«Вчера нас было четырнадцать, сегодня — уже тринадцать. Сон из бытовой необходимости превратился в привилегию сильных», — из личных записей Хинаты Шоё.
Деревянный стол — старый, как и всё в убежище, — надрывно скрипит под тяжестью металлического подноса, доверху заполненного обваренными кусками мяса. В нос бьёт сладость — запах, который меньше всего ожидаешь после полугодия, проведённого в клетке из стали и бетона. Хината опускает взгляд на тарелку: тонкие трещинки расползаются от центра к краям, напоминая о недолговечности всего материального — сожмёшь чуть крепче, и в изрезанных ладонях останутся лишь залитые кровью осколки. Тошнота подкатывает к горлу. Заставляет вцепиться в пожелтевшие пластиковые пуговицы рубашки — расстегнуть первые две. — Откуда мясо? Вопрос повисает в воздухе, напряжение — хоть ножом режь. Консервы кончились больше месяца назад, сухой паёк и вовсе ушёл первым. На прошлой неделе они перебивались остатками гнилой картошки, а сегодня — устраивают пир с крупно порубленными кусками мяса. Хината наваливается на столешницу, прищуривается, разглядывая тёмные волокна. — Боже мой… — выдыхает он, резко отстраняясь. — Чёрт… — неверяще смотрит на предводителя выживших, восседающего во главе стола. — Где… — Хината судорожно обводит взглядом присутствующих. — Где Таичи? Терушима кривит губы, цыкает и грузно кладёт на стол повидавший виды револьвер. Анаконда, кольт крупного калибра: такой и быку мозги вынесет — не заметит. — Очень наблюдательно, Хината, — произносит Терушима, первым накладывая мясо себе на тарелку. — Ещё глупые вопросы будут? Он скалится, зверю подобно, и Хината опускает глаза, сглатывая выступившую слюну. Запах еды беспокоит оголодавшее тело — есть хочется больше жизни. Жить хочется… что тут юлить, жить хочется просто больше. Мясо нарочно обезличено — всё, что выдавало в нём человека, обрублено, обтёсано, скинуто в ведро и измельчено до самодельного фарша. Совершённое преступление — против конкретного индивида и против человечности в целом — выдаёт лишь тошнотворная сладость, которая, проскользнув под одежду, оседает на коже, впитывается внутрь, оставляет на костях дьявольские метки. Таичи не был слабаком. Он просто перешёл дорогу не тем людям не в то время — в тяжёлое, смертельно уставшее время, которого у них практически не осталось. У Таичи оно уже кончилось, у Хинаты — судя по всему, подходит к концу. Пальцы сжимают стол, белея, а сердце начинает разгоняться, подзадоренное выплеском адреналина — слабакам дорога в «новое будущее» заказана. — Будешь есть? — шёпотом спрашивает Кагеяма, и Хината, не в силах разжать губы, мотает головой. — Уверен? Долго так не протянешь. «Не протяну», — понимает Хината, но продолжает молчать, упорно пряча глаза в пустой тарелке. Команда — если так можно назвать сбившихся в стаю бедолаг — кидает на него заинтересованные взгляды, в каждом из которых затаённая угроза, смешанная с открытой насмешкой. Хината не обижается — ситуация не велит: они заперты в железной банке, и от ядерной пустыни их отделяет лишь несколько слоёв иссушённой почвы. Последние полгода похожи на сюрреалистичный сон: обрывки радиосообщения, предрекающие сиюминутную гибель всему живому, бункер, расположившийся на окраине их богом забытого городка, знакомство со «счастливчиками», которым повезло оказаться рядом, с Кагеямой, чья тарелка тоже пустует. Изначально их было двадцать. Сегодня за столом — четырнадцать, тринадцать из которых по глупому недоразумению ещё живы. Команда разбирает куски мяса, нерешительно сжимает столовые приборы — их растерянность легко понять, но и она, вместе со всякой добродетелью, сгибается под гнётом скребущего кости голода. Хината жмурится, напоминая сам себе: он жив только лишь по той причине, что справа от него — Кагеяма. Высокий, сильный и почему-то привязавшийся так, что и клещами не оттянешь. Кагеяма не