Я останусь с тобой

— Я останусь с тобой. Всего три слова, определившие мою дальнейшую судьбу. Спонтанное, однако непоколебимое, жгучее решение, разом перечеркнувшее все планы моей семьи, мои обещания и помолвку с Рохитом. Но едва увидев в тот день издали силуэт Амана, я вдруг осознала, что не смогу по-другому. — Нет, нет... О чем ты думаешь? Не говори такое! — запротестовал он, качая головой. — Я останусь с тобой, — повторила я на одном дыхании, подняв наконец голову и посмотрев в его красные от слез глаза. — Прошу, не отталкивай меня! Даже если твое время на исходе, я желаю провести его вместе с тобой; пусть оно станет нашим общим временем. — Ты хоть понимаешь, Нэйна, глупенькая, на что себя обрекаешь? — говорил он не с упреком, а со слезами и мольбой. — Неужели ты хочешь остаться вдовой в двадцать три года? Вдовой, которая прожила в браке всего пару месяцев и бо́льшую часть из них провела около моей больничной кровати? — Да, — собственный голос я услышала как будто со стороны, но звучал он без колебаний. — Одумайся, умоляю, одумайся! Я не люблю тебя, — произнес он заведомую ложь с болью в голосе. — Рохит — вот кто любит. Вот кто подарит тебе долгую счастливую жизнь. Он так любит — неужели ты разобьешь ему сердце? Это так эгоистично, Нэйна! Второе «да» так же спонтанно сорвалось с моих губ и повисло в прохладном воздухе Нью-Йорка. Я знала, Аман прав. Я дала Рохиту согласие. Помолвка состоялась. Отменить свое слово сейчас, ранить его, похоронить его чувства было величайшим актом эгоизма с моей стороны. Но... Если перестать обманывать свое сердце это эгоизм, я согласна быть эгоисткой. Если желать провести вместе с тем, кого любишь всею душою, хотя бы немного времени это эгоизм, то я буду эгоисткой. И если даже весь мир скажет мне, что обречь себя на целую жизнь одиночества ради пары месяцев (или даже недель) с любимым человеком это безумие, значит, да, я безумна. — Почему ты так сильно любишь меня? — снова и снова спрашивала я. — Настолько сильно, что готов пожертвовать собой ради моего счастья... Но одного ты не понимаешь, Аман: мое счастье возможно лишь рядом с тобой. — Нет, Нэйна. Я не могу принять от тебя эту жертву. Я не люблю тебя, слышишь, я не люблю, я... — Это уже не важно, — мой голос перешел на всхлипы. — Не важно, сколько времени у нас впереди, не важно, что скажут другие, я буду с тобой до конца, потому что я так решила, потому что люблю тебя, Аман, потому что... Я схватила его за плечи, сминала пальцами ткань его рубашки и плакала, плакала, плакала... Не в силах более видеть мои страдания он прижал меня к себе, гладя дрожащей рукой по спутанным от ветра волосам. — Ну не плачь, пожалуйста... Он тяжело дышал, опирался на перила, по его лбу катились крупные капли пота. Я осторожно подхватила его под локоть, желая помочь, но он остановил мои движения. — Это ты брось, — в его голосе я наконец-то услышала привычные смешливые нотки. — Я еще не настолько немощен. Именно тогда я осознала, насколько его позитив и жизнелюбие были важны для нас для всех. После его улыбки то щемящее, не дававшее дышать чувство стало медленно отступать. Смахнув слезы, я попыталась улыбнуться ответно. — Вот видишь, Аман, нам рано еще думать о плохом!.. — Ну почему ты такая упрямая и строптивая, Изюмочка? — Я спрашивала тебя, почему ты так сильно любишь меня, — с моих губ сорвался нервный смешок, — думаю, на оба эти вопроса нет ответа. *** Я думала, что весь мир ополчится против меня, узнав о моем решении. Что моя мама будет уговаривать меня не разрывать помолвку с Рохитом. Возможно даже мама Амана, горячо любящая сына и желающая ему счастья, будет говорить мне