Один и тот же сон

Лазарю снится один и тот же сон. Каждую ночь он слышит, как его проклинают, и ощущает в горле горький вкус чего-то насильно влитого. Страх захлёстывает сознание, стирая чувство боли, и невозможно становится смотреть назад, туда, где кипит азартная кровь охотников. Бежать, надо только бежать. Быть добычей — божье наказание за совершённый Лазарем грех. Бог карает отступников, даже тех, которые в жизни не желали никому зла… Кошмары не могут длиться вечно. Лазарь наконец просыпается, но ещё не чувствует себя: тело онемело от долгой неудобной неподвижности. В щёку упирается жёсткая ткань постели, и тепло пылающего рядом огня едва касается лица и шеи. Что-то — может быть, всё тот же страх — подсказывает, что шевелиться сейчас не стоит, и потому юноша не пытается разогнать сонную свинцовую тяжесть, только осторожно обводит взглядом окружение. Костёр сгущает вокруг себя ночную тьму. Изменчивый танец пламени и редкие брызги искр, треск древесины, стремящаяся ввысь игра дыма на чернильном фоне неба — всё такое тихое, безмятежное, настолько спокойное, что впору начать волноваться. Мысли разбегаются. Ещё медленный вдох, выдох, чтобы прийти в себя, чтобы вспомнить, что произошло до наступления темноты. В далёкий от деревни лес Лазарь ушёл ещё днём, чтобы собрать лечебных трав по просьбе кого-то из стариков, и бродил допоздна, оттягивая возвращение к людям. Но что было потом? Кто развёл огонь здесь, на диком лугу, глубокой ночью? Кому принадлежит лежащая рядом вещевая сумка? Догадки роятся в голове, и страшно продолжать дышать, страшно ждать того, кто должен прийти. Время останавливается. Трава вокруг наполняется шорохами, шелестом. Напряжённый слух ловит один неясный голос за другим до тех пор, пока понимание чужого присутствия и собственной беззащитности не становится мучительным. Когда сзади раздаётся звук едва различимой тихой песни, Лазарь не выдерживает — приподнявшись, оперевшись на непослушную, негнущуюся руку, поворачивает голову назад. Свет огня сделал глаза слепыми в ночи. Взгляд тут же размывается от слёз испуга, и… и… и через миг возникает боль. Всё тело оказывается израненным. Потревоженные раны воют наперебой, а крик юноши остаётся немым — волнение выбило из лёгких воздух. Хочется, безумно хочется сбежать обратно в небытие сна от этой паники, от боли, холодной и жгущей. Перед глазами стоит внезапное воспоминание, события ночи. Едва видна тропа в лесу, не получается сделать шаги неслышными. Единственный человек замирает посреди тревожной тишины, прежде чем появляются волки. Целая стая голодных зверей… Лазарь не видит, но ощущает нападение, сырую траву под спиной. Удаётся выхватить нож и бить, куда достаёт рука, но морды тянутся к сжавшейся на земле добыче снова и снова и ранят, вырывая из тела сознание — и где-то очень далеко, за пеленой грохота кровотока, коротко проносится человеческий возглас. Лазарь даже не успел понять, что вот-вот умрёт, и не умер… и вдруг поймал себя на радостной, трепетной мысли: в землях Святой нации, откуда он так долго бежит, давно не водится нечистых животных, волков. — Спокойнее, — произносит над головой мужской голос, тот самый, что одним криком разогнал дикую стаю и потом напевал что-то по дороге к костру. Бодрый, приятный голос… Чужая рука подталкивает сползшего на траву Лазаря обратно на тёплую ткань, и он наконец понимает, что лежит на одежде, на плаще. И тут же в свете огня появляется незнакомец — страх перед ним чуть отступает, когда хотя бы лицо перестаёт быть загадкой. Юноша притихает, отвлекается от боли и пристально рассматривает своего спасителя. Даже обнадёживает, что этого человека никогда не доводилось видеть: среди тех, с кем Лазарь знаком, мало добро относящихся к нему. Мужчина ставит жариться над костром нанизанные на прут грибы и не торопится начинать разговор. Кажется, что пробуждение раненого осталось незамеченным или даже уже забылось. Молчание всё тяжелеет, и когда наконец появляется решимость его развеять, Лазарь не успевает заговорить первым. — Меня зовут Арий, — представляется мужчина и неохотно отрывает взгляд от гипнотического движения огня. — У тебя должно быть много вопросов, конечно. Во-первых, я охотник, а не разбойник, не смотри так! Вчера я следовал за оборотнями, пока они не остановились рядом с тобой. Голова болит, мешая вникать в смысл слов. В отличие от волков, оборотней полно везде, а то, что они сбились в