Бежим

      В Браавосе жарко и сухо. Пахнет пылью, гнилыми финиками и древесной стружкой. Чувствуешь? А еще — еще в Браавосе пахнет жженой плотью. Знаю, что чувствуешь. Местному Богу нравятся, когда людей сжигают на кострах. Местный Бог, видимо, совсем не отличается от обитателей Королевской Гавани. Помнишь, вчера мы видели, как сожгли одного бедолагу. Он даже не кричал. А ты не отводила взгляда. Я знаю, так принято у вас на Севере, но, милая, у нас в Просторе... У нас в Просторе люде слабее.       Но ты, глядя на оплавляющуюся, словно молочный пудинг в жару, кожу, ты казалась сильной. Куда сильнее. Беды сломали тебя, ты стала жестче. Тебе нравится думать, что это так. Тебе нравится убеждать в этом всех окружающих, но жестче — не значит прочнее.       По ночам ты беспокойно сбиваешь жесткие простыни в ноги и бьешь меня локтями по ребрам. Я не знаю, что тебе снится, и, честно? — я не хочу знать. Я люблю тебя, умру за тебя и буду жить — для тебя, но твои кошмары — нет, любовь моя, они лишь твои. Ты неправильный человек, и кошмары у тебя не правильные.       К утру тебя разбивает ночь, и ты ненавидишь: голоса, мнения, мысли, меня... и ты не в силах это превозмочь. А я — не в силах помочь тебе. Я надеюсь, когда придет время, Неведомый найдет тебя во сне.       Но пока мы в Браавосе, Семерым нас не достать, не услышать. Здесь другой Бог.       —...и высшей милостью Владыки Света есть то, что человек не может забыть свой грех и он постоянно всплывает перед его глазами до тех пор, пока человек не покается от него и Владыка его не простит. Наказанием Владыки есть то, что раб совершает грех и сразу забывает о нем и оставляет этот грех без покаяния, и в Долгую Ночь он будет обязан за него ответить. Так услышь же меня, неверный! Услышь меня и покайся! Покайся! И тогда Владыка ниспошлет тебе свое Пламя...       Так они говорят о нем. Владыка Света — надо же! Ты в него, разумеется, не веришь. Ты велишь мне закрыть окно, чтобы не слышать визгливого голоса проповедника, и собирать вещи. Мы отвяжем нашу лошадь и двинемся на юг. Мы всегда движемся на юг, хотя ты — хочешь на север. А я хочу, чтобы ты поняла, что твой желанный Север не на севере, а там, где ты того пожелаешь. Даже в смердящем прахом Браавосе.       А я, знаешь, иногда верю в этого их Бога. Когда мы бежим от городской стражи. Когда мы бежим от львов. Когда ты убиваешь очередного бедолагу. Когда очередной бедолага едва не убивает тебя. Когда ты не отводишь взгляда от горящего человека. Когда меня это перестает удивлять. Когда тебе снова снятся кошмары. Когда я не могу ничего для тебя сделать, кроме как подкрашивать раз в месяц твои медные волосы черной хной. Когда я чувствую, что готова сдаться. Когда мне кажется, что я готова молиться любым Богам, только потому, что кроме молитв я ничего не умею.       Есть так много вещей, о которых я никогда тебе не скажу, но еще больше тех, о которых я говорю с тобой каждый день. Но ты меня не слушаешь. А я всё зачем-то продолжаю говорить. Как же мы можем понять друг друга, если в свои слова я вкладываю только то, что заключено во мне, а ты улавливаешь в них лишь то, что согласно с твоим собственным миром? Ты не знаешь, но эти разговоры в пустоту — и есть мои молитвы.       Я помню, как тебе пришлось убить впервые, и я поклялась, что никогда об этом не забуду. Но вот в чем мне не пристало бы клясться, так это в том — что моего разума никогда не покинет осознание, что убила ты ради меня. Это был простой корабельщик — он должен был отвезти тебя к твоей семье после той свадьбы, а может — отвезти на верную смерть. Но я бежала за тобой, пока за нами обеими бежала львиная стража, а бастард королевы, которому мы обе были невестами, где-то там корчился, умирая, от яда. Какой же глупой я была, когда думала, что смогу убежать в том глупом ворохе юбок. Я помню, как кровь корабельщика стекала по твоим рукам, запястьям, за широкие рукава платья покроя на южный манер. Хвала Богам, ты такие больше не носишь. Не думаю, что смогу снова увидеть тебя в платье. А тот кинжал все еще со мной. Он мой оберег. Нет. Ты — мой оберег.       И я помню, как ты отмывала руки в Черноводной. Но я все еще иногда целую твои пальцы лишь затем, чтобы убедиться, что на них нет крови. Прости. Об этом я тоже тебе не скажу.       Я не знаю, как бы обернулась жизнь, не убеги я за тобой. Бог Света не посылает мне видений. Наверное, потому что я смотрю не в пламя, а на твои волосы. Они почти одинакового цвета, но глупый Бог, наверное, все равно на меня злится. Но мне все равно. Я знаю, что ты убьешь за меня и его. А потом мы вместе будем отмывать твои руки в Черноводной.       С самого начала нашего знакомства я не чувствовала к тебе ничего особенного кроме дружбы. Говорить с тобой было мне приятно и только. Бабуля, знаешь ли, говорила, что ты распоследняя дура. Но мне нравилась твоя душа: в ней я видела какую-то пылкость, твердость и благородство, редко заметное даже во мне самой. Одним словом что-то первобытное... увлекающее — частые встречи — сначала на людях, затем наедине, частые прогулки по Королевским Садам, невольный загнанный взгляд в тронном зале, случайное пожатие руки, соприкосновение юбок — много ли надо, чтоб разбудить таившуюся искру? Во мне она вспыхнула, я была увлечена тобою, околдована, вокруг был какой-то волшебный очерк, и вступив за его границу, я уже не принадлежала себе. Ты вырвала у меня признание, ты разогрела во мне любовь, и я предалась ей как судьбе. Ты не требовала ни обещаний, ни клятв... и сама не клялась любить меня вечно.       Но вот мы здесь. И я не променяю это "здесь" ни на что на свете. Прошу тебя, любовь моя. Ты должна поверить мне. Потому что ради тебя я готова поверить даже в чертового Бога, сжигающего людей на кострах. Ради тебя я сплю в борделях, когда сентиментальные шлюхи пускают нас переночевать. Ради тебя я отбиваю зад в седле днями и ночами напролет. Ради тебя я взяла в руки меч, надела штаны. Ради тебя, я больше не Роза — иногда мне кажется, что я даже не человек. Ради тебя я научилась жить.       Каждую ночь ты поднимаешь меч и заносишь его над человеком. Ты не мужчина и даже не воин, тебя этому не учили. Тебя, скорее всего, убьют этой ночью. А может, следующей. Или за той, что придет следом и будет темна и полна ужасов.       Тебе, как будто, все равно.       А мне страшно.       Для меня любовь — это промолчать, когда очень зла. Когда посреди ссоры вдруг захотела уйти, но не ушла. Для меня любовь — сущая мелочь: желание всегда тебя понимать и бескрайние моря страха потерять тебя.       Для меня любовь — это ты, Санса.       И если ты хочешь бежать по вольным городам, гонясь за вертким волчьим хвостиком твоей сестры, мы побежим. Будем бежать, пока не сотрем до дыр последние сапоги, а затем купим новые и побежим дальше. Будем бежать, пока не наступит обещанная Ночь. Пока ты не поймешь, что на самом деле все это время мы стояли на одном месте.