притрагивается к еде, но и из-за стола уходить не спешит — с безэмоциональным, отстранённым лицом рассматривает присутствующих, жадно набросившихся на «праздничный ужин». И лишь Хината видит, что под столом Кагеяма сжимает складной нож — тот самый, с которым он не расстаётся двадцать четыре на семь. Единственное, что может хоть как-то остановить озверевшую толпу. Вязкая слюна смачивает язык, и Хината крепче стискивает зубы. — Эй… — произносит Кагеяма, наклоняясь к нему. — Ты как? Хината поднимает взгляд. Слабо дёргает краями губ. — Нормально. «Нормально» — наверное, самое неподходящее слово в этой ситуации, но единственное, которое сейчас приходит на ум. Кагеяма, кажется, таким ответом не удовлетворяется, но и продолжать допрос не решает. Отодвинув стул от стола, он поднимается. — Пойдём. Хината неуверенно встаёт. Голову ведёт, и он едва не заваливается на бок. Чёртов недосып. — Еда скоро кончится, — произносит Терушима, небрежным жестом указывая на «календарь», мелом вычерченный на дальней стене: вместо названия дней — тонкие палочки, разделённые на группы по семь. Никакой гарантии, что счёт правильный: время в бункере тянется, словно дурной сон, но эти вычерченные «недели» — единственная система координат, за которую цепляется больной мозг в попытке не сойти с ума. Где-то наверху время тоже не идёт вспять. Хоть что-то общее у них с поверхностью. — Думаю, через месяц-другой уровень заражения снизится, и можно будет попробовать… Хината вздрагивает, инстинктивно прячась за спину Кагеямы — тот выпрямляется в полный рост, прикрывая. –… можно будет попробовать подняться на поверхность, — заканчивает Терушима под одобряющие кивки товарищей. Хината кривится, готовый голову на отсечение дать — суждения Терушимы о снижающемся уровне радиации строятся лишь на том соображении, что если такие «пиры» войдут в их обыденную голодную жизнь, то как раз через «месяц-другой» очередь может дойти и до самого Юджи. Не так важно, насколько ты силён — важно, сколько дней у вас осталось в запасе. Команда пускается в обсуждение: кто-то жалуется на скудный рацион, кто-то выражает благодарность Таичи, другие же, не стесняясь, начинают вычислять «лишнего» — того, чья жизнь оборвётся следующей если не на этой неделе, так через одну. Хината упирается лбом в лопатки Кагеямы. Он знает, что они смотрят на них; он знает, что они думают о нём. Их разум затуманен безысходностью, их руки — окровавлены расчётом и жаждой пережить остальных. Капля безумия отравляет море обыденности, и бункер перестаёт быть таким уж безопасным местом. Человек готов пойти на невероятные преступления, когда угроза нависает над его собственной шкурой. — Пожертвовать собой должен слабейший, — заканчивает Терушима, и Хината понимает: ради этого всё и затевалось. Вся эта бравада и демонстративная надежда на будущее в незаражённой части города — всё это лишь для того, чтобы команда, ободрённая перспективой благополучия, закрыла глаза на очередное убийство. Или даже поспособствовала ему. Кагеяма делает шаг вперёд и опирается на стол ладонями. Хината застывает позади, едва не забывая дышать. — Не тебе одному решать, — рявкает он. — Нам хватит еды, если вы поубавите свой аппетит. В хранилище ещё полно овощей. — Практически сгнивших. — Терушима скалится и откидывается на спинку стула. — Думаешь, растянуть удовольствие? Или напоследок хочешь ещё разочек успеть оприходовать… Старое дерево скулит, когда лезвие ножа входит в плоть, пуская глубокую трещину по поверхности. Кагеяма раскрывает ладонь, демонстрируя торчащую из стола рукоятку. — В следующий раз это будет твой глаз, — предупреждает он, с демонстративной лёгкостью вытаскивая лезвие и убирая оружие в ножны. — Ты не успеешь даже дотянуться до револьвера. И окажешься на столе вне всякой… — Кагеяма морщится, –… очереди. Терушима ухмыляется и, подхватив кольт, прокручивает его на спусковой скобе вокруг пальца. — Решил со мной потягаться? — лениво произносит он. — На твоём месте, я бы не был так уверен. Я довольно хорошо обращаюсь с оружием. — А патронов-то хватит? — отзывается Кагеяма в ответ, едва заметно вздрагивая, когда Хината цепляет его за рукав и с тихим «пошли» тянет к выходу. Разговор себя исчерпал, и Кагеяма подчиняется — они выходят из столовой под тяжестью свинца оценивающих взглядов.***
