лаццо в зимней ночи

      когда день наступает в стране, где пир и празднества начинаются глубокой ночью, люди не уделяют внимания бесконечному шуму, громкому смеху и чужому веселью.       но когда эта комедия завершается, даже не начавшись, люди не могут сдержать собственного немого удивления.       в стране заснеженных лесов и мёртвого холода буря, приносящая несчастья — явление обычное. так что же принесла с собой буря на этот раз?       неспешная песня скорбящей девушки, эхом разливающаяся по залу, слишком большому для одной смерти, но слишком маленькому для одиннадцати смертей. свистящая за окнами вьюга, напоминающая, что от горя нет спасения на улице. и встреча — неожиданно внезапная, нежеланная, ненужная, но необходимая, потому что — формальности, остатки уважения — потому что повод для встречи отнюдь не радостный, болючий, отрезвляющий, но по-прежнему неизбежный.       представление должно продолжаться. поэтому песня траурная звучит всё так же, и исполнительница её у гроба присаживается, опирается на него, дарит свою мелодию той, что внутри гроба лежит, потому что — да, формальности, — но кто не заслуживает быть проведённым красиво?       самый собранный из них — тот петух, который расчётливо словами льёт, речами кормит и впечатляет граждан страны своей, начинает говорить первым, ибо на нём ответственность за объявление траура, на нём прискорбные оповещения, на нём работа главного города страны, в котором люди мёрзнут от нелюбви; в котором общая скорбь по тому, кто о стране не пёкся, позволяется лишь на полдня.       а юная дева у гроба продолжает песню петь, ведь какое представление без музыки?       а следом раздаётся смешок приглушённый, и богач из тени выходит, и светит своими дорогими перстнями, и вновь несёт чепуху какую-то, лишь одному ему понятную. в его манере виртуозно играть интонациями, саркастично выдавать мнение народа, с которым он никогда не считался, и напоминать вскользь о положении своём — о положении того, кто слишком серьёзен, несмотря на то, что потерял свою дорогую соратницу.       но, как и прежде — как и всегда, когда выдаётся повод для встреч, когда вся комедия играется в одном месте — находится тот, кто на сладкие речи не ведётся. кто помнит о том, что произошло. кто в безумстве своём способен достичь своих целей и поставить на место всех, кто со своего пути сбился. слуга не упускает возможности в свою секунду злости упрёками разбросаться — и она права — всегда права — потому что та, что лежит в центре зала, укрытая от чужих глаз своим последним пристанищем, согреваемая в своей холодной стране лишь прощальной песней товарища, погибла трагично, на чужой земле — там, где не бывает снега, где архонт не разочарован в собственном идеале — где не смогли бы за чужими спинами спрятаться бесславные богачи и петухи.       но злость слуги прерывается резкой фразой где-то за её спиной. там, на деревянной лавке, не покрытой ещё льдом, не обуянной холодом, сидит, укутавшись собственным ярким шарфом тот, кто — дай волю — поднимется мгновенно и перебьёт всех, даже если его перебьют первым. чайлд окликает, призывает одуматься — это на него не похоже, но всё-таки — похороны, траур и мелодия девичья, плывущая по стенам. не время для бессмысленной драки — к тому же, узнала бы та, кого они провожают далёкими от лестных речами, что они устроили битву в паре метров от её гроба, спалила бы их дотла в порыве своей обиженной ярости.       и слуге бы сказать что-то в ответ, и чайлду бы фыркнуть недовольно, и богачу улыбкой своей сверкнуть, а петуху почесать свой длинный честный нос, да подаёт голос марионетка, что которую встречу не расстаётся с пугающим железным чудовищем за своей спиной.       а следом за ней выражает свою сухую скорбь капитан, и отголоски ссоры, которая так и не успела зародиться, тонут в звучании прощальной песни.       и капитан напоминает всем — хотя, быть может, себе в первую очередь, — что потеря достойна сочувствия, что она печальна, но их планов не меняет. и вспоминает — хотя, может, интересуется, прекрасно о своём вопросе помня — потому что вопрос его резок и прям: да, они потеряли одного товарища, который отдал собственную жизнь во имя их правителя, — но они потеряли и другого товарища, — товарища ли? — который посмел ослушаться приказа и последовать собственному плану. за которым охотился усердно чайлд в стране вечности и молний, но вернулся ни с чем — ни одной зацепки, лишь то, что и так понятно стало сразу, как сказитель куда-то исчез вместе с электро гнозисом.       