то же самое. Единственным человеком, от которого я ожидала поддержки, была Джия. Первой из семьи узнав, что я собираюсь выйти замуж за Амана, она с искренней детской радостью обняла меня, и, ощущая тепло ее тонких рученок, я наполнялась решимостью и мужеством, которые мне были так необходимы. О своем решении я объявила за ужином. Бабушка, конечно, начала причитать, мол, как так можно, вовсю идут приготовления к свадебной церемонии, но я почти не слушала, переведя взгляд на маму. Она молча отошла к плите; я видела, как вздрагивали ее плечи — она плакала. С тяжелым грузом на душе я ждала ее слова. — Поступай, как велит твое сердце, — еле слышно прошептала она. Спасибо, мамочка, спасибо! Знаешь, мы ведь останемся вместе, мама. Когда моего дорогого Амана заберут к себе Небеса, я вернусь к тебе. Мы вместе продолжим воспитывать Шифа и Джию, продолжим заниматься нашим рестораном. А еще я продолжу его дело; дарить людям радость, приносить отчаявшимся надежду, быть Ангелом, посланцем Неба для тех, кто заблудился во тьме — я не умею этого, мама, но обязательно научусь... мы научимся. Я хотела сказать ей это, но вместо слов просто плакала, уткнувшись в ее плечо. Джия подошла и прижалась к нам; мама обнимала нас обеих и впервые за тот тяжелый, казалось, бесконечный день я почувствовала себя счастливой. *** — Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня... Я отворачивалась, чтобы не видеть его глаз. Аман был прав, я разбила Рохиту сердце, причем уже дважды; первый раз рассказав, что люблю другого, второй — сейчас, разрывая помолвку и уходя. Мне было больно. Я свела на нет все труды Амана, обратила в ничто наши с Рохитом встречи, наши танцы, беседы, наш задорный смех и нежные свидания; на моих плечах лежал груз вины за обиду, нанесенную его семье, я заклеймила себя ветреной особой, не держащей слова. Можно сказать, я себя опозорила. Наверное, я действительно безумна. — Уходи, Нэйна. Иди к нему. — Что? — я не верила ушам. Так просто? — Сказал же, уходи, — в отчаянии он ударил руками о бортик балкона. — В этой истории мне никогда не было места. Он обманул меня. Ты меня обманула. — Рохит, прости... — Иди же! — он отвернулся. Я потеряла друга; больше я не могла рассчитывать на его поддержку. Но вместе с тем я чувствовала облегчение — свободу от страха, который мучил меня в преддверии разговора с Рохитом. Вдруг он спросит, может ли ждать меня? Нет, не мог бы. Ведь тогда он невольно начал бы ожидать смерти Амана, даже желать ее... Я не смогла бы этого принять. Я уходила, чувствуя за своей спиной дым от сожженных мостов. «Эгоистка» — звучало эхом в моей голове. «Я люблю тебя, Нэйна», — вторил другой голос, голос Амана, заставляя мое сердце трепетать и ощущать вкус настоящей жизни, легкий, как дуновение ветерка. И я улыбалась сквозь слезы. *** День моего бракосочетания стал самой светлой, самой желанной страницей моей биографии, врезавшейся в память на долгие годы. Соседи-индуисты осудили меня за то, что я предпочла традиционной свадебной церемонии скромное венчание в местной христианской церкви. Но на то была причина — клятва, являвшаяся частью церемонии венчания. Для меня она была большим, чем просто традицией. — В горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, — повторяла я дрожащим голосом заветные слова, — я обещаю любить тебя, пока смерть не разлучит нас... Мне казалось тогда, что мои слова поднимаются вверх, эхом отражаясь от сводов храма. Все, кто знал о нашей истории и диагнозе Амана, тайком утирали слезы. Я плакала открыто, не заботясь о том, как впоследствии это отразится на свадебных снимках. Есть красота, которая выше объективов