Белые акации

Зоро уехал два месяца, три дня и шесть часов назад. Уплыл на маленькой лодчонке вместе с Пероной и скрылся из виду за горизонтом. Вернулся к своим накама, чтобы навести шуму в Новом мире. Михоук дал ему все, что мог за эти два года, и не сказать, что ему было, за что упрекнуть своего ученика. Усердия мальчику было не занимать. Ророноа стал сражаться гораздо лучше. Ему придется нелегко во второй половине Гранд Лайна, но за его жизнь мужчина больше не переживал. Он справится, кому бы ни бросили вызов Мугивары. Михоук вздыхает и снова думает о том, что своими руками приблизил их последнюю схватку с Ророноа. Считай — собственную смерть. Что ж, если такова его судьба, то он примет ее. Но сейчас его беспокоит совсем другая проблема. Ведь мальчишка уплыл, а чувства остались. Ророноа Зоро сбежал, бросив своего наставника наедине со сладкими снами и тоскующим сердцем, и не оставил даже записки на прощание. Не сказать, что Михоук ждал, но был бы рад услышать хоть пару слов от ученика перед отъездом. Но Зоро не сказал ни слова. Даже не обернулся напоследок. Впрочем, в этом был смысл. Не стоило разжигать из тлеющего уголька бушующее пламя. Пока что Михоук может притвориться и солгать себе, что все прошло или даже, что ничего и вовсе не было. Что у него на два года просто появился ученик и так же просто исчез. При должном желании он мог даже поверить в это. Всего-то и нужно было отпустить. Позволить раствориться в бескрайнем океане темным глазам с решительной искрой, которые до сих пор мучили его ночами. Развеять по ветру воспоминания о случайных прикосновениях, за которые Михоук цеплялся так же отчаянно, как утопающий за соломинку. Похоронить глубоко под землей привычку готовить на троих и зарыть вместе с ней желание обнять человека, вознамерившегося его убить. Он должен забыть Ророноа Зоро. Так будет лучше для них обоих. Но почему-то Михоука не оставляет ощущение, что если он позволит этому произойти, то потеряет нечто важное. И уже не сможет вернуть это обратно. Поэтому он жалеет себя и прячет все глубоко внутри — оборачивая эту тайну деланым безразличием и холодностью, чтобы никто и представить не мог ничего подобного, чтобы самому не думать — почти не знать! — об этой слабости, которую он своими же руками взрастил у себя в душе. Вот только нельзя спрятать «большое и светлое» в тесный темный угол и надеяться, что оно там поместится. Иногда Михоук по привычке выходит во двор с утра и ждет бессмысленные пятнадцать минут, прежде чем осознает, что ждать уже некого. Иногда он сидит в опустевшей комнате и проводит кончиками пальцев по месту, где в последний раз спал Ророноа. Иногда он позволяет остаться себе там на ночь. Иногда он засыпает с чужим именем в голове, а иногда — просыпается с ним на устах. Это становится невыносимо. Глухую боль в груди Михоук не решается назвать сантиментами — их он научился пресекать давным-давно. Но вот что делать с чувством, вытеснившим из головы все другие мысли, заполнившим легкие лепестками акации и пустившим корни где-то в животе, он не представлял. Поэтому он просто ждет дня, когда Ророноа придет за его головой. Не из-за того, что желает смерти — нет — но из-за того, что сможет на короткое мгновение увидеть диковатого мальчишку снова. И от этого сладкого предчувствия, сердце начинает биться чаще, а ночи становятся нестерпимо жаркими. Михоук понимает, что с радостью бы бросил собственную жизнь к ногам ученика, если бы это сделало его просто счастливее. Ради короткой беззаботной улыбки, ради блеска в глазах, ради брошенного в его сторону взгляда. Только бы быть рядом. И даже собственная гордость уже перестала иметь значение. Он был готов на все, что угодно, лишь бы Ророноа остался. Но у мальчишки есть бесшабашный капитан, друзья, которые его ждут, и обещание, данное много лет назад и которое мальчик был не в праве нарушить. Михоук в этой схеме был лишь переменной — способом исполнить мечту, стать сильнее, но не более. Соколиный Глаз доливает себе вина в бокал и борется с непреодолимым желанием выйти в море. Шанс на встречу ничтожный, но все же он есть, и комок, тяга в животе тянет его туда, к лодке, к бескрайним синим просторам. Только для того, чтобы стать ближе. Хоть немного. Но он остается на месте. Не из-за гордости и уж тем более не из-за глупых вероятностей. Нет. У Зоро свое приключение, свой путь. Врываться в него означало не уважать самого Ророноа и его силу. А это