Личное Божество

Солнце палило так, будто это и не осень вовсе. Дождя не было давно, но не настолько, что б началась засуха, проблемой была лишь пыль, что поднималась над потрескавшейся землёй после каждого шага. На улицах царила суета, все готовились к скорому празднику, который состоится уже через десяток дней. Все ведь любят праздники, верно? Нелюбимы они, несомненно, могут стать, но на то всегда есть причина. Плохое воспоминание, неприятные эмоции. Иронично, неправда ли? Для такого чувства, как любовь, не всегда нужна причина, чего не скажешь о… Разочаровании? О ненависти? Впрочем, о чем угодно. Или же… Бывают исключения из правил? Малышу было лет семь на вид. Смоляные волосы до плеч не видели воды столько же, сколько и пыльная дорога под босыми ногами. Хлопковая рубаха до середины бедра была потёртой и замаранной, штаны, слишком короткие для него, держала с трудом добытая пенька, а левый глаз был перемотан старым бинтом. Его маленькое тельце проворно пробиралось сквозь центральную улицу. Успешно стащив кошелек одного из купцов, он направлялся к лавке травника. Его ножки уже привыкли к грубости дороги и всех рельефов камней, поэтому передвигаться без обуви не составляло ему труда, но… Разве найдётся человек, которому не станет жаль ребёнка, что не может позволить себе и обувь? На самом деле, найдётся. Ребёнка будет не то, чтобы не жаль, на него просто не смотрят, иногда разве что поглядывают с некой опаской, мол, мало ли, стащит чего? В целом мелких оборванцев никто не трогает, поэтому малыш просто идёт своей дорогой так же, как и люди вокруг него. «Ни он первый, ни он и последний». Увидеть на улице беспризорное дитя было не ново, всё же времена лёгкими не бывают, особенно там, где всё зависит от благосклонности алчных богов, жаждущих подношений, которых в маленькой деревне, что стоит в паре шагах от засухи, не сыскать. Однако не все в этом мире такие и иногда даже за маленьких босяков начинает болеть сердце. — Дитя! — женщина около сорока лет вдруг окликнула мальчика, — Дитя, иди, иди сюда. Я тебе кое-что дам, не бойся, подойди. Ребёнок немного замешкался. Он не хотел подходить, но женщина не внушала ничего плохого. Интерес взял верх, и он медленно, но подошёл к лавке торговки, остановившись на нормальной дистанции. Он не дошёл до лавки травника буквально несколько чжанов. Подозвавшая его к себе женщина в то время, как мальчик растерянно мялся около её лавки, достала уже потрепанную, но пригодную к носке обувь. — Малыш, подойди ближе, — она поманила к себе рукой, — давай я дам тебе эти лисуи. Мой сын уже вырос с них, вот, ищу кому бы отдать, а ты и вовсе без неё ходишь! Ножки-то не болят? Всё продолжая звать к себе ближе, женщина протянула обувь ребёнку. Он долго смотрел на руку с сомнением, но все же взял её. По стеклянному взгляду на подаренные ему лисуи было понятно, что подарок ему не особо интересен. Все тот же немигающий взгляд был перемещён на лавку травника. Бросив холодное «спасибо», он надел их и продолжил свой путь, однако, замедлился, а после и вовсе старался быть незамеченным. Лавка стояла на углу, для дитя это было, в какой-то степени, удобно. Спрятавшись в тени этого угла, он поджидал, когда же хозяин отойдёт. Дождавшись момента, малыш со всей прозорливостью пробрался внутрь лавки, стараясь быть незамеченным. Он проделывал это не впервые, поэтому уже знал куда ступить, чтобы избежать старых скрепящих половиц. Пусть он не особо разбирался в лекарствах, но что-то, да соображал. Забрав пару корней женьшеня, ревня и солодки, немного ягод лиция, и связку сушёной гвоздики, он положил мешочек с деньгами, которые недавно украл у прохожего, на стол. В тот же миг он исчез с места. Если бы не ужасная жара, он бы добрался до дома раньше. Пусть солнце уже скрылось за холмами, жар от нагретой лучами земли всё ещё нещадно испытывал путников на выносливость. И ладно, если идти не далеко, но, когда дорога к дому составляет больше пяти ли, добираться в такую жару становится пыткой. Перед входом в старенькую, еле стоявшую хижину паренёк остановился. Он быстрыми движениями развязал бинты, что небрежно были намотаны на лице и закрывали его. Кожа почувствовала лёгкий, приятный холодок, а