Тенере из Сперроу

Помещение было невероятно шумным. Сквозь заполоненное опьяняющей дымкой шаткое сознание прорезались звуки музыки. Бен не зацикливал на них своё внимание, но музыка казалась такой противной, такой назойливой и гудящей, что если бы не алкоголь, то он бы просто вылетел отсюда. Но крепкий напиток способен притупить всё. Или почти всё. Поэтому Харгривз сидит здесь. В окружении панорамных окон, что со всех сторон открывали вид на ночной город, мебели в викторианском стиле и, чёрт возьми, таких пустых, серых, просто никакущих, зато пьяных людей. Все они галдят, общаются друг с другом, куча тел расплылись в дали зала в каком-то своем несвязном танце. Холодный белый свет, излучаемый лампами над барной стойкой, раздражал, бил прямо в глаза. — Повтори, — пробурчал Бен, небрежным жестом, преисполненным пустого франтовства, отпихивая пустой сниффтер так, что он со стеклянным дребезжанием проехался по стойке прямо к бармену. Тот с дежурной любезностью ловко наполнил бокал бренди, залив всю его широкую часть. После подал клиенту. Бен пустыми глазами глядел на янтарного цвета жидкость, думая лишь о том, каким приятным теплом она сейчас будет обволакивать его горло и грудь. В какой-то момент Харгривз разглядел на плёнке жидкости свое отражение и отшатнулся, дернув щекой. Внутри что-то рьяно зашевелилось. То были щупальца, но совсем не те, к которым так привык номер два. То словно щупальца из недр его сущности, из чернющей пропасти, что разверзлась в его груди. У каждого своё имя. И все до единого хватаются за одно — за душу Бена. Впиваются, хотят высосать все жизненные силы без остатка, а иссохшую оболочку утащить на дно бездонной пропасти. Харгривз зашипел, словно в сопротивлении, разозлился сам на себя и почти с озверением осушил сниффтер до дна. — Предпочитаешь напитки покрепче? — раздался лёгкий голос откуда-то сбоку. Бен громко выдохнул, после чего повернул голову. — Откуда ты здесь? — без особого энтузиазма спросил он севшим голосом. Справа от Харгривза на высоком стуле сидел буквально появившийся из неоткуда Клаус. Он тут же взметнул руку вверх и три раза звонко щелкнул пальцами, привлекая внимание бармена. — Уважаемый, мне ликер, а ему, — он кивком указал на тут же ссутулившегося Бена. — Уже на сегодня хватит. Мужчина перевёл беззаботный взгляд на второго, встречаясь с непробиваемой стеной безразличия и холода. Несмотря на это, Бен смотрел прямо на него, отчего выглядел даже немного угрожающе. Когда Клаус получил свой напиток и стал не спеша потягивать его, Харгривз наклонился прямо к нему, оказываясь у самого уха. — Твои лекции мне ни к чему. Ни сейчас, ни вообще когда-либо, — отрезал Бен. В его шёпоте звенели свинцовые ноты, цепями лязгая слух. Встретившись взглядами, Клаус приметил, что собеседник выглядит на удивление вполне осознанно. Иммунитет к алкоголю? Маловероятно. Быть может, то с ним делает его враждебный настрой, но он явно выглядит так, будто знает, о чём говорит. Четвёртый номер отставил ликер и повернулся всем корпусом к Бену, устало и с деланной досадой вздыхая. — Лекции? Мне хотелось думать, что у нас намечается беседа. Харгривз из Сперроу медленно помотал головой из стороны в сторону. В его тёмных глазах грозно щетинились ледяные глыбы-дикобразы. Он вернулся в прежнее положение, резким движением стряхнул рукой с рукава своего костюма невидимую пыль и выпрямился. — Как ты вообще нашёл меня? — спросил после паузы Бен, и опасность его натуры внезапно отступила. Клаус усмехнулся, беззаботно махнув рукой. — Это самый дорогой бар в городе, — начал пояснять он. — Помня твои пристрастия ко всему блестящему и высокоградусному, мне было несложно предположить, что ты будешь просиживать свои модные брюки в подобном месте, — он довольно улыбнулся, разведя руки. — И с первого же раза попал. Что касается времени, когда ты мог оказаться здесь — повезло. Хотя… — протянул Клаус, оценивающим взглядом проходясь по Бену. — Судя по тому, что я вижу, везение это лишь на половину: складывается впечатление, что ты пьёшь, не просыхая. Бен колко усмехнулся. — И что ты будешь делать? Отчитывать меня? Клаус почесал подбородок, не отводя глаз от колючего существа напротив. — Что ж, на свадьбе