последнее, чего хотел Михоук в своей жизни. Но, Боже! Как же хотелось увидеть его еще хоть раз и не думать о смерти. *** — Ты плачешь. — Заткнись. Зоро вытирает нос и трет глаза до рези в них, до темных пятен и размытых кругов. Это позор для мечника — реветь по таким пустякам. Особенно на глазах у Пероны, которая наверняка растрещит об этом первому же встречному. Но остановиться он просто не мог. Сердце рвалось в клочья, оставляя на своем месте только кровавую труху. Не смотреть назад, не смотреть назад. Потому что стоит обернуться, и Зоро забудет про все обещания. Ринется назад, бросив лодку и Перону посреди океана. Хоть вплавь, хоть по дну морскому, но вернется на мрачную Курайгану. К человеку, который остался там. К тому, кого он должен был победить однажды, чей титул забрать, а в сердце вонзить один из своих клинков. Зоро сжимает рукоять Вадо до судорог, до белых костяшек и немеющих пальцев. Боль давно не отрезвляет, но помогает держаться за реальность. Как сражаться с человеком, которого любишь до безумия, Зоро не знал. Биться на смерть, глядя в глубокие геданитовые глаза; наносить удар за ударом, вспоминая о теплых вечерах и бархатном смехе; целиться в сердце, зная, что Михоук чертовски хороший человек. Слабость расползалась по рукам сама собой. Как, черт побери, он мог выполнить обещание, ради которого жил последние одиннадцать лет, если титул лучшего был у человека, который, даже не стараясь, залез к нему в душу и вывернул ее на изнанку. Одним взглядом, одним изящным жестом заставил любить, любить до помешательства и искр перед глазами. Зоро был слаб. Позволил детскому наивному восхищению вырасти в нечто большее, во что-то, что сейчас теснило его команду, его обещание и лезло из Зоро, как кипящее молоко, убегающее из-под крышки. Что делать с бурей, бушующей в груди, он не знал. Как заставить ее стихнуть хоть на мгновение, не умоляя Михоука побыть с ним еще немного — не знал. И иногда вообще сомневался, что это возможно. Зоро не обернулся, но как же он хотел ощутить знакомое присутствие за спиной, еще один раз — еще один последний раз — ощутить на плече чужую широкую ладонь и услышать хоть слово, хоть звук, хоть что-то на прощание, чтобы хранить память об этом мгновении еще долгие месяцы. Чтобы воспоминание грело его холодными ночами в вороньем гнезде и тянуло к жизни, когда Зоро будет валиться с ног от усталости. Но его наставник остался в замке, и Ророноа мог довольствоваться только тем, что уже имел. Этого было не мало, но и многим назвать язык не поворачивался. Его трясет. Спина вздрагивает от рыданий. Зоро трет глаза и нос до кроваво-красных пятен на щеках, но это не помогает. Слезы продолжают бежать по его лицу, ничем не сдерживаемые. — Он не узнает об этом. Поклянись! — Зоро бесит сочувствие в глазах Пероны. Он хочет крушить, ломать, драться. Что угодно, лишь бы заглушить — хоть бы и собственным болезненным ревом — то чувство, что терзает его глубоко под ребрами. Но они вдвоем на лодке посреди океана. И Зоро еще не настолько обезумел, чтобы бросаться на своего спутника. — Поклянись, или я убью тебя! Зоро лжет. Он знает, что и пальцем ее не тронет. Не после тех двух лет, что они провели вместе. Не после того, как она заматывала его раны и готовила ему обед, когда Ророноа был не в состоянии и руку поднять. Но стоит ему представить, как в глазах его учителя появляется разочарование и презрительное сочувствие, когда он узнаёт о том, в каком состоянии Зоро находился, становится страшно. Живот сжимается, а сердце бьется где-то в горле. Разочарования в соколиных глазах он не вынесет. — Дурак, — говорит Перона, опускает руку в морскую воду и со скучающим видом водит пальцем по волнам. — Ты дурак, и он дурак. Зоро искренне и с расстановкой шлет ее к чертям собачьим. А Перона в ответ только вздыхает устало, будто слышит это не в первый раз. Он всхлипывает сквозь стиснутые зубы в последний раз и снова берется за весла. Когда Зоро прибывает на Саободи, то действительно рад видеть своих накама — даже Санджи, с его идиотскими замашками извращенца. Он обнимает Луффи вполне искренне, от души улыбается Нами и жмет руку Усоппу. Но каждый раз, засыпая на палубе, он со скрытой надеждой смотрит на горизонт и надеется увидеть там маленькую лодку, походящую на гроб, свет зеленых свечей и огромный двуручный меч, уже дважды пощадивший его жизнь. Но горизонт остается чист. И Зоро засыпает с долгой тянущей тоской на сердце.