фотокамер — красота чувств, любви, мгновения, когда два сердца соединяются воедино. Порой я закрываю глаза и снова вижу — будто это было вчера — мягкий свет, падающий сквозь витражные окна на алтарь, слабый отблеск обручального кольца, надетого на мой палец, влажные от слез глаза Амана и его губы, повторяющие за мной слова клятвы. Мое сознание тогда заполняла лишь одна мысль, вернее, четкое понимание — я поступила правильно. Далее последовало свадебное путешествие — самое яркое, полное красок и жизни. Я, кажется, сроднилась с фотоаппаратом, не выпуская его из рук. Красоты Соединенных Штатов волновали меня в последнюю очередь; больше и чаще всего я фотографировала Амана — улыбающимся, смеющимся, строящим смешные рожицы, щурившимся на ярком солнце, спящим и только что проснувшимся. Мне страстно хотелось запечатлеть каждый его жест, каждую черту родного лица. Он в шутку возмущался, говорил, смеясь, что мне стоит подумать о смене профессии. Иногда он отнимал у меня фотоаппарат, и тогда уже я попадала в объектив. Мне больше нравились кадры с ним или хотя бы наши общие, но эти тоже были важны: я должна была запомнить себя такой — любящей и любимой. По ночам, когда Аман засыпал, я частенько лежала без сна и, прижав голову к его груди и стараясь дышать как можно тише, прислушивалась к мерному стуку его сердца. Порой слезы непрошенно подступали к глазам, но я не давала им волю; те дни я должна была во что бы то ни стало прожить счастливой. И я делала все, что было в моих силах; училась благодарить Бога за каждый новый подаренный нам день. Училась наслаждаться каждым восходом и закатом, теплом любимых рук, горячими ласками и поцелуями. А еще я училась думать и смотреть на мир так, как смотрел на него Аман. Я обещала похоронить привычку вечно быть чем-то недовольной, предаваться унынию и перестать обвинять окружающих в собственных несчастьях. Это казалось очень сложным, но мой любимый верил в меня. И я мало-помалу начинала верить. *** Наше уютное и безмятежное счастье, увы, продлилось недолго. Спустя два месяца и три недели после свадьбы у Амана ночью случился приступ и его быстро увезли в госпиталь. Я, конечно же, последовала за ним. Дальше началась бесконечная череда бессонных ночей, тусклых больничных коридоров, датчиков и капельниц, снующих туда-сюда людей в белых халатах; и в финале прозвучавшие приговором слова: трансплантация донорского сердца невозможна. Надежда на чудо, которая, признаться, до того момента еще теплилась в моей душе, окончательно погасла. — Идите домой, мэм, — не раз говорили доктора, считавшие, что я путаюсь под ногами, мешая им выполнять их работу. — Уверяем, ваш муж получит должный уход со стороны нашего персонала. — Даже не думайте! — сопротивлялась я из последних сил. Мама Амана, которая также много времени проводила в больнице, несколько раз порывалась предложить мне помощь. — Нэйна, милая, тебе действительно нужно отдохнуть, — говорила мне она, нежно кладя руку на мое плечо. — Иди, дорогая, поспи, я подежурю около него сегодня ночью. — Нет, миссис Матхур, я совсем не устала, — бессовестно лгала я. — Я справлюсь, честно. Я по-прежнему не желала оставлять его одного, хотя, как мне казалось, была на грани. Я мало спала и много плакала. Меня мучили ночные кошмары, головные боли, вскоре к ним прибавилась и тошнота. Порой я думала, что больше так не выдержу; в такие минуты я смотрела на моего дорогого Амана и мне становилось стыдно. Ему было в тысячу раз тяжелее, чем мне, и все же он держался достойно, находил в себе силы улыбаться и всячески старался поддержать меня, хотя должно было быть наоборот. *** Той ночью мне снова не спалось, на