И в горе, и в боли

Алёша сильный. Это Святогор знает хорошо. И всё-таки после известий о Смоленском сражении, он боится. Боится за Алёшу. Боится, что его силы не хватит, чтобы перенести это. Алёша ведь такой маленький, хрупкий на вид. Святогор каждый раз, его обнимая, боится, что раздавит своего сердечного друга. Но Алёша всегда только смеялся да фыркал, но не разбивался, никогда не разбивался в его руках. Алёша, как ивовый прут, тонкий и гибкий: гнётся, но не ломается. Вот только, если кинуть прут в мясорубку, его не спасёт никакая гибкость. И Святогор боится, что то сражение могло стать для его Алёши настоящей мясорубкой. Алёша писем не пишет. Святогор молится на то, что они просто не доходят из-за фашистов, но страх всё равно сжимает сердце, когда он сам вновь и вновь отдаёт фронтовой треугольник почтальону. Святогору больно. Раны по всему его телу отражают состояние полуразрушенного города. Но на это Святогор не обращает внимания, ведь на душе болит сильнее, болит за каждого дорогого ему человека, который страдает из-за войны. За Сашеньку. За Василису. За Алёшу. Святогор даже не знает, жив ли его дорогой Алёша, и это медленно убивает его самого. Уничтожить город сложно, но, читая фронтовые сводки, Святогор невольно начинает готовить себя к худшему. Освобождение Смоленска в сорок третьем становится для Святогора лучшей новостью за последние пару лет. Но письма всё ещё не приходят. Ни одной весточки от Алёши, и Святогор в отчаянии бьётся головой о чудом уцелевшую после бомбёжек стену дома. Василиса, сама потрёпанная, израненная, несчастная, шепчет Святогору, чтобы он верил и пытается улыбаться. Святогор верит, но верить с каждым днём всё страшнее, так что ответная улыбка выходит совсем кривой. Война заканчивается. "Победа!" — кричат на каждой разбомблённой улице каждого разрушенного города. Но для Святогора победа наступит только тогда, когда все его близкие оправятся после войны. Потому он собирает самое необходимое и едет в Смоленск. От древнего города осталась сплошная разруха, и Святогору страшно ступать на улицы, по которым они с Алёшей гуляли каких-то несколько лет назад. Но он идёт вперёд, идёт и высматривает Алёшу, сам уже не зная, на что надеется. Во всём городе нет ни одного целого здания, это угнетает, рушит и так хрупкую надежду, так что спустя несколько часов хождений по улицам, Святогор увидеть знакомую светлую макушку уже не ожидает. Но всё-таки видит. — Алёша! — кричит Святогор и видит, как вздрагивает худая сгорбленная фигура. Алёша оборачивается, и сердце Святогора падает куда-то вниз. Падает тяжело и звучно, так, что дышать становится невыносимо. С их последней встречи Алёша исхудал, потрепанная гимнастёрка висит на нем мешком, подчеркивая выпирающие кости плеч. Светлые волосы слегка отросли и неухоженным гнездом торчат во все стороны, а на висках блестит седина. Война состарила Алёшу, проложила на его лице морщины скорби и боли, тяжёлым грузом надавила на плечи, сминая их раньше всегда прямую линию в ломаную кривую. Всё это выглядит жутко неправильно, но Святогор знает, что никому война не далась легко и он сам выглядит не намного лучше. Но сердце всё равно падает, потому что половину лица Алёши скрывают старые, уже потертые бинты. И по тусклому взгляду Алёши, таящему в себе необъятную тоску, страх и боль, Святогор понимает, что всё плохо. — Господи, Алёшенька, — шепчет он и тянет к любимому руки, но Алёша резко качает головой и глаз свободный жмурит, стремясь отвернуться. Только Святогор не даёт, прижимает к себе своё самое дорогое сокровище. — Я так за тебя боялся, — бормочет Святогор и крепче прижимает к себе дрожащее тело. Он и сам дрожит от нахлынувшего облегчения, кажется, на глаза наворачиваются слёзы радости, но Алёша в его руках всё ещё будто напуган чем-то. — Алёшенька, посмотри на меня, — Святогор наконец ослабляет свою хватку и, со вновь проснувшимся беспокойством, рассматривает Алёшу, — Что не так? Что