Лютера ты был посговорчивее, — он с искренним участием посмотрел на ощетинившегося Бена. — Я лишь хочу закончить начатое, — четвёртый немного отстранился и сотворил загадочный вид, смотря исподлобья. — Хочу, чтобы ты наконец осмелился открыть людям своё кимоно, снежная королева. Второй номер с грохотом отставил бокал, бармен на миг взглянул на пару молодых людей в замешательстве. Харгривз посмотрел так, что воздух вокруг него сгустился и потяжелел. Однако он не выглядел, как смертоносный ураган. Скорее, отчаянное дуновение ветра. — На скольких языках мне сказать тебе, чтобы ты понял, — пытаясь скрыть за злостью усталость, членораздельно пробарабанил Бен. — Я не нуждаюсь ни в каких нравоучениях, ни в резонёре в лице тебя. Ты пытаешься сколотить впечатление, что преисполнен эмпатией ко мне, что видишь меня насквозь, так вот тебе истина: всё это я знаю. Твоя банальная эрудиция не откроет мне глаза на то, что я эгоист. Я есть чистый эгоист. И это я осознаю прекрасно ровно также, как и то, что я «кусок говна». Обозначились? Можешь не усердствовать дальше. Клаус закатил глаза и театрально всплеснул руками, словно беседовал с несмышлёным ребёнком. — Да-да, кусок говна, конечно, само собой, — активно зажестикулировал и открыто продолжил номер четыре, словно одобряя, невзирая на уже подожжённый фитиль терпения Бена. — Только вот ты эгоист не потому, что ты кусок говна — ты кусок говна, потому что ты эгоист, сечёшь caro amico? Собеседник взглянул на него с явным неодобрением, затем упёр пальцы в барную стойку, как преподаватель при объяснении фундаментальных истин. — Ты. Ничего. Не знаешь, — продолжил Бен. — Моя жизнь не похожа на твою из Амбреллы. Поэтому ты не можешь судить со стороны. Вся моя жизнь — борьба за первый номер. Потому что всё, что у меня было — это Сперроу. А если ты хочешь признания там, то добьёшься, только если выложишься на сто двадцать процентов. Если покажешь, чёрт возьми, папе, что ты стоишь чуть больше медного гроша. Клаус тут же осел на своем месте и ошарашено усмехнулся. Потом помрачнел и подался навстречу Бену, упираясь всем предплечьем в барную стойку. — Я не имею право судить со стороны? Давай-ка расставим все точки над ё, Бенерино, — начал он, с вызовом смотря в карие глаза, не мигая. — Думаешь, ты жёсткий? Я был во Вьетнаме, сражался на войне, в которой мне не было места, видел, как умирают тысячи людей, мой возлюбленный умер на моих руках. Мой брат Бен умер в одночасье, когда он всю мою жизнь был рядом. Настолько рядом, что ты и вообразить не можешь. Напор, с которым говорил Клаус, был совсем ему несвойственен. Бена это тоже удивило, но виду он не подавал. Тем не менее, слушал неожиданно внимательно. — Думаешь, ты жёсткий? Я жёстче. Ты крутой? Я круче. Все потому, что ты не знаешь, как жить. Ты не знаешь, как это. Ты слишком занят: бегаешь и всем втираешь, какой ты крутой и как тебе на всё плевать, хотя на самом деле тебе настолько не плевать, что жить не хочется, — Клаус активно обвёл руками всего Бена с ног до головы. — Так вот новое правило: не трать время людей, когда они к тебе с добром. Хочешь набухаться до смерти — вперёд; но, по крайней мере, будь честным. Не с кем либо, а в первую очередь с собой. Признай это. Признай, что ты одинок и оттого озлоблен, поэтому делаешь больно всем вокруг, чтобы не показать свою уязвимость; особенно тем, кто о тебе заботится, но от этого больно больше всего только тебе. И ты остаёшься одиноким. Признай наконец. Неожиданно Бен медленно отшатнулся назад, словно его ударили под дых. Харгривз быстро заморгал, глотая ком острых иголок в горле, и продолжал смотреть в зеленые проницательные глаза напротив. Сейчас впервые Бен чувствовал нечеловеческую, мертвенную, необъятную пустоту внутри себя. И осознал, насколько эта пустота была открыта для чужих глаз. Хотелось обхватить себя руками, как беспомощное дитя, и испариться без следа. Навсегда. Всё существо запротестовало. Рой мыслей и воспоминаний градом обрушился на ошарашенное сознание. Бен открывал и закрывал рот, как раздавленный подошвой тритон на последнем издыхании. Сухие губы задрожали. Харгривз окончательно перестал отдавать себе отчёт. Внутри надломился стержень самосознания, а душа