сей раз из-за новости, которую я должна была сообщить Аману, но никак не могла решиться. Я привычно сидела около его кровати, слушала его дыхание, смотрела, как удары его сердца отображались на кардиомониторе, когда он вдруг шепотом позвал меня: — Изюмочка... Нэйна... ты здесь? Я наклонилась к нему, сглатывая подступивший к горлу ком. — Конечно, любовь моя. Я же обещала, что буду с тобой... — Пока смерть не разлучит нас, — закончил он вдруг за меня, заставив меня вздрогнуть. Он попытался улыбнуться, но его лицо исказилось от боли. Я запаниковала, первым порывом хотела скорее бежать за доктором, но он остановил меня, тихонько схватив за запястье. В повисшей тишине я вдруг услышала, как он плачет. Мое сердце болезненно сжалось — все это время, как бы тяжело ни было, Аман ни разу не плакал при мне... — Я знал, что этот день наступит. Я смирился с судьбой и даже не просил у нее второго шанса, но... именно сейчас, когда мое время на исходе, я понимаю, как сильно не хочу оставлять тебя, Нэйна!.. Я наклонилась ниже, с силой сжав зубы и мысленно считая до десяти, чтобы не дать слезам и рыданиям вырваться наружу. Голос Амана был настолько тихим и слабым, что я боялась заглушить его своими всхлипами и пропустить его слова — возможно, последние. — Ты можешь кое-что пообещать мне? Что после того, как меня не станет, ты найдешь себе хорошего мужа, который будет любить и оберегать тебя... Мы никогда не затрагивали эту тему ранее. Стараясь жить одним днем и даже одним мгновением, я не позволяла себе думать о завтрашнем дне, о том, как я буду жить после... Я не удержалась, и несколько слезинок все же скатились по моей щеке. Даже на пороге вечности мой дорогой муж думал не о собственной душе, а о моем счастье и благополучии. Но того, о чем он просил, я не могла пообещать, даже будь это его последней волей. — Прости меня, любимый, я не буду давать обещание, которое не смогу исполнить. Но я дам тебе другое — обещание стать счастливой. Да, Аман, я, Нэйна Кэтрин Матхур, обещаю тебе сегодня, что в будущем я непременно буду счастливой! Я плотно сжимала его ладони в своих, стараясь согреть его холодные пальцы. Прижималась своей влажной от слез щекой к его щеке, не менее влажной, целовала его, гладила по спутанным волосам и все время шептала: «я стану счастливой, обещаю, что стану счастливой...» — Но мне так больно от мысли, что ты останешься совсем одна... — Не одна! — сорвалось у меня с губ, прежде чем я успела принять решение. Да, он должен узнать, поняла я. Пусть даже это его последняя ночь, но он должен знать, что станет отцом. Заметив у себя первые признаки беременности, я долго не решалась сделать тест, боясь, что моя надежда оставить в этом мире частичку его умрет так же, как умерла надежда на его выздоровление. И все же, спустя длительную череду колебаний, я сделала это; а после плакала, обхватив руками колени — впервые за все время пребывания в больнице от счастья, а не от горя. — У меня будет ребенок, Аман. Наш ребенок. Я нежно приложила его руку к своему еще практически плоскому животу. Я знала, что мой муж очень любит детей, но то, как он отреагировал на новость о собственном ребенке, не могла представить даже в самом красивом сне. Его лицо вмиг просветлело, в глазах вспыхнули искры жизни, мне показалось на мгновение, что сейчас он вскочит, оборвав все датчики и провода, которыми был скован по рукам и ногам, подхватит меня на руки и закружит в воздухе... Конечно, этого не произошло. Но его улыбку сквозь слезы — такую настоящую, родную, полную неподдельного счастья — я помню и по сей день. — Нэйна, милая моя, родная, неужели... Я неистово закивала