— Они убьют нас. Рука, монотонно перебирающая рыжие пряди, замирает. Хината настороженно следит, как Кагеяма наклоняется к его лицу и мягко касается губ своими. Они не закрывают глаза, ни на секунду не расслабляются и уж точно не поддаются обманчивой тишине. Под подушкой у Тобио нож — когда он привстаёт на локоть, чтобы углубить поцелуй, Хината боковым зрением видит выглядывающую рукоять. Хочется верить, что вместе они в безопасности. Хочется верить — и всё же Хината не строит иллюзий по поводу своего будущего. Наверняка — скорейшего. — Они убьют нас, — настойчиво повторяет Хината, отстраняясь. — Не убьют. Молчат уже третьи сутки. Кишка тонка, — Кагеяма закатывает глаза и падает на подушку, сдувая со лба отросшую чёлку. — А если полезут — я убью их первым. Хината хмурится, опускает взгляд вниз и, вмиг оробев, тарабанит пальцами по матрасу. — Ты уверен… — начинает он, но, вздохнув, замолкает. Кагеяма поворачивается к нему, всем своим видом демонстрирует готовность выслушать, и Хината продолжает: — Ты уверен, что тебе стоит так рисковать? Ну… ради меня. Мы знакомы не так давно, и ты сможешь ещё продержаться, если не будешь… Слова застревают в глотке, и Хината, приказывая себе быть сильным, вскидывает подбородок. Кагеяма смотрит на него пристально, серьёзно, как и всегда, но что-то в его прямом взгляде смущает — что-то угрожающее прячется в тени синей, словно море зимой, радужки. Ладонь сжимает плечо. — Продолжай. — Если не будешь возиться со мной… Ты никогда не думал, что так будет лучше? Для тебя. Кагеяма закрывает глаза. Открывает. Поджимает губы упрямо, а затем, вмиг расслабившись, выдыхает. Прищуривается — его ладонь сползает с плеча и обхватывает руку чуть повыше локтя. Хината вскрикивает, когда пальцы смыкаются стальным капканом, когда Кагеяма рывком дёргает его к себе, заставляя жалобно заскулить и замереть, уставившись в синюю бездну. — И ты решил сказать мне это сейчас? — Я не… Кагеяма дёргает головой, показывая, что не договорил. — Ты решил… — он втягивает воздух через ноздри, раздувая их, словно бешеное животное, и резко выдыхает. — Я хоть раз дал тебе повод усомниться во мне? — Нет, — Хината прикусывает губу, чувствуя, как слёзы собираются в уголках глаз. Он не хочет плакать — только не сейчас, не перед Кагеямой. Он не хочет, чтобы его запомнили таким — слабым, отчаянным. Жалким. — Тогда почему твой поганый рот вообще произнёс это, тупица?! Не втягивай меня в этот бред. И не смей сдаваться — сейчас не время, — голос Кагеямы подозрительно хрипит — не надрывно так, грубо, как при болезни, а скорее едва заметно, мягко, будто вскользь скрадывая концы слов. И Хината распахивает глаза, поражённый догадкой: Кагеяма, чёрт побери, боится. Кагеяма Тобио, сильнейший из всех, кого он встречал, действительно боится — и нет, не Терушиму, не его ублюдков, сбившихся в стаю ради куска мертвечины, не смерти и не чего-то, что может оказаться в стократ хуже. Нет. Совсем нет. Кагеяма боится его, Хинаты, отчаяния. Его секундного смирения, его боли и безысходности, прошивающей его существование уже который день подряд. Кто бы мог подумать, что Кагеяма — тот самый Кагеяма, что в первую их встречу нарычал на него и назвал бесполезным идиотом — будет так сильно бояться Хинаты Шоё. Вопреки всему, Хината чувствует, как губы растягиваются в улыбке — тонкое воспоминание о прошлом мире «до бункера». Слёзы проливаются по щекам, обжигают кожу и прячутся где-то в вороте потрёпанной рубашки — но теперь это не знак его слабости. Теперь это — вся невысказанная благодарность, нежность, что нашла покой в грудной клетке, сжимающейся так сильно от одной только мысли, что Тобио будет с ним до конца. Пальцы ослабляют хватку, и Хината подаётся вперёд, стремясь быть ещё ближе. Он утыкается лицом в чужую грудь, затихает. — Спи, тупица, — раздаётся где-то над макушкой, и Хината согласно кивает. Опустившись на подушки, они пытаются заснуть.***
