Последняя ромашка.

Некоторое время спустя после похорон Аляски. Пора самого великого розыгрыша за всю историю Калвер-Крика прошла на ура. Много дней утекло с того времени, которые давно превратились в недели, а затем — в месяца. Ребята продолжили учиться, со временем привыкнув к обычному распорядку дней и монотонной учёбе, но только не Майлз, Чип или Такуми с Ларой. Больше всего показывал своё горе, конечно, первый. И хотя они все смеялись над скамьёй в память Аляски, каждый из них тайно проводил на ней очень много времени, не столько, сколько в курилке, разумеется. Естественно, они замечали друг друга и составляли себе компанию, чаще всего молча, никто в те моменты не осмеливался шутить над переживаниями другого. Так было проще. Майлз страдал по большей части лишь потому, что тогда моменты, проведённые с Аляской, особенно ярко всплывали в голове, краски прошлого обретали новые очертания, а мозг проживал эмоции так, будто бы всё происходило прямо сейчас. Как забавно, что можно было так легко себя обмануть. Однако у Майлза воспоминания всегда кончались слезами, особенно самые радостные. «Так я точно никогда её не забуду», — думал Майлз раз за разом, хотя на самом деле стыдился признать себе, что образ по-настоящему живой Аляски постепенно ускользает из его рук, рассыпается, словно песок сквозь пальцы, и он уже никак не в силах устоять перед временем, что забирало её образ с собой. Продавец в магазинчике неподалёку, где Аляске всегда удавалось купить много дешёвого вина, после новости о её кончине, стал особенно щедр с Майлзом и остальными, продавая им то же самое вино. Оно было гнусным на вкус, но от других предложений ребята наотрез отказывались. Однажды, во время пьяной посиделки в комнате Толстяка и Полковника Майлз вышел подышать ночным воздухом, он взял с собой плед и молча отмахнулся от предложения друзей его сопроводить. Тот самый плед, которым они вместе накрывались с Аляской в одну из ночей, когда они смотрели друг другу в глаза и на небо. Майлз закутался в плед на её скамье и достал сигарету, — ему было абсолютно плевать, даже если бы Орёл прижучил его. Он немало выпил. Зажигалка выпала из рук, Майлз выругался и наклонился, свалившись на землю. Он ударился головой, в ушах раздался противный звон, но Майлз не потерял сознание, даже почти не ощутил боли благодаря состоянию опьянения, однако почувствовал кое-что другое. Плед теперь закрывал его лицо, так что едкий запах дешёвых сигарет вперемешку с ванильными духами Аляски ударил в нос, вызвав слёзы. Майлз вновь углубился в воспоминания. Во рту быстро пересохло, горло обжигала боль от недостатка воздуха, курить уже не хотелось. Он уселся обратно на скамью и запрокинул голову, прижав ноги к себе и обвив их руками. На небе сияло множество ярких бусинок. В один момент из-за того, что всё медленно плыло, ему показалось, что звёзды в части неба собрались в ромашку, парень протёр глаза, протяжно зевая, медленно он сполз и теперь лежал на скамье, смотря во мглу меж сосен. «Как было бы здорово, если бы она сейчас вышла из-за них за мной и с загадочной улыбкой протянула руку, а потом мы бы побежали куда-то далеко в лес…», — закрыл глаза Майлз, постепенно проваливаясь в дрёму. Лес. Сосновые деревья. Майлз вскочил прямо на месте, хотя сразу же об этом пожалел, упав обратно на скамью. Его осенило. Только он знал точное место тайника Аляски, сердце бешено заколотилось, Майлз сбросил с себя плед и убежал в деревья, едва держась на ногах. Он не смотрел по сторонам или под ноги, взгляд был устремлён только вперёд. Честно сказать, даже при дневном свете найти тайник было бы непросто, однако Толстяка это совсем не волновало, он лишь видел перед собой Аляску в развевавшемся на бегу белом платье, которая манила его за собой с искрящимися изумрудными глазами, что сверкали даже во тьме. Внезапно даже они померкли. Майлз смутно ощутил, как боль овладела его лицом, приложив пальцы к носу, он почувствовал что-то тёплое, когда капли попали на губы, то вкус солёного железа заглушил привкус алкоголя. Майлз открыл глаза, он валялся под деревом, глаза медленно устремились вновь на звёзды. Он ухватился за ветку, сломал её, пытаясь встать, и, кажется, покарябал ладонь до крови, но тем не менее спустя несколько минут он снова был на ногах, кажется, уже чуточку трезвее, так что бежать было немного легче. Футбольное поле. Надо было только найти футбольное поле, а там оставалось совсем немного. Ноги заплетались, он падал несколько раз, весь перепачкался в земле, раны щипали по всему телу, а большую часть лица Майлз и вовсе не чувствовал. Это всё было вместе с ним, но в то же время далеко позади. Аляска. Небо постепенно светало, забирая за собой звёзды, кровавые следы рассвета проявлялись на горизонте