свору, означает только их совместный побег от подступающих Святых завоевателей. Недели тяжёлой дороги увели беглеца так недалеко… Но на этот путь надо ступить снова, снова заставить себя бежать. Задумавшись, Лазарь невольно пытается подняться — и тут же его осаживает нервным криком Арий: — Спокойней! Я же говорю, тебе ногу почти отгрызли! Действительно, вдруг чувствуется, как туго перевязана пульсирующая от боли левая голень. Накатывает холодный страх. Всё ещё хуже, чем казалось… Невозможно двигаться, невозможно идти — неужели недели дороги в конце концов приводят сюда? — Глупость придаёт сил, но не столько же! Спокойней, спокойней. Ты сейчас в безопасности. Я же пришёл, чтобы забрать тебя домой. Нарочная сострадательная мягкость в голосе Ария не несёт с собой ничего хорошего. Любой, кто родился в землях Святой нации, должен отказаться от всего, кроме них. Бог один, и дом один — в земле Отцов, могущественных белых магов, возглавляющих нацию. Слуги-жрецы молятся день за днём, и сотканные из магии стены крепнут вокруг этой земли, отделяя Святое от нечистоты мира. Лазарь сбежал, — сам всё ещё не верит, что смог, — и вот его путешествие по миру, который он толком не увидел, должно закончиться. — Откуда тебе знать, где мой дом? Как ты меня нашёл? — возражает Лазарь, пряча глаза, и чуть вздрагивает, когда случайно цепляется взглядом за блестящую на ножнах Ария гравировку с прекрасно знакомым гербом. Волчий профиль, насквозь пробитый мечом, отмечает оружие, зачарованное от нечисти, отпугивающий её кинжал… Дорогая, особая вещь. Значит, за беглецом Святые послали ценного прислужника, должно быть, преданного и опытного. От упрямства, а не от надежды Лазарь пробует притвориться не тем, кого ищут. — Я спрашивал у всех подряд, не встречал ли кто беловолосого парня лет пятнадцати, — неожиданно весело заявляет Арий. — Много ты видал таких в наших краях? Наступает тишина и тянется минуту за минутой. Вопрошающий легко может сам ответить на свой вопрос, но не делает этого. Издевается над вопрошаемым, ожидая единственно верного ответа, вынуждает признать поражение… — …Одного. — Вот тебе и разгадка! Впрочем, слышал я про нескольких таких мальчишек. Это немного меня озадачило, но правда, совсем немного. Хоть сотней имён назовись — спрятаться среди людей такому, как ты, не выйдет. Арий отвлекается, чтобы снять с огня пожаренные грибы, и протягивает один из прутьев юноше; тот пытается отказаться жестом, но подступивший от волнения голод и требовательный шёпот «Мне сказали вернуть тебя живым» заставляют принять ужин. Грибы оказываются жёсткими, но всё же они — первая горячая, действительно питающая еда за много дней, так что Лазарь, торопливо сев и забыв про боль, грызёт их почти жадно. Арий наблюдает за этим с видимым удовольствием и, не сдержавшись, добавляет, когда оба заканчивают есть: — Ты хоть и убийца, но злиться на тебя не выходит. Оглушённый этими словами, Лазарь не сразу поднимает голову. — Я никогда никого не убивал! — Правда? Даже тех двух ребят, которые охраняли врата от таких, как ты? Вот, значит, как Святые убеждают своих слуг из внешнего мира исполнять приказы. — Что тебе ещё про меня рассказали? — Да всё. Что ты сын одного из Отцов — он нарушил обет безбрачия, так что его казнили. Тебе же позволили жить, ты должен был выучиться и стать жрецом, чтобы искупить грех своего рождения. Однако перед церемонией посвящения ты отказался, тебе дали время одуматься, но ты разочаровал всех, сбежал, не поскупившись жизнями двух людей… Так странно слышать рассказ о своей жизни от человека, которого едва знаешь. Хорошо хоть, что всё, кроме самого последнего, правда. Лазарь радуется, что прояснить надо не так много, уже собирается заговорить, когда Арий спрашивает: — Почему ты не сделал то, что от тебя требовали? Неужели так сложно было себя сберечь? — Я не хочу жить ради того, чтобы только извиняться за свою жизнь! Неважно, как долго я молился бы, я навсегда остался бы виноват! Подумай сам, о чём говоришь, ты думаешь, с таким вышло бы смириться?! — в ответ на неуместное снисходительное сочувствие Лазарь почти кричит. — Почём мне знать! Я вижу мир по-другому. Арий огрызается, но в его взгляде мелькает неуверенность. Вздохнув, он продолжает после паузы: — Я стал бы жрецом Святой нации, если б мог. Но не могу. Приходится быть её глазами за пределами стен… Так как, значит, ты убежал? Короткое, хрупкое доверие настаёт в