словно опустила руки. Всё это было кристально ясно видно в потерянных блестящих глазах. — …ладно, — тихим, сдавленным голосом сказал номер два, чувствуя, как бросается в неизведанный омут. Но почему-то наверняка знает, что в нём ждёт только лишь смерть его внутреннего я. Клаус, переменившись, поднял на него глаза в надежде. — Согласен? — Да, — ответил Бен, после чего вытянул губы в тонкую линию и провел рукой по шее. Движение вышло очень равным и болезненным. Клаус медленно выдохнул, будто только что снял грузовик с домкрата, потом попытался скрыть довольную улыбку. Разбитый вид Бена этому поспособствовал. Номер четыре тихо прокашлялся, после чего осушил свой бокал. Второй всё это время молчал, глядя на сложенные перед собой руки. — Дружище, — снова, но уже без былого напора, а как раньше, легко, начал Клаус. — Проблема в том, что для тебя искренность — слабость. А я говорю, что твоя искренность — это твоё главное оружие. Харгривз из Сперроу обречённо взглянул на мужчину. Взгляд стал таким печальным, что в темных глазах вмещался целый океан чувств. — Ваш Бен был искренним? — спросил номер два абсолютно открыто и тихо, как на исповеди. Клаус, придаваясь короткому всплеску тёплых воспоминаний, кивнул. Второй опустил голову. — Я сам в этом виноват, да? Амбрелловец повернул голову вбок и встретился с прямым потухшим взглядом. Потом втянул воздух сквозь зубы, пробарабанив пальцами по деревянной стойке. — Никого нельзя винить в собственных проблемах, кроме себя самого, Бенерино, — он изучающе поглядел на поникшего собеседника, потом нахмурился своим мыслям, вслед за чем продолжил. — Ты можешь сказать, что ты достоин любви без твоих супер-дупер щупалец? Без способностей. Что тебя можно любить просто так. Бен, как ударенный током, дернулся и вытянулся в струнку. Он посмотрел на Клауса так, словно с ним говорили на непонятном языке. И всё же немного перестарался. Харгривз горько усмехнулся, словно его упрекнули в том, о чем он и понятия не имеет. Потом широко развел руками, активно мотая головой. — Что еще, чёрт тебя дери, за вопрос? — с нервными смешками спросил номер два. — Ты видел мой мир? Да… — он осёкся, набрал воздуха. — Да меня итак любят люди. Клаус непреклонно посмотрел, дёрнув бровью. — Ответ односложный: да или нет. Бен долго молчал, потом издал звук, словно его пришибли. Лицо переменилось. Стало безэмоциональным. Он посмотрел в глаза Клаусу, затем поспешно отвел взгляд подальше. Когда четвёртый думал, что он уже не получит ответа на свой вопрос, Бен тихо, но четко сказал: — Нет. Клаус взглянул на него, но Харгривз из Сперроу так и сидел, отвернувшись, словно запрятавшись в свою ракушку. — Тогда последний вопрос, — сказал номер четыре. — Ты вообще считаешь, что ты достоин любви? На этот раз ответ проследовал быстро: — Нет. Клаус, как намокшая вата, осел на стуле и тоже отвел взгляд. Повисло отягощающее молчание, которое перебивала только противная музыка. Клаус тихо и медленно присвистнул, заламывая руки. — Дела, tezoro… — четвёртый встряхнулся, пытаясь избавиться от неприятного чувства, что словно налипло физически. — Ты вот что, — оживился Клаус, обращаясь с теплом к Бену. — Иди прочь из этого смрадного вертепа. Проветри свою тяжелую голову и поищи друзей. Номер два повернулся, встречаясь с лучистым взглядом зеленых глаз. — Мне… — он осекся, облизывая сухие губы, потом всё же продолжил, будто на последних секундах жизни, даже не зная, зачем говорит. — Мне не нужны… — Друзья? Советы? Лекции? — перебил Клаус, смотря со снисхождением. — Ты сам-то ещё не устал? После этого Бен окончательно поник, словно частица его отмерла. Он вяло отпихнул от себя уже давно пустой и липкий бокал. Четвёртый оглядел его в последний раз, после чего неспешно встал со своего места. Он положил руку на плечо номера два, который на сей раз не отстранился. — Сделай то, что я сказал, как можно скорее для своего блага, — говорил Клаус. — Если что, — он подмигнул. — Приходи, когда будет уж совсем гадко. А сейчас беги со всех ног от треклятого одиночества. Я уже говорил, ты хороший человек, Бен. Когда перестанешь изо всех сил стараться быть плохим, то всё изменится. Если мои слова для тебя что-то да значат, — он немного