случилось? Чем я могу помочь? Ты только скажи, я всё сделаю! Но Алёша молчит, молчит, как партизан, и Святогору снова страшно. Страшно до чертиков, он задыхается в этом страхе, хватается за Алёшу, как утопающий за соломинку, трясёт его, но добивается только того, что на светлых ресницах появляются слёзы. У Святогора чувство, что сердце сейчас просто остановится, в такой ужас приводят его слёзы Алёши, который вообще-то ненавидит плакать, но он не знает, как это исправить, так что просто поднимает голову Алёши, заставляет посмотреть на него. И Алёша ломается. Ломается на руках у Святогора, слёзы льются лишь по одной щеке, но их много, так много, что кажется, будто целый океан, но это лишь малая толика скопившейся боли. — Свят, я теперь калека, я бесполезен, я слаб, я ни на что не способен, я не смог никого защитить, я даже себе не смог помочь, я... — Алёша бормочет сквозь слёзы, и его слова больше похожи на беспорядочный бред, но Святогор судорожно ловит каждый звук, слетающий с губ Алёши, лишь бы понять. И он понимает. — Алёшенька... — шепчет Святогор с надломом и снова прижимает к себе любимого. Картина в голове Новгорода складывается: он понимает и почему писем от Алёши не было и почему он так дрожит. Всё понимает, но это не приносит облегчения, лишь ужас сжимает его сердце при мысли, что Алёша всё это время искренне верил, что Свят его возненавидит и бросит после произошедшего. — Алёшенька, послушай меня, — Святогор старается, чтобы его голос звучал твёрдо, ведь он должен, обязан убедить Алёшу в своей искренности, убедить его в том, что он говорит правду, — Я никогда от тебя не откажусь, никогда и ни за что. Алёша всхлипывает и поднимает голову. В тусклом янтарном зрачке отражаются годы боли и отчаяния, а Святогора подташнивает при мысли о том, что именно скрыто бинтами, но он не позволяет себе этого показать. Руки чешутся хорошо так избить того, кто посмел сделать это с его Алёшей, но сейчас он нужнее здесь и он ласково гладит тощие сгорбленные плечи. — Мы со всем справимся вместе, — говорит он, пока Алёша всё ещё смотрит на него с неверием загнанного зверька. — Правда? — голос у Алёши сорван и непривычно хрипл, Святогор замечает это только сейчас, ведь за всю встречу Алёша почти ничего не говорил, но сейчас он хватается за эту деталь и в очередной раз думает о том, как Смоленску было тяжело. Им всем было тяжело, но за Алёшу сердце Святогора болит особенно сильно. — Конечно, правда, — пылко говорит он, подрагивающими руками снова обнимая Алёшу, лишь бы не отпускать, лишь бы не терять его снова, лишь бы не думать о том, как он будет ходить на могилу города. Нет, это всё его поганые мысли, Алёша жив и он сейчас рядом с ним, а ещё ему очень нужна его поддержка. — Ты сильный, ты поправишься, я в тебя верю, — бормочет Новгород, лишь бы не молчать и не терять этого чувства, что они снова рядом. — А если нет? — вдруг спрашивает Алёша, поднимая на него всё тот же тусклый усталый и полный боли взгляд. Святогор не знает, сколько времени ему понадобится, чтобы привыкнуть к тому, что глаза Алёши больше не горят огнём жизни, но он ещё надеется, что теперь, когда они снова вместе, он сможет раздуть это пламя вновь. — Даже если вдруг... — Святогор заминается, не хочет говорить "останешься калекой", потому что не верит, что это возможно и не хочет, чтобы Алёша в это верил, — Если вдруг что, я всё равно тебя не брошу, я люблю тебя таким, какой ты есть, в счастье или в беде. И Алёша прижимается к сильной груди Святогора так крепко, что тот не сразу распознает новую волну всхлипов. — Алёшенька?.. — он аккуратно опускает руки обратно на худые плечи младшего. — Спасибо тебе, — перебивает Алёша, — Спасибо за всё, за то, что ты есть. И Святогор улыбается. Его улыбка отдаёт печалью, но она совершенно искренняя. Алёша больше не отталкивает его, не надумывает себе кошмаров и позволяет быть рядом — это самое важное. А с остальным они справятся вместе. Ведь они оба сильные.