головой, отчаянно стараясь продлить то мгновение, которое, к сожалению, схлынуло так же быстро, как и возникло. На измученном лице Амана снова читалось приближение скорой смерти. Даже минутная радость забрала у него слишком много сил. Он откинул голову на подушку и прикрыл глаза. — Мой ребенок никогда не увидит моего лица, — сдавленно прошептал он сквозь тяжелый вздох. — Конечно же увидит! — постаралась успокоить его я, как могла. — Наши фотографии, помнишь? Их больше трех тысяч! Общею, когда наш ребенок подрастет, я буду показывать ему твои фотографии; я обязательно расскажу, каким удивительным человеком был его отец. Аман молчал. Он лежал так тихо, словно просто устал, словно завтра он проснется с новыми силами, пожелает мне доброго утра и будет вместе со мной радоваться новому дню... Дню, который уже никогда не наступит. — Аман, ты меня слышишь? — в странном порыве шептала я, глотая слезы. — Прошу, пообещай мне, что будешь присматривать за всеми нами оттуда сверху... — Конечно, Изюмочка... Всегда... Это были его последние слова; после чего его состояние резко ухудшилось и доктора забрали его в реанимацию, куда при всем моем желании меня не пропустили. Я так и продолжала сидеть под дверью, уже ни на что не надеясь, не молясь и не плача, до того самого момента, пока доктор не вышел и не сказал мне, что его сердце перестало биться навсегда. *** День похорон я помню смутно; только дождь, слезы и большое количество людей, облачившихся в траур — слишком большое, многих из них я никогда не видела ранее. Впервые за все время я осознала, на сколь огромное количество жизней и судеб оказал влияние мой дорогой муж. Свити отчаянно старалась держать надо мной зонтик, но мне он был как будто не нужен. Я не замечала, что промокла и замерзла; она что-то говорила про возможность простудиться, но мне было все равно. Что говорили другие, я тоже слышала плохо и ничего не отвечала — по большей части просто кивала в ответ на их соболезнования. Кто-то пытался взять меня за руку, обнять, предложить платок или стакан воды. А потом подошла мама и увезла меня домой, что-то вежливо объяснив присутствующим. Я забросила курсы, перестала выходить из дома. Бо́льшую часть дня я проводила в своей комнате или в детской, глядя на «Дом мечты» Джии. Я попросила ее не убирать фигурку Амана, ведь без него «Дом мечты» просто не мог быть таковым; он стал холодным, серым и пустым, каким был раньше, когда я отчаянно просила Небеса послать нам Ангела-хранителя, который изменит нашу жизнь и совершит чудо. Видимо, Ангелу пришло время вернуться на Небо. И лишь одна мысль разъедала мое сознание: я не сдержала клятву, данную Аману; я поклялась, что не буду предаваться отчаянию. Но у меня не получалось. Тогда я снова опустилась перед открытым окном на колени. Молиться мама учила меня с детства, но, наверное, лишь дважды в жизни я делала это от всего сердца — в день, когда просила Бога послать Ангела, и теперь, когда не знала, как мне дальше жить без него. Я умоляла дать мне сил, чтобы исполнить мое обещание. После мой взгляд упал на тарелку с недоеденным ужином — мама регулярно приносила мне еду в комнату, а потом забирала остатки. Я подумала о ней; она делала все возможное, чтобы помочь мне, а также Шифу и Джии. Ей было не легче, чем мне, но она держалась. А я... я должна была стать для нее опорой, а не обузой. Мне стало стыдно из-за собственного эгоизма. И тогда я решила, что впредь (и навсегда) будет по-другому. Усилием воли я улыбнулась портрету Амана, стоящему на письменном столе в черной рамочке, и шепотом повторила снова: — Я справлюсь, любимый. Обещаю. *** — Миссис Капур-джи, миссис