глаз, что был скрыт от солнечного света, от непривычки слегка мутнил зрение, на что мальчик лишь нахмурился и вошёл в дом. В углу комнаты на дрябленькой циновке располагалась молодая женщина. Когда-то свежие яркие черты лица оставили лишь серый под тон там, где должен был быть румянец. Глаза, в которых раньше горели звёзды, теперь лишь отдавали тусклым серебром. Было понятно, что она больна. Интересно, сколько сердец разбила эта девушка своими прелестными, почти лисьими глазами, пребывая в здравии? Услышав скрип двери, она обернулась и, при взгляде маленького гостя, её глаза сверкнули чуть ярче. — Хун-хун, — со всей ласковостью она окликнула она дитя, — Мой малыш… Раскрыв руки она поймала в объятия своего маленького сына, который сразу прижался тельцем к женщине. — Почему ты снова ходишь один? — Она продолжала ласково обнимать сына, немного поглаживая его волосы, — Ну что за непослушный ребёнок. Пусть она и отчитывала, в голосе звучала лишь ласка. Она заметила, что у ребёнка с собой какая-то сумочка. Поймав взгляд мамы, он выбрался из объятий и протянул руку к той самой сумке. Внутри неё лежали лекарства. — Это то, на что мне хватило денег… Они же тебе помогают, да? Это ведь лекарства, они должны помогать… Мать взглянула и действительно, в сумке лежало множество полезных трав, но увы, что бы не принёс её маленький хун-эр, она уже никак не сможет выздороветь. Однако её всё равно чуть ли не до слёз тронули старания ребёнка. Она без слов снова обняла дитя, усадила к себе на ноги. Легонько обняв, она мягко качала его в своих руках, как бы успокаивая. — Пообещай мне что больше не будешь приходить один. У тебя ведь есть старшие, бери их за ручку и…. — Они мне не старшие. Она даже не успела договорить своё возражение, как ребёнок тут же дал ответ, словно отрезал. «Ну, это уже врожденно», — про себя подметила его мать. Хун-Хун-эр всегда отличался своенравием. Двумя пальцами она взяла его за кончик носа, защемив его. Ребёнок от этого нахмурил брови и начал вилять головой, пытаясь освободиться, пусть и прикладывая к спасению мало усилий. — Ну что за каприз, — она переложила руку ему на щечку, поглаживая, — самые настоящие старшие. А ты их самый настоящий младший. — Они… Мне они неинтересны, — он произнёс это еле слышно, будто вот-вот уснёт. Уложив своё дитя удобнее, она накрыла себя и его легким одеялом. — Спеть тебе перед сном что-нибудь? Он молча кивнул, свернувшись калачиком в объятиях, будто лишь в них он обретал покой. Было видно, как он устал, и как он расслабился, вдыхая запах своей матери, чувствуя безопасность рядом с ней. — Столько всего тебя гложет Все мысли - тернистый путь Но знай, тревоги отступят - Просто со мной побудь… Её голос звучал тихо, но в то же время так ярко и нежно.. С каждым словом тепло мёдом расползалось по телу мальчика, и он утопал в нежности родных объятий. После сладкого зёва ребёнка, матушка на мгновенье сбилась, хихикнув, но потом сразу же продолжила напевать мелодию, медленно растягивая ноты. — Я знаю, что сердце плачет, Но не бойся душа моя Все тревоги отступят, Ведь с тобою я Все тревоги отступят Ведь с тобою я… На середине песни она затихла. Ребёнок уже спал, пора тушить свечу. И мир затих. *** На улице сыро. Нос улавливал ненавязчивый запах мокрой дороги, а солнце начало уходить за горизонт, отчего холодало ещё больше. Хун-Хун-эр не чувствовал прохлады, его сбившееся дыхание после драки между сверстниками все ещё не выровнялось. Неожиданно, за ворот одежды его поймала мужская рука и подняла наверх. Хун-Хун-эр сначала опешил, но как только увидел, кто это был, начал брыкаться и выкрикивать «уйди от меня!» — Паршивец, совсем от рук уже отбился, — на последних словах мужчина бросил ребёнка на пол, и тот оказался под ногами у человека, которого видел впервые. Первым мужчиной был его отец. Отец, которого он всем сердцем ненавидел. После того, как болезнь матери обострилась, он ушёл к другой женщине, забрав всех троих детей с собой. Хун-Хун-эр прознал, где находится его мать, и в тиши остаётся подле неё, помогая так, как только он может. Родственников у неё в Сяньлэ не оказалось, ведь она была с чужих земель, поэтому заботиться о ней тут было некому и