, что Сынчоль понимает, что не стоило сомневаться. – Да. – кивает он. – Потому что быть с ним всегда будет достаточно. Все это дерьмо закончится, а быть с ним все равно будет достаточно. Из него вырывается прерывистый смех: – Все уже закончилось. – Чувак, - говорит Хансоль, закатывая глаза, и прислоняется к Сынчолю, глядя на задний двор, на его губах играет небольшая улыбка. – Это никогда не закончится, но даже если это случится - у меня все равно будет он. У меня все еще есть он. И у меня всегда будете вы, ребята, и то, что мы сделали вместе, и никто не сможет отнять это у меня. И это не делает это, типа, ужасным или что-то еще. Горько-сладким? Может быть, иногда. Но не менее важным, не менее моим, твоим или нашим. – И этого достаточно? – интересуется Сынчоль. – Да, - говорит Хансоль, - в этом-то и дело. Это вроде как все, что у нас есть. – Что? – Любовь, - Хансоль показывает жестом на теплое летнее солнце, птиц в воздухе, надежду, которая витает в воздухе, как духи. – Друг к другу. Сынчоль думает, что он может начать понимать, когда говорит: – И этого достаточно. *** Заканчивается очередной семестр, и Сынчоль постепенно входит в колею. Он не плохой студент, но и не выдающийся, и это его вполне устраивает; он посещает большинство занятий, пишет эссе и проводит презентации, и не один раз он отказывался от учебы, чтобы напиться с Джонханом и позвонить Джису в Лос-Анджелес. Это всегда весело, и Сынчоль узнает то, что всегда подозревал и знал - что видеть их процветание - это то, что стоит всего этого, что счастливая, солнечная улыбка Джошуа более чем достаточно, чтобы оправдать расставание. Но это нелегко - во многих отношениях это больно. Больно наблюдать за тем, как они отделяются от него, отделяются надолго, но он в основном готов к этому, когда это произойдет. Пройдет несколько недель с тех пор, как они общались, и он появится на одной из поздних ночных радиосессий Сокмина с Соджу и жареной курицей, и они просто поболтают о том о сем, как будто времени и не прошло вовсе. В феврале Мингю и Джихун справляют новоселье в доме, который они купили вместе, и Джихун заставляет всех поклясться, что они не проронят ни слова о том, как все это удобно и пригородно. Чан приходит с интервью с небольшим опозданием, макияж размазан по глазам, на щеках блестки, и Сынчоль весь вечер смотрит на него. В итоге они вместе укладываются на удивительно удобный диван, делят бутылку пива и тихо разговаривают. Нахождение рядом с Чаном больше не пугает его. Он больше не хочет убегать. Вместо этого он потакает ему, наслаждается тем, что он есть. Ночь разворачивается впечатляюще между домашней стряпней, большим количеством бутылок спиртного и громкими караоке. Сунён и Сынкван напиваются все сильнее, и Мингю переносит их обоих в спальню для гостей, укладывая спать с ласковыми улыбками. Он красив, настолько красив, как кинозвезда, что неудивительно, что Джихун не может отвести от него глаз. – Итак, - говорит Джонхан, перекрывая громкую болтовню в гостиной, где они все собрались вместе. Хёнгу плотно прислонился к Хансолю, пьяное возбуждение, которое было раньше, перешло в усталое довольство, а рука Хансоля обхватила его за плечи. Сынчолю нравится видеть их такими, это кажется правильным. Чан издает тихий звук рядом с ним. Сынчоль смотрит на него. Желание поцеловать его просто душит. – Итак, - повторяет Джонхан, и Сынчоль только сейчас замечает, что они, должно быть, созванивались с Джуном и Джошуа по Facetime. Ему интересно, что происходит. Рядом с Хансолем Вону молчит, но со знающими глазами, скрытыми за очками в более толстой оправе, чем в последний раз, когда они виделись. – Во-первых, поздравляю с этим домом. Он просто охренительный. Слава богу, Мингю сделал весь интерьер, не в обиду Джихуну. Джихун поднимает свою бутылку: – Не обижайся. Мингю опирается на его плечо, наполовину перевернувшись на спину, и смеется в горловину его рубашки. – Я так рад, что вы все снова здесь. Это даже не мой дом, но... Джихун сказал, что это круто. Так что, спасибо вам всем, что пришли, спасибо, что остаетесь здесь, мне нравится видеть, как вы