— Хината! Хината… бл… Хината! Просыпайся, мать твою. Хината распахивает глаза, рывком садится в кровати и осоловело пялится на стоящего у постели Тобио — тот нервно дёргает ремешок ножен, а затем в два шага пересекает комнату, оказываясь у двери. Прислушивается. Хинате хватает минуты, чтобы понять, что происходит. Он на автоматизме поднимается на ноги, засовывает голые стопы в кроссовки и подходит к Кагеяме. — Знаешь, я тут подумал… — Заткнись, — шипит Кагеяма, прикладывая ухо к двери. — Они уже совсем близко, слышишь? Хината слышит — как пить дать слышит быстрые шаги, громкие переговоры, недвусмысленный металлический звон. Ночные гости даже и не думают скрываться. — Что нам делать, Кагеяма, что нам… — Хината глухо всхлипывает и зажимает рот рукой, напоминая себе дышать. Сердце бьётся так сильно, что кажется — вот-вот вылетит из грудной клетки, впечатываясь в стену и оставляя омерзительный кровавый след. Кагеяма раздражённо цыкает, наклоняется к нему, обхватывая ладонями щёки: — Бежим на три. Он касается пересохшими губами лба, и Хината растерянно отзывается: — На три? Кагеяма отстраняется, открывает электронный замок и выглядывает в коридор. Хината прижимается к его плечу, готовый ко всему: судя по шуму, ползущему через перекрытия и вентиляцию, у них фора не больше пяти минут. — Три, — плоско бросает Кагеяма, рывком открывая дверь. Схватив Хинату за запястье, он выбегает в коридор и бросается в противоположную от приближающейся толпы сторону. Поворот — один, второй, третий, вспыхивающие лампы искусственного освещения с датчиками движения, толстые трубы коммуникаций и бесконечный шум воздушных фильтров, заглушаемый лишь стуком сердца в ушах. Всё вокруг смешивается, сплетается, рождает хаос из бытия, но Хината не позволяет адской пляске вскружить голову — он не сводит взгляда с широкой спины, движущейся перед ним, концентрирует все мысли на одной лишь фигуре Кагеямы, которая, как маяк, ведёт его через тьму волн. На очередном повороте начинает мутить — построивший эти лабиринты, наверное, был потомком Дедала — но Хината не в силах замедлиться: пальцы Кагеямы с такой силой сжимают запястье, что точно останутся синяки. Он тащит его, словно буксиром, тянет за собой, заставляет быстрее передвигать ногами, а топот позади, звук которого любезно усиливает пустая вытяжка и металлическая обшивка, лишь приближается, предвещая неминуемый коллапс. Озверевшая, оголодавшая «команда» готова на всё ради выживания, но Хината их не винит: бояться смерти — это естественно. И он тоже боится, и это тоже естественно — но меньше всего хотелось впутывать в это Кагеяму. — Куда мы бежим? — хрипит он, когда ноги наливаются тяжестью, а голова нагревается, готовая вот-вот взорваться от напряжения. Адреналин разгоняет кровь по организму, обостряет слух — и, господи, лучше бы он этого не делал. Хината слышит приближение смерти так явно, словно она уже стоит за его спиной. Сопит в затылок. Кладёт костяную кисть на плечо. По коже пробегают мурашки. Кагеяма молчит — лишь дышит загнанно, и Хината внезапно понимает: ему тоже тяжело. Он тоже уязвим, он тоже боится — и от этого осознания накатывает такая нежность, что хочется остановиться, обхватить дрожащими руками за плечи, впечатать губы в ключицы и попробовать тихим «люблю — не могу» достучаться до голоса разума. Такая нежность, что хочется умереть. — Оставь меня, — на выдохе скулит