маленький старался взять опеку над больной матерью на себя. — вот, мой отпрыск. Лицом в свою мать, с глазами только беда. Второй мужчина выглядел статно, во взгляде читалось некое сомнение. Хун-Хун-эр собирался было встать и убежать, но его отец снова поймал за ворот. Он и без того был зол, ведь пару минут назад была драка с детьми, которые то и дело пытались его задеть. — Больно он буйный. С глазами что? Слеп? Отец с силой сдерживал руки ребёнку в области плеч, отчего тот мог лишь немного брыкаться. Он резко схватил сына за лицо и приподнял его вверх. — Можете снять бинт и посмотреть. Чужая рука неохотно коснулась бинтов и постепенно принялась их снимать. И без того находившийся на грани Хун-Хун-Эр потерял самообладание, с глаз почти пошли слёзы. Он что есть мочи укусил руку, что держала его лицо. Донёсся крик, и когда он был освобождён, не теряя ни минуты он двинулся прочь. Не смотрел под ноги, не смотрел куда, просто нёсся прочь. Добежав до угла, он остановился, чтобы перевести дыхание. Во рту был привкус металла, чужая кровь из-за укуса все ещё оставалась на нем. Неподалёку донёсся голос отца. Он быстро закрыл рот обоеми руками, нервно дыша через раз. Заметив недалеко гору мешков зерна, он нырнул за неё, невидящим взглядом смотря перед собой. — Выблядок! Допрыгался, попадись ты мне только на глаза! А ну выходи! С другой стороны послышалось копошение и за отцом быстрым шагом вышел тот странный неприятный незнакомец. Отец мигом развернулся к нему, принявшись рассыпаться в извинениях и неразборчиво бормоча что-то ещё. Мальчик медленно развернулся в сторону двух мужчин. Из их речи слышались лишь обрывки фраз и, если бы Хун-эр ещё был в состоянии осознавать мир вокруг себя, он бы услышал, что тот статный человек, которого он укусил – тот, кому его хотели продать. Но мальчик не слышал ничего, кроме рева крови в ушах, лютого страха и ненависти. Он смотрел горящим глазом на отца, который так удачно повернулся к нему спиной, в голове крутилась лишь одна мысль. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу! Взгляд метнулся в сторону, на увесистый камень около мешков. Он моргнул и после в голове не было ничего. Лишь статический треск эхом отдавался где-то в черепной коробке. Он поднял камень, словно тот нечего не весил, хотя обычно, чтоб осилить такой вес, ему нужно минимум две руки, и еле слышно вышел из своего укрытия. Незнакомец заметил его первым и его глаза мгновенно округлились. Однако среагировать он не успел. Никто не успел. Ведь Хун-Хун-эр уже кинул камень. Отец повалился на землю. Кровь медленно растекалась в лужу, на затылке теперь была огромная вмятина. Камень лежал сразу возле тела и медленно превращался в дрейфующий в крови остров. Мгновенная смерть. Хун-Хун-эр не понимал, что произошло, пока со стороны не донёсся крик. — Там…М-мертвый, кто-нибудь, сюда!!! — Что?? Что стряслось? Где? — О Боже, посмотри, эти беспризорные дети совсем уже человечность потеряли! На крик одного потихоньку собирались и другие. Хун-Хун-эр не знал куда себя деть, поэтому стоял как вкопанный и не находил слов, лишь перекидывал взгляд с бездыханного тела на людей, что скапливались недалеко от них. — Это… Н… Не я… От людского напряжения он не мог выговорить и слова, не то, что сообразить, что именно нужно выговорить. — Не ври! Я видел своими глазами! — Не ребёнок, а монстр… Мальчик постепенно начал отходить назад от трупа. Почему всё так обернулось?? Все снова против него??? Он взглянул на свои руки, которые все ещё помнят тяжесть камня, что был брошен прямо в цель. Из толпы донёсся детский голос: — Монстр! Он всегда был таким, матушка, помнишь?? Это у него глаза, как у Демона! Людская толпа была на достаточном расстоянии, но казалось, что каждый смотрящий лично душил его своей ненавистью. Было холодно и жарко одновременно, его словно враз облили водой и кинули в пламя. Было больно, страшно и тошно. Поэтому он бросился прочь. Руками прикрыв уши, чтобы не слышать чужие разговоры и голоса, он бежал к матери. Лишь она могла утешить, укрыть в своих объятиях, закутать в одеяло и хотя б на мгновение избавить от чужой ненависти. Он чувствовал одновременно всё и ничего. Глубокая злость от