сквозь деревья. Теперь Майлз видел, что он свернул немного не туда, голова уже почти не кружилась, вместо этого боль окрепла и возросла в несколько раз. Майлз не останавливался, хотя глотка уже горела, он кричал, что было сил, лишь бы пробежать ещё несколько метров. Образ прекрасной девушки ускользал, — ночь забирала его с собой. Слёзы заполнили глаза Майлза, так что тот перестал что-либо видеть, кроме неестественного белого свечения то ли солнца, то ли ещё чего-то, но в тот момент он отчётливо представлял себе, что это то самое белое платье Аляски и ничто другое. Внезапно Майлз остановился, вернее, упал на колени, он стал судорожно осматриваться вокруг, холод пробирал до костей, так что зубы громко стучали, судороги мучали всё тело. Он искал, он был уверен, что это здесь, чувствовал. Краешек солнца тем временем уже начал показываться где-то очень далеко, среди деревьев, — темнота отступала. От этого стало ещё больше не по себе, в темноте Майлзу было намного привычнее, нежели при свете дня, он точно не знал, с чем это было связано. Сейчас, по крайней мере, скорее всего с тем, что шок и опьянение отступили, и реальность накрыла его с головой, подарив, к тому же, всю боль. Грудь его неустанно с огромной скоростью поднималась и опускалась, воздуха всё ещё не хватало, он не мог вздохнуть носом, тот будто бы был заполнен насморком, который ничто не пробивало. Глаза тем временем не переставали искать. И, наконец, то, что он с горестным сумасшествием пытался отыскать, попало в поле зрения. Пригорок, совсем маленький и незаметный, но Майлз знал — оно. Он пополз к нему, хотя тот был в десятке метров, так что пришлось потратить немало усилий, однако он уже не мог встать, даже передвинуть ноги давалось с особым трудом, он будто погряз в болоте. Когда он оказался в паре метров от тайника, внутри что-то словно перевернулось, он ощутил, как желудок его со всей силой сжался, пытаясь предотвратить тошноту, однако не вышло, — содержимое оказалось на земле в считанные секунды, Майлз только успел среагировать, чтобы не задеть тайник. Через пару минут он обессилено свалился на живот, тяжело дыша и судорожно вытирая рот трясущимися руками. Звёзды совсем исчезли, но тайник всё также ждал своего часа. Майлз чуть было не отключился, но резко завертел головой, прогнал дрёму и подполз к желаемому месту. Внезапно им овладела невероятная сила, так что он с каменным лицом принялся рыть землю прямо руками. Руки неугомонно раз за разом черпали мокрую почву и яростно отбрасывали её, ногти уже стали чёрными, но Майлзу было искренне плевать, он уже не то чтобы рыл, а скорее избивал землю. Сам того не заметив, он так увлёкся, что вывихнул руку. Закричав, он упёрся руками в что-то стеклянное. Бутылка. Майлз громко засмеялся и с улыбкой утихомирил свой пыл, пальцами осторожно достав бутылку. Всего одна, но точно такая же противная прозрачная розоватая жидкость плескалась в грязном стекле. Майлз счастливо прижал бутылку к груди, зажмурившись от вновь выступивших слёз. Он хотел было открыть бутылку, но сразу же передумал, вместо этого поцеловав её. Майлз запрокинул голову с улыбкой, солнце уже почти совсем вышло в небо, кровь в нём сменилась оранжевыми красками, однако свежесть всё ещё морозила кожу. Майлз был не в силах встать, поэтому всматривался в почву под собой. Взгляд вновь упал на тайник, кажется, он на миг увидел что-то ещё, зажмурившись на пару секунд, он подумал, что ему показалось, однако на всякий случай одной рукой убрал ещё чуть земли. Не показалось. Записка. Да, совершенно точно, это была записка. Майлз испугался, глаза остекленели, множество самых ужасающих мыслей пронеслось разрядом тока в голове за одно мгновение. — Нет, нет, нет… — неустанно твердил Майлз, выронив бутылку, трясущиеся пальцы потянулись к сложённой бумажке. Не было похоже, что её написали давно, — бумага только-только начала желтеть, всё ещё сохранив свою плотность. Ещё до того, как развернуть, парень заметил маленькую нарисованную ромашку. — Аляска… — испуганно прошептал Майлз. Он осторожно принялся раскрывать её шаг за шагом, сердце билось так, что, казалось, он его отчётливо слышал. Внезапно послышался хруст, Майлз испуганно обернулся, то оказалась всего лишь птица, которая уже устремилась в небо. Оставался всего один разворот. Майлз оттягивал этот момент, сам не зная почему. Но вот он уже не мог вытерпеть, закрыл глаза и сделал это. Перед ним предстал знакомый почерк. Почерк Аляски. Такие родные и красивые аккуратно выведенные буксвы, местами чернила размазались, но всё прекрасно читалось. Однако Майлз первые минуты смотрел сквозь буквы, не видя слов, перед глазами была всё та же ромашка. Ему вспомнилось, как Аляска обожала рисовать их при каждом удобном случае, везде, где бы