разговоре — настаёт время сказать правду, а ещё наконец поделиться тем, что мучило последние недели. — Обычному человеку не пройти ни через стены, ни через врата Святых… Конечно, я унаследовал часть магии от отца, но её недостаточно! — поспешно добавляет Лазарь, отвечая на мгновенный немой вопрос. — Но у самой границы земель есть чуть менее защищённое место — лес ритуала… — Тот самый, где каждый год охотятся на волков? — Да! Вот только волки там уже несколько лет как перебиты. — И всё же охоту исправно проводят всё это время. Костёр начинает угасать; ровное пламя всё сильнее дрожит, свет тускнеет, уступая ночи привал двух путников. Арий уже мог догадаться, что будет сказано дальше, но молчит. Лазарь договаривает до конца. Когда толпа выпьет на празднике, ей становится всё равно, на кого охотиться. Отцы собирают из тюрем преступников и неверующих, дают им плащи из волчьих шкур и поят зельем, делающим людей похожими на шуганых животных. Толпе всё равно, в кого бросать камни и пускать стрелы, тем более охота — это ритуал очищения. Охотники безгрешны, и следующий год они спокойно могут трудиться на полях и в кузнях, чтобы прокормить и вооружить Святую армию. — И в итоге ты вырвался из леса там, где барьер был слаб. Может быть… Нет, не может быть всего этого, — наконец отвечает Арий с тяжёлой усталостью в голосе. — Меры Отцов бывают жёстки, но не настолько. — Ты когда-нибудь бывал на землях внутри стен? — не сразу, но находится важный вопрос. — …Нет. — И ты всё время думал, что стены нужны, чтобы никто не мог войти. Арий отворачивает голову. Лазарю удивительно видеть, каким несчастным может выглядеть ещё недавно весёлый спутник. Тут огонь гаснет; всё погружается в тихую тьму. — Конечно, они способны на это, — раздаётся подавленный голос, — и ещё на многое. Я не могу отрицать. Но я всё равно должен им и поэтому делаю то, что мне говорят. С этими словами Арий встаёт — Лазарь ясно различает его силуэт на фоне светлеющего неба и понимает, что близится утро, — и, сделав пару шагов, опускается на траву совсем рядом, оставляя юношу лежать между кострищем и собой. — Пойдём с тобой в Дэймрел, там видно будет. Спи, — так мужчина прощается, отвернувшись, и всё замолкает. Дэймрел — деревня к северу от леса; Лазарь слышал это название, пока бродил по округе, но бывать там ему не довелось. Видно будет… Теперь остаётся уснуть, дожить до рассвета, и надеяться, что дальше просто не будет хуже. С самого момента пробуждения сердце колотилось, как сумасшедшее, и только сейчас успокаивается; отчётливо звучат гулкие редкие удары. Угли костра уже давно не тлеют. Посреди тишины с новой силой начинает разгораться боль в раненой голени, и становится ужасно тошно. «Тебе почти отгрызли ногу», — вспоминаются слова Ария, заставляя поёжиться. Парню, которому раньше не приходилось переносить тяжёлых травм, сложно даже представить такое. Но ясно, что должно оно ощущаться совсем иначе. Постойте. Лазарь читал о чём-то таком в книге: туман в голове, размывший воспоминания, внезапный приступ тревоги вслед за ним, приглушение боли, медленно отступающее… — Это ведь тёмное заклинание, — шепчет парень сам себе, чтобы отвлечься. — Что-то из дурманящих. — Угу. Много знаешь, — раздаётся голос сзади. Мужчина, выходит, ещё не спит, хоть его присутствие и заметно едва-едва. — Так это ты сделал? Ты тёмный маг? — Угу. — Сделай так ещё раз. Я не могу уснуть. Слышно, как Арий привстаёт. — Уверен? Будут ведь последствия. — Всё равно. Лазарь не видит, но догадывается, что у него за спиной Арий проводит ритуал с использованием крови, должно быть, относительно простой. Для этого ему нужно надрезать свою ладонь, причём освящённый кинжал не подойдёт; наверное, для магии есть ещё один где-то рядом. Едва смолкает шёпот на древнем языке, боль исчезает. Нога немеет, будто её отсекли. — Так лучше. Спасибо, — с облегчением выдыхает Лазарь и наконец свободно двигается, переворачивается на другой бок. — Это не то же, что было. Это продержится сутки. А теперь спи, — ворчит Арий. — Да и мне бы самому не помешало… Юноша протягивает руку и ненадолго касается волос Ария; маленькое успокоительно-снотворное заклинание, одно из немногих выученных, срывается с невольно улыбающихся губ. Лазарь и сам ведь немного маг. Он не может использовать магию на себе, но на других — почему бы и нет? — Спокойной ночи, — только это он успевает сказать, прежде чем усталость берёт верх.