живете своей лучшей жизнью. В комнате царит странная тишина, спокойствие, что-то густое и липкое в горле у Сынчоля. Он проглатывает комок, и ему не нужно думать дважды, когда Чан тянется к нему и крепко обнимает. Его рука теплая, немного потная и меньше, чем у Сынчоля. Он сидит так, как сидел всегда. Сынчоль обводит взглядом комнату, вбирая их одного за другим, думает о Сунёне и Сынкване в постели наверху, и в груди у него становится так тепло и тесно, словно он вот-вот заплачет. Он снова сглатывает, подавляя эмоции. – И я так скучаю по вам, я скучаю по сцене с вами, так что, знаете, если мы когда-нибудь решим через десять лет, когда Мингю и Джихун поженятся и у них будет десять детей, снова выйти на сцену вместе... Я в деле. И я надеюсь, что вы тоже, без обид, если нет, но... Да. Разговор начинается снова, и Сынчоль видит мягкую улыбку на лице Вону, как Хёнгу уткнулся лицом в шею Хансоля, шепча что-то тайное и личное только для них двоих. Чан сжимает его руку. – Ээээ... насчет детей - этого не будет, - говорит Джихун, отталкивая Джонхана, который в ответ фыркает и хихикает. – Звучит как «но», Джихун, - мягко замечает Минхао, глядя на пару во главе стола. Мингю красиво краснеет, красное и розовое на его загорелой коже, и прячет лицо в плече Джихуна, щеки которого раскраснелись в тот же оттенок. – Я имею в виду. Брак не исключен. – Ты имеешь в виду? – говорит Сокмин, наклоняясь вперед в своем кресле с быстрым вниманием. Он выглядит менее пьяным, чем за несколько минут до этого. Джихун переминается с ноги на ногу, Мингю шумит против него, но соглашается. Они говорят друг с другом шепотом, Джихун откидывает голову назад, чтобы говорить прямо напротив уха Мингю, которое тут же превращается в лепешку. Какое счастье, думает Сынчоль, иметь такую любовь, мягкую и теплую, как дом. Мингю слегка наклоняет голову, дважды моргает, потом улыбается. В комнате снова становится тихо. – Джихун попросил меня выйти за него замуж, - говорит Мингю, а затем добавляет. – Ну, он попросил меня после того, как я попросил его, то есть, я попросил первым - определенно первым. Вся комната разражается воплями и возгласами. Джихун между ослепительной улыбкой и впечатляющим хмурым взглядом дергает за бирку своей бутылки пива, когда их охватывает суматоха, Сокмин и Минхао наваливаются на счастливую пару, а Мингю оттаскивает Джихуна, чтобы поздравить его. Джошуа и Джун что-то говорят по телефону, но Сынчоль не слышит их из-за грохота в голове, стука пульса в ушах и тисков Чана на его руке. Хансоль и Хёнгу встают с Вону на буксире, поздравляют пару, а Джонхан громко требует показать кольца. Это очень много. Столько всего происходит, а Сынчоль сидит с полуоткрытым ртом, его сердце скачет, а один взгляд на Чана заставляет его разгадать еще десять причин. – Иди, поговори с ними, - говорит он ему, подталкивая его вперед, и, к счастью, Чан легко идет, спотыкаясь, к столу, и тут же попадает под руку Минхао. Он опускается обратно на диван и прижимает бутылку пива к груди, пытаясь озвучить все, что он сейчас чувствует - конечно, это счастье, радость за Джихуна и Мингю. Они заслуживают этого больше, чем кто-либо другой, кого он знает, они работали, чтобы стать такими, и они заслуживают прожить всю жизнь, полную этой идеальной, кристальной любви. Сынчоль мог бы заплакать от счастья за них. Но вот он все еще среди волн и в открытом море. Он даже не знает, как проведет следующий день. Нет домов, которые нужно купить, и нет никого, ради кого можно опуститься на одно колено. Нет ничего, кроме бесцельного человека и кусочков его прошлого и настоящего, которые он изо всех сил пытается вписать в свое будущее. Он делает глоток пива и встает. Взгляд Джихуна острый, взгляд Джонхана проницательный, а взгляд Чана полон вопросов. Сынчоль качает головой и обнимает Джихуна, после чего утопает в крепких объятиях Мингю. – Я так рад за тебя, - говорит он, приглушенный свитером Мингю. – Ты так этого заслуживаешь, - говорит он Джихуну, а Джихун, надувшись, прижимает его к себе еще крепче, как будто знает, как удержать Сынчоля вместе. Позже он выходит на задний