помолчал, вглядываясь в тёмные глаза. — То я не согласен с тобой. Достоин ты любви, — Клаус ударил Бена по плечу кулаком от души сильно, отчего тот зажмурил один глаз. — Неужели в этом мире нужно любить за что-то? Бен молча сглотнул, не находясь, что на это ответить. — Хватит уже тупить. Ты слишком долго был один и слишком долго был несчастен. А счастье нужно всем. В конце концов, «chi vuol esser lieto, sia: di doman non c’è certezza». — Что это? — спросил Бен. — Это поэзия, — мелодично сказал Клаус, плавно жестикулируя. — Нужно верить в неё. Потому что всё остальное тебя погубит, в том числе ты сам. Помолчали. Когда Четвертый уже собрался покинуть бар, Бен внезапно сказал одно единственное слово. — Спасибо. Клаус лучезарно улыбнулся, после чего развернулся на пятках и удалился, не оборачиваясь. Бен остался один. Он ощущал неопределённость, какую-то глупую невесомость. Когда ничего не держит и не знаешь, куда приткнуться. Он повернул голову и лицезрел бармена, так сказать, на подхват. Он уже задорно болтнул в воздухе бутылку с бренди, тем самым предлагая наполнить стакан заскучавшего клиента. Харгривз демонстративно протяжно цокнул языком и поднялся с места, молча оставляя на стойке три стодолларовые купюры. Прочь. В один момент занавес будто спал, открывая взору грязь и людские пороки. Весь этот шелк такой напускной, за ним скрывается самум зловонной гадости, которую составляют ложь, лицемерие, одиночество и беспорядочность. Прочь отсюда. Когда Бен наконец вышел на улицу, та была пуста. Оживленный город взял паузу на пору часов. В лицо ударил порыв колючего ночного ветра. Словно он тоже взывал прийти в себя. Осуждал. Бен зажмурился, чувствуя, как голова начинает стрелять. Словно наковальней пришибло. Харгривз ощутил пустоту. Он закрыл лицо руками, затем начал усиленно тереть, будто в порыве содрать всё отягощающее. Стереть своё лицо. Стереть былого себя. У щупалец в груди начало получаться намеченное. Второй номер не знал, что ему делать. Не знал, где ему место. Ощущение инородности собственного тела в пространстве. Шатаясь, он уселся на гранитный парапет у небольшой набережной неподалёку от бара и горько усмехнулся. — Да я просто, мать его, частица Гейзенберга… — проговорил Бен, поглядывая на воду. Глубоко задумался. В голове Бена родилась черная дыра. Гравитация ее была настолько сильной, что все те мысли и воспоминания, которые он виртуозно запрятал на задворки сознания, притянулись вновь и врезались в оголенный нерв. Всплески, взрывы. Яркая комета осознания. Бен, какой же ты козел. Воспоминания мелькали, летели и врезались в голову астероидами. На кой черт тебе было унижать Фэй каждый раз, когда она думала о будущем Спэрроу, как и ты. Зачем нужно было нарочно задевать Слоун, когда та хотела помочь. Зачем, ответь мне, было говорить Клаусу «я тебя ненавижу»? Зачем, зачем, зачем. Как же надоело это внутреннее противоречие. Как же Бен сам себе надоел. Харгривз с шипением сжал гранитный камень, будто сможет раскрошить его. Это острое чувство отторжения самого себя и одновременно бессилие просто уничтожали и без того убитого Бена. Надоело делать другим больно, при этом страдать самому; прятать всё в себе и никогда никому не открываться; быть несчастным всю свою жизнь, надоело быть одному. Взрыв сверхновой. Окончательно переломился внутренний стержень. Секунды после взрыва. По щеке побежала капля, захолодившая кожу. Это слеза. Последнее, что Бен позволит себе сегодня отпустить. С ней на землю упали и впитались сомнения. Второй номер выпрямился. Горло всё ещё стянуто обручем. Харгривз приложил руку ко влажной щеке, потом посмотрел на неё. Вытер об одежду. — Хватит. Десятки секунд после Большого взрыва. Бен вдохнул свежий воздух, и тот приятно защекотал. «…природа всегда рождает одно из другого и ничему не дает без смерти другого родиться». Бен потерял часть себя. Себя прежнего, с которым давно пора расстаться. Но в этот же миг родилось кое-что. Десятки секунд после Большого взрыва. Рождение протона — веры. Во что? «Ты хороший человек, Бен. Только вот слишком пытаешься быть плохим». Вера в то, что он хороший человек. Протон, после которого спустя время родится целый мир. Прекрасный и удивительный.