то ни было. И делала это она также уникально, не как другие: сначала вырисовывая лепестки, а уж затем сердцевину. «Майлз, я знаю, что когда-то ты точно найдёшь это письмо, когда нужда в вине совсем вас одолеет, ребята. Но одновременно я надеюсь, что ты никогда не прочитаешь это письмо. Я до последнего буду сомневаться: класть его в тайник или нет. Что ж, я чувствую, что что-то должно случиться, не знаю плохое или хорошее, но что-то, что навсегда изменит наши жизни. Я боюсь, что есть только один ответ, что же это может быть. Я никогда не боялась смерти, часто мне было даже любопытно представлять тот или иной исход, меня тянуло к тайне небытия, ведь всех нас так или иначе мучает вопрос о загробной жизни, правда, в моменты особого отчаяния эти мысли превращались в мучение. Я могу быть с тобой честна, Майлз, но только потому, что хочется верить, что ты не найдёшь это письмо. И я хочу сказать, что люблю тебя и остальных ребят, да, я всё порчу, опрелённо, и мне чертовски жаль, но это не отменяет моей любви, вы стали моей семьёй. Вы стали моим домом. Жаль, что не выходом из лабиринта страданий, но мне почему-то кажется, что и это я тоже скоро найду. Я желаю счастья каждому из нас, нашей легендарной четвёрке. Любимому Толстяку, родственной душе — Полковнику, близкому другу — Такуми… да и всем остальным тоже. Честно, я запуталась ещё больше, особенно в том, что чувствую к тебе Майлз. Мне хочется верить, что когда-нибудь у меня хватит смелости, я перестану всё портить и смогу быть с тобой. И, как мы и мечтали, наше будущее будет прекрасным: мы выйдем из лабиринта, я буду работать в магазинчике с бесконечным запасом книг, попутно читать библиотеку жизни, и заодно в неё добавится и твоя книга, Майлз, Чип разбогатеет, а Такуми обретёт ту самую (а вот это, кажется, уже произошло, да?). Мне перед многими бы стоило извиниться, хотя я знаю, что этого будет всё равно недостаточно. Но и спасибо я хочу сказать многим людям. Пусть это всё уйдёт вместе со мной. Простите меня за всё. Не буду прощаться. Аляска.» Руки Майлза медленно опустились, на письмо одна за другой упали капли слёз. Минуту парень сидел, смотря прямо перед собой. Аляска будто бы села напротив него и снова с широкой улыбкой наблюдала за ним. Он не смог выдержать этого и прижал предплечье ко рту и закричал, что было мочи, одновременно прижимая другой рукой письмо к груди. Майлз не помнил как, но очнулся уже в медпункте, напротив него сидел Полковник, он дремал. Майлз испуганно вскочил в кровати, один из проводов катетера оторвался и с шумом полетел вниз, вмиг разбудив Чипа. Тот сразу же подскочил и обнял друга: — Боже, Толстяк, ты очнулся! — Письмо… где письмо?! — изучал палату круглыми глазами Майлз. Чип с поникшим лицом показал на карман своей рубашки, тем самым успокоив друга. Он молча ушёл, оставив Майлза на некоторое время. Вместе с ним позже зашли обеспокоенные Такуми и Лара. Немного позже они завели тему о письме Аляски. — Неужели это всё-таки было намеренно? — взялся рукой за голову Такуми. — Нет! — всполошился Майлз. — Она же… она сказала, что любит нас и… и что ждёт, когда наши будущие мечты исполнятся. Он снова нервно задрожал, Лара положила руку ему на плечо, сочувственно глядя на остальных ребят. Полковник раскрыл письмо и прошёлся глазами ещё раз. — Так или иначе, Майлз, когда ты придёшь в норму, я отдам это письмо тебе. И мы не будем гадать, с какими намерениями она его писала, всё и так есть в письме, оставим Аляску в покое, — тяжело вздохнул Полковник. — Но больше не пугай нас так, Толстяк, — похлопал по спине и наконец приобнял Майлза Такуми с печальной улыбкой. — У тебя теперь нос сломан! — хохотнул Чип, убирая письмо обратно в карман. Майлз осмотрел ребят и с грустью выдавил улыбку, что получилось, похоже, хорошо, ведь остальные облегчённо вздохнули и принялись рассказывать Майлзу о том, как нашли его. — …сутки уже почти прошли, а лежал только твой плед, мы как обезумевшие побежали к Орлу, тот, разумеется, сделал опять выговор, но мы все вместе побежали по лесу тебя искать. Представь, Орёл даже пижаму переодевать не стал, ты бы видел его костюмчик! — Да это не так смешно, как ты, лежащий в грязи, весь в земле, так ещё и с бутылкой вина. — Хорошо, что я нашла тебя первой и спрятала его, а то Орёл бы точно конфисковал, — застенчиво улыбнулась Лара, будучи уже в объятиях Такуми. Майлз смеялся вместе с ребятами, но одновременно перед глазами застыл образ нарисованной на письме ромашки. И хотя даты на письме не было, Майлз был уверен, что написано оно было минимум за пару дней до того самого дня. Так что скорее всего это и впрямь была её последняя ромашка. «И если бы я только мог ещё раз увидеть, как она рисует эту чёртову ромашку. Последнюю ромашку в своей жизни…»