двор и прикуривает очередную сигарету. Его голова пустеет, когда дым окутывает ночь, и он понимает, что холод здесь ненадолго. *** Он не знает, как долго он пробыл на улице, но к тому времени, как дверь на задний двор открылась, его пальцы замерзли, и онемели. Февральский воздух неумолим и кусач, он пробирается под тонкую рубашку и свободные брюки Сынчоля, а алкоголь выветривается достаточно быстро, и ему становится холодно. Тем не менее, он остается на улице. Большая, яркая луна мерцает между тяжелыми темными тучами и освещает участки травы на бесплодном заднем дворе - он не сомневается, что Мингю превратит это место в цветущий сад, но сейчас здесь только грязь и иней, пустой холст. Дверь беззвучно открывается, и по прохладной земле раздаются шаги. Сынчоль бросает сигарету в землю и тушит ее, хотя он уверен, что все знают, что он курит уже много лет. Тем не менее, по позвоночнику ползет стыд за то, что его поймали. – Эй, мы все тебя искали. Чан. Конечно. Сынчолю становится теплее, отчасти от смущения, отчасти от обожания. – Прости, мне нужно было подышать воздухом. Все в порядке? Чан стоит рядом с ним, руки засунуты в его узкие брюки. Он выглядит греховно хорошо, слишком хорошо, чтобы быть реальным, как все мечты, которые Сынчоль когда-либо глупо рисовал в этом мире. Луна светится серебром и подходит к темному оттенку волос Чана, и он хочет поцеловать его. Он хочет поцеловать его, и это все, о чем он может думать. – Да, - говорит Чан, в его голосе слышится нотка смеха. – Мы помогли все убрать, чтобы у Мингю утром не случился сердечный приступ. Большинство ребят ушли домой или легли спать. Сынчоль хмыкает, его дыхание - бледное облачко в воздухе. – Помнишь, когда дом был одним и тем же местом для всех нас? – Его голос кажется онемевшим. Странно. Чан не отвечает сразу, и тишина между ними растягивается в маленькую бесконечность. Она полна невысказанного. – Да, - говорит Чан, и Сынчоль наблюдает, как тень его рта искажается в гримасу, чем-то напоминающую улыбку, думает он. – Это было очень давно. Он откидывает голову назад и смотрит вверх, вверх, вверх. Холод подступает к его горлу, и он позволяет ему это сделать. – Да, я знаю. Шорох одежды, движение в углу его глаз, и вот Чан уже стоит рядом с ним, достаточно близко, чтобы почувствовать его теплое дыхание на своей щеке, пересчитать его ресницы. Сколько ночей Сынчоль мечтал об этом? Это более сюрреалистично, чем можно себе представить, и это нечто внутри его груди, волны, угрожающие берегу, кажется, топят его. Ладонь Чана теплая, когда он прикладывает ее к челюсти Сынчоля, пальцы веером расходятся по изгибу кости. Его тело осязаемо, тепло заполняет пространство между ними, и Сынчоль прижимается к нему - два тела не могут одновременно находиться в одном пространстве, поэтому они должны столкнуться. У Чана перехватывает дыхание, и это самый красивый звук, который он когда-либо слышал. – Что? – спрашивает Сынчоль, внезапно задыхаясь, отчаяние сквозит в каждом слоге. – Что? – Сейчас я тебя поцелую, хорошо? – говорит Чан, и Сынчоль ищет в его глазах - искренних, таких искренних, и в его лице - прекрасном, таком прекрасном - хоть намек на ложь, но ее нет, нет... И тогда теплые губы приникают к его губам, захватывая его рот в сладком поцелуе. Вкус конфет и вина, пряностей и тепла, когда он проникает внутрь, когда его руки обхватывают талию Чана, чтобы удержать его. Под кончиками его пальцев ощущается желание, желание смешивает их дыхание, холод уходит на второй план, когда он обхватывает Чана руками и целует его в ответ. Это - вспышка искры. Сырая и нефильтрованная, и Сынчоль не знает, что его одолевает. Волна обрушивается на его голову и увлекает его под воду, пьянящий аромат кожи Чана, вкус его языка опьяняют, и он хочет остаться здесь. Там, где их больше ничто не коснется, где круг замкнется аккуратно и чисто, и это все, о чем он может думать. Поцелуи Чана жадные и грубые, медовые и чарующие, накладывающие чары на их тела. Он станет концом мира Сынчоля, понимает он, и все будет хорошо. – Боже мой, - говорит Чан, когда они резко втягивают воздух, его рот