Матхур-джи, — пытается поздороваться на индийский манер со мной и мамой Итан, парень, которого Джиа держит за руку. — Добро пожаловать, — отвечаю я, указывая в сторону гостиной. Там светло и от накрытого стола аппетитно пахнет домашней выпечкой. Он высокий, нескладный и веснушчатый, и я не могла бы назвать его красивым, если бы не обворожительная улыбка и задорные огоньки в глазах. Кого-то он мне очень напоминает — нет, не внешностью, а жизнелюбием, кипучей энергией и желанием сделать весь мир чуточку счастливее. Бабушка, будь она жива, наверное, пришла бы в ужас, узнав, что Джия собирается связать жизнь с не индийцем. Но ни я, ни мама не возражаем. Думаю, что и не могла бы представить рядом с Джией другого человека. Взгляд гостя останавливается на двух картинах, висящих рядом на стене. На одной изображен Иисус, на другой — мой дорогой Аман. Кто-то посчитал бы это святотатством, но не я; Ангел ведь и должен находиться рядом с Богом, верно? Жизнь в нашем доме словно разделилась на две эпохи — до Амана и после него. Например, до Амана в этом доме было место лишь для членов семьи Капур, остальные почитались чужаками. Теперь же за общим столом сидят Сунар и Равшана — дети-сироты, которых мы с мамой взяли на воспитание. А рядом — такой уже взрослый! — мой собственный сын, названный Аманом в честь отца. Мне нравится наблюдать украдкой, как наш сын с почтением смотрит на портрет отца. Нравится угадывать в нем черты моего дорогого мужа. Нравится рассказывать историю нашей любви снова и снова, и не только родному сыну, но всем троим моим детям, которую они с упоением слушают. Ведь каждый ребенок достоин одинаковой любви со стороны родителей. Разное отношение к детям в этом доме было до Амана. За прошедшие двадцать лет я не только не вышла замуж, но даже ни разу не заводила отношений, хотя находилось немало мужчин, предлагавших мне встречаться. Свити, которая за эти годы сменила уже восемь любовников, считает, что я слишком зациклена на своем прошлом и потому несчастна. Но она не права. Я — счастливая женщина, которая любила и была любима, любящая мать, сестра и дочь, добрая подруга и соседка, совладелица семейного бизнеса — ресторана традиционной индийской кухни, прихожанка местной церкви и волонтер центра помощи людям с ограниченными возможностями — последнее было идеей Шифа, и я охотно согласилась. Сегодня мне нравится дарить людям радость. Нравится помогать — словом, делом или даже улыбкой, утешать, подбадривать, наставлять. Двери нашего с мамой дома всегда открыты для гостей, как и двери моего сердца для одиноких и подавленных. Новым людям, которых встречаю на жизненном пути, я нередко рассказываю историю своей любви. Некоторые, выслушав, с трудом сдерживают слезы. Иногда мне самой хочется плакать, но уже гораздо реже, чем в прошлые годы. Любовь наполнила мое сердце и почти вытеснила боль от утраты. Улыбки и смех дорогих мне людей, благодарность Богу за каждый новый подаренный день и моменты тишины, когда я могу остаться наедине со своими самыми дорогими сердцу воспоминаниями, делают меня счастливой. Иногда по ночам, смотря в окно на бескрайнее звездное небо, я начинаю тихий разговор: «Ты же видишь меня, Аман? Наблюдаешь за всеми нами, как и обещал? Надеюсь, что ты очень радуешься за меня и гордишься тем, что я смогла исполнить свою клятву. Очень сильно скучаю по тебе, любимый, но свято верю, что ты сейчас тоже счастлив». А когда мои земные дни подойдут к концу и завтра не наступит уже для меня, где-то там, за гранью жизни я обязательно встречусь с моим дорогим Аманом, чтобы никогда уже с ним не расставаться. Я Нэйна Кэтрин Капур-Матхур, и это моя история.