Хината. — Оставь меня, Кагеяма. Нам вместе не убежать. «Да и куда бежать-то?», — хочет спросить Хината, но что-то подсказывает, что ответ ему не понравится. Бункер, состоящий из тесных комнат и длинных коридоров, огромен, но рано или поздно они уткнутся в тупик. Кагеяма что-то глухо рычит в ответ. Оглядывается через плечо — стреляет глазами так, словно пули проходят навылет. Хината сквозь силу улыбается. Улыбается — и падает вниз, потому что ноги Кагеямы сдают. Потому что он нелепо запинается, пролетает ещё метр и впечатывается лицом в пол. Хината сдавленно пищит, приземляясь сверху. — Кагеяма, эй, — он перекатывается с замершего тела и присаживается на корточки рядом. — Ты как? Кагеяма… — Топот усиливается, и Хината нервно дёргает Кагеяму за футболку. — Вставай, пожалуйста, нам нужно уходить. Тобио, нам нужно… Опёршись на ладони, Кагеяма встаёт. Кровь с разбитого носа стекает на футболку, но ему плевать — дёрнув Хинату за локоть, он утягивает его за шкаф с огнетушителем и вжимает себе в грудь. Хината затихает, но сердце его, кажется, преодолевает все пределы, готовое выдать их любому проходящему мимо. Шансы, что их не найдут, стремятся к нулю. — Они где-то здесь, — раздаётся голос Терушимы. — Стало тихо. Толпа согласно переговаривается, а затем демонстративно медленно шагает по коридору, улюлюкая — Хината прячет лицо в ключице Тобио, пытаясь затерять в складках ткани загнанное дыхание. По телу растекается оцепенение — это страх вступает в свои владения, заставляя кожу покрываться мурашками. Кагеяма кладёт подбородок ему на макушку, одной рукой обхватывает плечи, вторую — кладёт на талию, защищая. Шаги затихают. — Знаете, что такое бутерброд? Хината едва сдерживает писк — в спину упирается холодный ствол. Надавливает на позвонок. Кагеяма сжимает крепче, молчит. Хината зажмуривается, считая секунды до неизбежного. — Так вот, бутерброд, — продолжает Терушима, и в голосе его — не скрываемая насмешка, — это когда одной шпажкой сразу двоих. Тут, конечно, не совсем шпажка, — дуло скользит выше, останавливаясь на уровне лопаток, — но тоже подойдёт. Терушима выхаркивает громкий смешок, и толпа с готовностью подхватывает, гогоча на все лады. Хината пытается дёрнуться — ладони Кагеямы удерживают его на месте, — беззвучно молится, надеясь, что дура-пуля застрянет у него где-нибудь между костей и не пройдёт насквозь, не заденет Кагеяму, старается не думать, что Терушима не остановится только на нём — патронов в барабане хватит на всех несогласных. Сердце сжимается от страха — сзади раздаётся щелчок. Тело пронизывает фантомной болью — выстрел ещё не произведён, но Хината уже знает, с какой скоростью пуля прошьёт тело. — Считаю до трёх, — выдыхает Кагеяма, и Хината всхлипывает, содрогаясь. Металлический холод просачивается сквозь рубашку, расползаясь по коже смертельными узорами. — Три. Хината кричит. Кричит, когда ладонь Кагеямы давит на плечо, заставляя рухнуть на колени, кричит, когда дуло царапает спину, кричит, когда раздаётся выстрел, кричит, когда Кагеяма дёргается в сторону, а затем вылетает вперёд прямо на Терушиму, занося нож. Лезвие входит в плоть с едва слышным треском: мышцы расползаются под нажимом острия, и Хината замолкает — теперь кричит Терушима. Он, пошатнувшись, хватается за ногу, орёт что-то толпе, но пока та приходит в себя — Кагеяма выдёргивает нож, подхватывает Хинату за локоть и, вздёрнув его на ноги, командует: — Беги! И они бегут. Коридоры вновь сменяют друг друга, лампочки приветственно вспыхивают, а множество ступенек так и норовят встретиться с коленями. За спиной раздаются голоса, но погони не слышно — ничего не слышно, кроме диких криков Терушимы и сердца, стучащего набатом в ушах. — Мы не… — задушено выдыхает Хината, — мы не сможем вернуться. Кагеяма тормозит так резко, что он влетает ему в спину, больно ударяясь носом и сразу же оглядываясь. Их