красный, влажный и распухший, и это сделал Сынчоль. – Боже мой. – Согласен, - выдыхает Сынчоль, и они оказываются нос к носу, его пальцы сжимают бедро Чана, кожа под рубашкой теплая, он весь теплый. Он как лето, заключенное в одном человеке. Сынчоль поднимает руку, чтобы убрать беспорядочные пряди волос Чана со лба, и находит глазами его часы. Под лунным светом изгиб его рта приподнимается, а глаза Чана смотрят на него, задерживаясь на сладости его поцелуев. – Эй, - бормочет он. – С днем рождения. Улыбка Чана настолько широка, что может осветить весь двор. – Я хотел сделать это целую вечность, - говорит Сынчоль, наклоняясь, чтобы поцеловать его снова. От восторга Чан тает между ними, и он погружается в объятия Сынчоля, словно его затягивает прилив. Я должен любить тебя вот так, думает Сынчоль, как любят люди в этом доме, навсегда вписанные в наши жизни. – Я тоже, - шепчет Чан, и вот так они становятся на свои места. *** Летом он прилетает в Нью-Йорк, чтобы посмотреть, как Хансоль женится на Хёнгу на частной церемонии в Бруклине. Все это небольшое, но прекрасное событие, чувство эстетики Хёнгу в каждой детали, от цветочных композиций до костюмов его женихов - скоординированные, пастельные перистые цвета, которые восемь одинаково красивых мужчин носят одинаково хорошо - и их совместная любовь ко всему музыкальному плывет по комнате. Хвитэк играет на фортепиано, а Джихун аккомпанирует ему на гитаре, и их голоса несут друг друга; друг Хёнгу, Джинхо, поет для первого танца, и в зале не осталось ни одного сухого глаза. Чан раскачивается на своем сиденье рядом с ним, в своем темно-красном костюме, и Сынчоль наклоняется, чтобы поцеловать его в уголок рта, просто потому что может, из-за романтики, витающей в воздухе. Это хороший день. Сынчоль надолго забыл, что это такое, поэтому он дорожит этим днем. Хансоль - красивый жених, идеальный, как всегда знал Сынчоль, хотя он - последний человек, которого он когда-либо видел на свадьбе. Хёнгу - любезный хозяин рядом с мужем, он обходит гостей, слезы постоянно застилают ему глаза, но он великолепен так, как могут быть только влюбленные люди. Их стол накрыт, шумно, а Джошуа сидит слева от Сынчоля, как будто он никогда и не уходил, напротив Джонхана. День, когда они отправили его в путь, теперь лишь смутное воспоминание, еще одна частичка его самого, смытая потоком времени, бледная по сравнению с настоящим. Могут пройти годы, а Джошуа все еще будет здесь, рядом с ним. Эта мысль успокаивает, но не заставляет Сынчоля больше хотеть умереть. – Итак, - говорит Джошуа, держа в руке бокал красного вина. Сынчоль наклоняет голову, чтобы Джошуа понял, что он его слушает. – Ты в порядке? Конечно. Некоторые вещи никогда не потеряются при переводе, сколько бы океанов ни было между ними. Но вопрос не так прост, как кажется по красивому голосу Джошуа, и у Сынчоля были месяцы, чтобы смириться с тем, что это может всегда оставаться незавершенной работой, состоянием недоступности. И вот он наблюдает за этой сценой, за этими людьми, которые создали его сердце и душу, владеют его кровью и костным мозгом. Вся радость и боль, которая приходит, когда любишь кого-то так сильно, привязанного к самому твоему существу, что неизбежно должен отпустить его. Потому что это и есть любовь, это отпускание только для того, чтобы он вернулся другим, но все тем же. – Я так думаю. – Чан сжимает его руку, глубоко погруженный в разговор с Сынкваном. – Я буду. – Ты уже все решил? Чем ты хочешь заниматься? После того, как получишь диплом, я имею в виду. Сынчоль делает глубокий вдох и улыбается Джошуа, и это так легко. Как будто пальцы ног упираются в теплый песок. – Нет, - говорит он. - но это нормально. Музыка набирает обороты, и Сынчоль тянет Чана на танцпол, где он двигается так же естественно, как ветерок. Все вокруг оживает, когда Сынчоль движется вместе с ним, увлекаемый волнами. Это хорошо. «Наблюдая за звездами на волнах, я не пролью новых слез. хотя я знаю, что он разрушится Я, возможно, снова построю песочный замок о, есть пляж на краю моих рукавов.» - b.i., illa illa.Часть 1
16 июля 2022 г. в 07:33