несправедливости. Подавленность. Ненависть. Страх. Слёзы. Он неожиданно остановился. Руки оставались на голове, закрывая уши и в то же время защищая его от внешнего мира. А вдруг… Вдруг матушка ужаснётся? Что если она будет его бояться и вовсе прогонит прочь? Посчитает, что он демон? В воображении предстал облик матери, что с округлёнными глазами, полными ужаса, смотрит на своего ребёнка и отрекается от него. Он зажмурился, сдерживая новый прилив слез к его глазам. Глаза. Да лучше бы только их вообще не было!!! Закричав, что есть мочи, Хун-Хун-эр опустился на колени, коснувшись лбом пыльной дороги. От прилива крови к голове в взор помутнился. Он что есть силы сжал свои уши, будто пытался изолироваться от мира, как вдруг услышал отчетливый голос. — Монстр… Его глаза распахнулись, дыхание задержалось. Откуда такой четкий, в то же время спокойный голос? Он будто… Прозвучал прямо в его сознании? Просидев в том же положении какое-то время, он с подозрением, медленно отпустил своих уши и приподнял голову. Осмотревшись вокруг, он увидел… Какой-то сгусток? Около него парил не то огонь, не то магический шар, он был глубоко-чёрного цвета. Аккуратно выпрямив спину, Хун эр не отводил взор от этой маленький нечисти, если её можно было так назвать. Наблюдая за ней, мальчик отчего-то подумал, что она точно так же наблюдает и за ним, хоть и не имела глаз. Он будто смотрел в зеркало. Вот только за пределами этого зеркала таилось что-то зловещее. — Ты Демон. Голос звучал в сознании, но он был уверен — с ним разговаривает эта сущность. Стоило несколько раз моргнуть, как она исчезла. Это странно, но потрясение от увиденного заставило его немного взять себя в руки. Не желая вспоминать все то, что произошло минутами ранее, он встал и продолжил свой путь к хижине. От опустошения внутри он даже забыл снять бинты прежде, чем зашёл в комнату. Благо матушка спала и была повёрнута к стене, так что он быстро сообразил и развязал лицо, но… Стоило ли? Свеча почти догорела, поэтому он подошёл к ней и затушил, погружая комнату в полумрак. Чувства словно обострились и вместо обычного тёплого покоя, который окутывал его тут, рядом с мамой, он почувствовал мороз, что пробежал у него по коже. Что-то словно было не так. В голове кружилась куча вопросов: стоит ли рассказывать ей? А вдруг, она отвернётся от него? Но что, если она узнает от соседей? Всё, чего он хотел сейчас от этого мира — это чтобы его оставили в покое. Стряхнув с себя всю грязь улицы, что успел собрать, он как милый щеночек аккуратно пролез к матушке под одеяло, пусть даже если и проснётся, заговорит, он сделает вид, что уже уснул. Но она не проснулась. Тело было прохладным, Хун-хун-эр натянул одеяло посильнее, считая, что мать плохо согревала себя во время сна, но… Замерев, он понял. Понял, что всё это время было не так. Она не дышала. Подняв глаза наверх, он увидел бездыханное, бледное лицо матери. Она умерла.

***

Глубокий вздох. От столь глубокого сна сознание было все ещё мутным, однако, он точно окончательно проснулся. Глаза Хуа Чэн не открывал, так и продолжал некоторое время лежать, ленившись поднять веки. Но сколько бы он ни отлёживался, это не помогало. Спустя пару минут, когда сознание окончательно проснулось, но ещё не отошло от сна, внутри начала бить тревога. Воспоминания о прошлом были не столь сладки, чтобы их можно было забыть по щелчку. Он приоткрыл глаза. На лице у Хуа Чэна, конечно, ничего не читалось, но тревожное состояние было очевидным. Он принял сидячее положение, прикрыв ещё не привыкшие к свету глаза руками. В голове крутилась куча вопросов. Демонам, так же как и Божествам, сны приходят неся с собой что-то ещё. Либо что-то вскрыло старые раны, заставив их напомнить о себе, что маловероятно, как считал Хуа Чэн, либо… Это предвещание чего-то? Немигающий взгляд меж пальцев поднялся к белым одеяниям, чьих хозяин сидел у стола. Их молчаливые взгляды встретились. Хуа Чэн опустил руку. Он обратил внимание, что на ладони образовались небольшие, дугообразные вмятины. Поразмыслив некоторое время, он сообразил, что, должно быть, во сне он слишком сильно сжал руки, от чего на руке остались отпечатки ногтей. Они немного зудили, но не более. Се Лянь: — Воды?