не преследуют, но это не значит, что они в безопасности — для них её больше и вовсе не существует. Если они не умрут от пули, то иссохнут от голода, прячась в запутанных коридорах и крохотных подсобных помещениях. Долго им не протянуть. — Мы не будем возвращаться, — отрезает Кагеяма. — Мы пришли. Он отступает в сторону, и Хината утыкается взглядом в укреплённую дверь с выведенными по трафарету цифрами «0» и «1». Зажимает рот ладонью. Первый блок — он не был тут довольно давно; на этот уровень не поднимаются без причины. В металлической стене справа виднеется вмятина — след от пули, прошедшей сквозь череп первого, кто решил, что больше так существовать не может. Кагеяма подходит к двери и вставляет неприметную пластиковую карточку в электронный замок. — Откуда у тебя ключ? — Хината опускает руки по швам и с ужасом наблюдает, как проход, через который они пришли, начинает исчезать за металлической завесой. Нельзя открыть одну дверь, пока не закроется другая — так устроена внутренняя система безопасности. — Вытащил в суматохе, — пожимает плечами Кагеяма. Он волнуется не меньше Хинаты: это видно по ломанному изгибу бровей, по морщинке, расползшейся по лбу, но руки его не трясутся, а движения — точны и не суетливы. Механизм издаёт тихий писк, подтверждая, что жилые отсеки успешно изолированы. Кагеяма поворачивается к Хинате. — Ты готов? — спрашивает он, занося палец над кнопкой. Хината расправляет плечи, приказывая себе быть сильным. Этот выход не хуже и не лучше позорной смерти и обглоданных костей. — А у меня есть выбор? Кагеяма качает головой. Нажимает кнопку, в два шага подходит к Хинате — обхватывает его за плечи и заставляет уткнуться лицом в грудь. Хината зажмуривается. Слепое доверие начинает входить в привычку. Желание Кагеямы защищать его, отгородить от всего внешнего — тоже. Комната наполняется металлическим гулом — механизм входного отсека слишком давно не приводили в движение. Но, несмотря на первые признаки коррозии, ползущие по металлу, работает он исправно. Хината сильнее прижимается к Кагеяме. Тело покалывает от предчувствия неминуемой смерти — колени начинают трястись, а сердце бьётся так быстро, будто хочет отвоевать себе ещё немного времени, поработать ещё чуть-чуть — за те года, что ему, Хинате, никогда больше не прожить. К своей смерти Хината готов давно. Но за смерть Тобио он никогда не сможет себя простить. — Как это возможно? Голос раздаётся прямо над макушкой, и Хината вздрагивает, наконец замечая — гул открывающихся дверей стих, а его тело всё ещё не спешит разваливаться на куски или сгорать от радиации. Помедлив, он открывает один глаз. Встречается с полной темнотой. Кагеяма делает шаг назад, и темнота резко исчезает, сменяясь привычным пейзажем: стены первого блока, дверь, отрезавшая их путь назад, испачканная кровью футболка, перекошенное от ужаса лицо возлюбленного — такое молодое в мягком свете солнечных лучей… Хината открывает второй глаз, моргает. Разворачивается. — Мы умерли? — Он щипает себя за бок и, почувствовав боль, прячет лицо в ладонях. — Кагеяма, скажи, что мы уже умерли! Плечи начинают трястись от судорожных всхлипов, и Кагеяма мягко вплетает пальцы в спутавшиеся рыжие волосы — тепло его ладони впервые не успокаивает. — Как ты узнал… как ты узнал о ядерной атаке? — Радио… — выдыхает Хината между всхлипами. — Я услышал по радио… Кагеяма кивает. — Я тоже. Когда до них доносится отдалённое чириканье птиц, Хината зажимает уши руками. Кричит.«Терушима Юджи был приговорён судом к пяти годам колонии общего режима. Ещё шестеро его соучастников получили от двух до четырёх лет. Кагеяма Тобио и Хината Шоё проходили по делу свидетелями, а после окончания судебного разбирательства покинули страну».
«Радиопостановку «Война миров», вызвавшую переполох среди населения, принявшего программу за новостную сводку, запретили к трансляции».