Игра без наших правил

Громкий хлопок двери разноситься грохотом по комнате, стены трясутся от удара, но парень даже не замечает это и резко отбрасывая сумку, тихие злые ругательства срываются сами собой и тонкие ногти впиваются в нежную кожу шеи, легко раздирая до красных полумесяцев, но только вместо желаемого спокойствия — вспышка раздражения. Первая трезвая мысль — мягкая подушка в руках и слегка прохладные простыни из-за мороза в комнате, которые окутывали, создавая своеобразное гнездо. Старая привычка, от которой он так и не смог избавиться, его также привлекали блестящие штучки и мягкая ткань, благодаря им и создавая что-то типа гнезда. Он долго выдыхает и собирается отбросить подушку, как последняя мысль заставила снова вернуться в забытые воспоминания, фантомная боль заставляет непроизвольно вскрикнуть и резко бросить в ничем неповинный предмет в стену. Тихий шмяк на короткое мгновенно становится единственным звуком в комнате. Он не знает почему берет нож, которые лежал под подушкой, действие выходит неосознанно, но оружие все равно безупречно ложится на ладонь. Лезвие холодит и отдается металлическим привкусом на языке, пальцы слегка путаются в уже растрепанном от времени кожаным шнурке, обвивавший как украшение рукоятку. На секунду холод металла отрезвляет и мысль о убийстве не кажется так привлекательная, но глаза натыкаются на плакат и тихий рык выходит сам собой. «Империя заботится о вас» Нож встаёт идеально по центру надпись, разрезая плотную бумагу и застревая в двери. — Ненавижу…— он не сразу осознает, что слово произносит сам он, осознание приходит, когда в руке оказывается рукоятка меча и глаза бегают по знакомой комнате. Его обычно звонкий, немного хриплый, от долгого молчания, и громкий голос, сейчас подскакивает, на эмоциях, но какое-то рычание вплетается неестественным образом. Он кажется грубым и низким, совершенно не подходящим. Будто загнанное животное, цель которого — убить. Или в его случае спастись. — Тебе лучше сказать мне спасибо, что я выключил камеры. — глухие шаги были первыми, что он услышал, потом шёл едва заметный скрип матраса и пригибания кровати рядом с ним, только в конце и после пару минут тишине он оборачивается. Глаза быстро натыкаются чужие глаза, они прям перед ним и радужка напоминает янтарь, который мягко переливаются при свете, или виски, когда на них направишь лучи искусственного освещения. Картинки моментально накладывают, но парень упрямо пытается выловить чужие эмоции, чувства, намеки на действия. Но ни-че-го. Они невозмутимо смотрят. — Научись закрывать окна. Простое замечание срывается с чужих губ, когда он только-только собирался отвернуться и выдохнуть, слова бьют под дых и злость с новой силой взывает, он резко, не думая, бьёт локтем Калеба, но удар не доходит, его быстрее хватают и притягивают в объятья. Толчки и удары с каждой секунды слабеют, хотя они практически и не доходят, его руки заводят за спину и крепко держат. Тихие проклятье слетают с губ и растворяются в напряжённой тишине, но похоже это никого не волнует. Через несколько минут все превращается только в лёгкое брыкание, сбившие дыхание и ненависть во взгляде, губы неприятно дрожат, а в голове появляется мысль укусить другого, но она быстро ускользает. Он ощущает тёплые ладони на себе, одна надёжно фиксирует его руки за спиной, пока вторая мягко выводит круги на бедре. Его голова наклонена и лицо прячется в чужом изгибе шеи и плеча. Запах бумаг, машинного масла скрывает другой, по-своему домашний, запах корицы и каркаде, это гремучая, непонятно почему вообще смешанная, смесь успокаивает и даёт глубоко вздохнуть. Лололошка предпочитал не обращать внимание, что сейчас сидит на чужих коленях и все происходящие отдаётся странным интимном оттенком. — Успокоился, кот? — с небольшим смешком спрашивает Калеб, убирая руку с бедра и опуская ее на голову, трепеща и мягко убирая его кудряшку за ухо. Злой фырк в согласие выходит сам собой, также, как и пинок. Старший часто сравнивал его с бродячим котом, который в любой момент может уйти и прийти, но все равно остается верен в месте где его кормят. В один момент Империя стала таким местом. Своеобразным безопасным местом, здесь часто мелькал смех и связи, именно из-за них он выбрал эту сторону, а Калеб стал полезным знакомством еще в начале, с частой снисходительностью в глазах и знакомой мимикой, да и кто знал, что это станет больше чем знакомством. Нет, все это произошло не из-за того, что он искал замену наставнику. Но когда в его руки попала папка с совершенно самоубийственной миссией стало понятно — от него хотят избавиться. Там был приказ фактически предать, немного в другой формулировки, но один неверный шаг и все, это будет считаться предательством и его имеют право стереть. Империи также было известно о его близкой связи с секретарём и что он возьмется за задание ради него, а значит отказа не будет. Его просто загнали в угол, они не знали кто он, но он то знал и был прекрасно осведомлён, что, если его стирают — уходит. — Что будем делать? — успокаивающе понижая голос задает вопрос Калеб, будто зная о чужих метаний и что сейчас может быть последней их встреча. Лололошка неосознанно льется ближе и тихо хмыкает. — Будем? — переспрашивает он, говорить еще тяжело и резкость проскакивает в голосе. Его глядят по голове, легко зачесывая волосы назад, будто он сейчас маленький котенок, которого забрали у матери и отдали чужим людям. Он мог возмутиться, вскинуть голову и что-то сказать, но честно именно так все происходящие и ощущается. В какой момент, казалось, дальность происходящего, а сейчас мерзкий привкус дежавю оседает на языке, те кто ещё когда-то завлекли сладкими словами и обещание адреналина, сейчас собираются избавиться, как от того самого котёнка. — Да, — будто само разумеющие отвечает парень, только сильнее прижимая его к себе. — Ты все ещё под моим началом, я твой куратор, так что даже не думай свалить один. Лололошка фыркает, жмясь и уже спокойно прикрывает глаза. Он уже слышал эти слова, только чужой голос грубый, с рычащими нотками, но такой-же твёрдый и низкий. Пальцы неосознанно впиваются в плотную ткань, она отличается от той, это совершенно не грубый бархат, и он точно больше не услышит мягкий звон цепей. И все равно картинки сходятся, голоса накладываются, и он не следит, как тихо шепчет: — Хорошо, Междумирец. Чужое имя оседает кисло-сладким на языке, он даже не замечает, как тело под ним замирает, и парень хмурится, но молчит, обдумывая неизвестную информацию. Сам шатен глубоко дышит, успокаивая дыхание и усиливая объятья, засыпает.