и доктор на его вопрос отзывается, хотя увлечённым этой темой не выглядит — гораздо интереснее разглядывать собственную колбу с очередной безумной жидкостью, — и в голосе его едва ли не насмешка слышится; так, что думается, будто он своего товарища совсем ни во что не ставит.       и представление должно продолжаться. должны из каждого угла сочиться веселье, ликование и радость; должны быть рассказаны шутки и услышаны истории; должны быть ссоры, драки, примирения; должна быть взаимная ненависть и тихое, незаметное уважение.       но им не для кого продолжать представление. потому что появляется в зале тот, кто слишком много представлений отыграл, и своим холодным голосом напоминает им, что зрителей у них не осталось. а для кого играть, если зрителей нет?       и они сбрасывают свои маски; роли, которые им не были предназначены — которые они сами выбрали, которые им подарили. и в тишине зала, в умолкающей песне, в прекращающемся пире они выстраиваются вокруг гроба, и каждый думает о своём, но любая мысль неизменно возвращается к той, что в гробу теперь лежит и лежать будет отныне всегда.       говорят, что два события способны объединить семью: свадьба и похороны. но свадеб они играть не собирались. поэтому, пускай они семьёй никогда не были, — надеялись никогда и не быть — их объединили похороны. давно Предвестники Фатуи не собирались вместе, давно не играли свои роли, изображая бесподобную комедию.       но вот — убита божеской рукой прекрасная леди Синьора, и вот — они собраны вместе, чтобы почтить её память, чтобы жертва её несла процветание народу, чтобы не давала угаснуть стремлению добиться главных целей, но не своих собственных, а целей того, кто завербовал Первого, приказав ему вербовать других.       и тогда, когда слышится грузный вздох Коломбины; когда Пульчинелла растерянно поправляет свою шляпу; когда чудовище Сандроне наклоняет её ближе к гробу, чтобы она могла слегка его коснуться и глаза прикрыть, прощаясь; когда Капитано озадаченно отряхивает мех своей шубы от невидимой грязи; когда Дотторе достаёт одну из своих колб, продолжая заниматься её разглядыванием; когда меркнет чересчур довольная улыбка Панталоне; когда Арлекино поправляет свою чёлку, пряча за ней глаза; когда Тарталья, не снимая перчатки, силой гидро создаёт маленькую бабочку, что тут же в воздухе растворяется, падая невесомыми водными каплями на пол, Педролино завершает свою пламенную речь, клянется всё о том же, о чём клянется каждый раз, стоит им собраться вместе, и взмахом руки приглашает всех Предвестников покинуть последнее пристанище их соратницы.       антракт окончен. представление продолжается. время вновь надевать свои маски и сеять хаос вместе с весельем на грани безумства — и, быть может, когда умрёт следующий из них, на его похоронах праздник не оборвётся.       но, даже если он уже испорчен, какой же праздник без подарка?       поэтому прекрасной леди достаётся такой же прекрасный подарок — дар от их архонта; от божества, которое её приняло, которое ей вручило новую силу, открыло новые цели. и теперь Царица дарит ей вечный покой в своём замёрзшем склепе, мёртвое умиротворение под слоями льда, в гробу, окружённом ледяными глыбами, пропитанным ледяным воздухом — такова милость Её Величества, и прекрасная леди, даже если бы могла, не смеет от неё отказаться.       Предвестники должны быть готовы к тому, что могут умереть в любой момент. что ради них погибнут сотни преданных солдат, а ради их правителя сгинут тысячи мирных людей. что смерть означает конец комедии, раскрытие героев и завершение сюжета.       и да — может, они и устали играть свои роли в представлении, поставленном специально для Её Величества, — но они не могут позволить себе прервать комедию. не тогда, когда не достигнуты ещё цели, которые так или иначе их друг с другом связывают.       они — не семья, и семьёй никогда не будут. но может ли быть такое, что общие желания — желания жить, сражаться, добиваться того, ради чего они пришли в Фатуи, — объединяют куда лучше любых свадеб, похорон и кровных уз?