Главное - не привязаться

Дело было в Швейцарии в туберкулёзном санатории, месте заблудших и поникших душ, разрушенных болезнями лёгких… Время, протекающее здесь, не измеряется секундами, минутами, часами, днями, месяцами и даже годами. Кажется, будто жизнь остановилась на конкретном моменте, люди вокруг передвигаются, но пространство относительно них остаётся неизменным… Простой наблюдатель может всмотреться в очертания каждого из пациентов: в их походку, способность размеренно дышать, диалект, взгляды, в которых всё ещё таится искра надежды на возвращение домой, хотя большинство людей, находящихся в этих живописных и пленяющих взгляды пейзажных и горных местностях, называют эти края домом. Так и наш герой Ганс Касторп сроднился с этими местами. Привязался ли он здесь к кому-нибудь? Нет. Он считал, что привязанность может сыграть с человеком злую шутку. Привязаться, как считал Ганс, — значит находиться в зависимости от состояния другого человека, пытаться пересечься с линией его судьбы, бояться разочароваться… А зачем, зачем обрекать себя на такие муки, когда можно жить и дышать свободой, независимостью, которую при твоём желании никто у тебя не отнимет? Однако Касторп привязался к одному человеку ещё в подростковом возрасте, и это был Пшибыслав Хиппе, тот самый мальчик с киргизскими глазами и каким-то редкостным пронзающим душу взглядом. Ганс учился с этим парнем в школе. Он даже попросил у него однажды тот заветный карандаш вовсе не из-за того, что ему было нечем писать. Касторпу хотелось лишний раз поговорить с ним, посмотреть в радужки его узких, но таких искренних и по-настоящему детских глаз. При возвращении принадлежности для писания у него в очередной раз была возможность глядеть на него, впиваться искромётным и прожигающим внутренности взглядом. Ганс пересекался с ним в коридоре, но так и не проронил ни слова. Внутри что-то щемило, мешало словам вырваться наружу и сформировать связную речь. Всё, что ему оставалось делать — созерцать, погружаясь в глубокие раздумья. Прошёл уже год пребывания нашего героя в санатории. Год с размером в миллисекунду, но в то же время длинною в вечность. Он сидел в гостиной, смотря в одну точку. Его не интересовали дамы, кружащие в роскошных для того времени платьях. «Прекрасные создания? Я бы так не сказал… Красота — лишь оболочка. Разве она может говорить о внутренней составляющей? Уж точно нет. Если женщина и внешне пышет блеском, то это совершенно не означает, что внутри неё такой же пылкий жар и стремление к жизни, это не значит, что в душе у неё так же привлекательно, как это выглядит снаружи, так, как видим её мы, ошибочно влюбляясь и забывая обо всём на свете: о дорогих и действительно переживающих за нас людях, о самих себе, в конце концов…» Об этом всём думал господин Касторп, находясь в окружении дам. Он вышел чуть пройтись, но у входа в санаторий у него случилась внезапная галлюцинация… Ганс потёр глаза, однако его видение не исчезло, а лишь стало чётче и ярче. Перед ним был сам Хиппе… Он остановился пред ним и замер, в горле снова что-то замкнуло, но на этот раз заговорил сам Пшибыслав. — Ганс Касторп, верно? — В…верно… В такие ответственные моменты у него опять пыталась сойтись челюсть, и фразы лишь частично были способны вылетать из его нежных уст. — Помнишь меня? В школе учились. Ты ещё у меня карандаш попросил. Вдруг Гансу засветила удача, он наконец-то смог заговорить, разомкнув эту скомканность, сдавливающую глотку и тормозящую речь. — Да, я тебя помню, помню, помню! — не мог сдержаться наш задумчивый герой. — Вот и я теперь лежу здесь, теперь я — часть этого таинственного места. Касторп не сдержался. Он подошёл ближе, смотря парню прямо в глаза: чётко, уверенно, состязательно. Хиппе, как оказалось, не стремился отвести взгляд, он так же пристально впился своими киргизскими глазами в знакомые ему глаза. Пшибыслав дотронулся своей худощавой и изящной рукой до щеки Ганса. По телу Касторпа пробежала лёгкая дрожь, дрожали руки, кипело от переизбытка внутренних ощущений сердце. Наш герой осмелел, он приблизился к губам Хиппе и легонько чмокнул его в сухие трещинки губ. Пшибыслав поцеловал его сам, так нежно и по-юношески непринуждённо. Казалось, будто две одинокие тучи слились в одно большое облако, засветившись как ослепляющая очи звезда… Они взялись за руки и направились в здание санатория, заходя в застывшее пространство, в котором так лихорадочно и хаотично двигались болезненные и заблудшие души. Парни и сами заблудились, а Ганс Касторп так и забыл о своём ключевом жизненном лозунге: «Главное — не привязаться»…