Это конец света — того света, который нам знаком
Вы когда-нибудь слышали мертвеца? И я не про всё это занудное «ну, технически, мы и видим мертвецов частенько, в фильмах и по ТВ». Знаю я, что все мы слушаем песни мертвецов. Если уж быть занудой, то в момент записи эти чуваки были очень даже живы. Давайте-ка ещё вспомним, что времени вообще нет, и всё во Вселенной происходит одновременно. Или хотя бы о том, что, глядя в небо, мы видим прошлое, потому что скорость света — та ещё копуша. Но я не б этом. Я о настоящих мертвецах — тех, кого вы неделю назад имели неосторожность задеть комментарием в магазине пластинок, а сегодня видите на большой фотографии, перевязанной чёрной лентой. Фотография эта, конечно, ничуть не похожа на ту, что разукрасила вам лицо в подворотне — да так лихо, что синяки до сих пор приходится замазывать какой-то сестринской гадостью. На этой фотографии — хмурая зажатая девчуля с тускло-рыжеватыми косичками, которая не отличала The Cure от Mötley Crüe и не умела улыбаться. Пример, конечно, чисто гипотетический. Но добавлю ещё, — тоже гипотетически — что девице с фотографии совсем не понравилась бы похоронная служба в церкви. Она верила только в одного Иисуса — суперзвезду, которого видела воочию. В общем, вам повезло. В какой-то степени. Ведь теперь вы можете с уверенностью сказать, что слышали мертвеца. И вы тут же скажете: «Минди, какого хрена? Ты очень даже живая!». И, может, ткнёте для наглядности прямо мне в плечо, а я сощурюсь сквозь толстые стёкла своих верных очков, и вы сделаете два шага назад. Но в том-то и прелесть. Мы все тут — мертвецы. С самого начала, если ударяться в философию. И с утра, если быть совсем точными. Вам повезло ещё и в том, что вы этого пока не знаете.1
Утро настало неотвратимо. Как наставало все остальные разы — только ещё хуже. Потому что это утро было утром перед концом света. Ещё это было утро, когда я просыпалась в кровати самого популярного парня в школе. Я не сразу это поняла, — голова гудела, потому что где-то во время марафона повышения градуса в руки попалось что-то лёгкое и фруктовое, и пришло время расплачиваться за него по полной — но сомнения рассеялись, когда мой взгляд упал на заполненную фотографиями пробковую доску. Вот Закари обнимается с главной чирлидершей. Вот Закари ловит рыбу со своей матерью. Вот Закари вешает свой первый скворечник. Вот Закари на футбольном поле в окружении команды — сам он перестал играть после травмы, но почётная спортивная кофта у него осталась. Она лежала на соседней подушке, смятая и почти укоризненно сине-оранжевая. Самого Закари Квинна в кровати, конечно, не было, потому что никакое количество алкоголя не заставило бы меня оказаться в объятиях самого примерного мальчика во всём городе. (Что было, конечно, неправдой, но в своё первое утро в его доме я об этом не знала. И я не об объятиях, а о его примерности, так что закатайте-ка обратно губу). Я с трудом поднялась — солнце резало глаза. В комнате Квинна пахло чем-то сладким, словно на первом этаже была пекарня. Странно, но не слишком: мало ли с кем именно он заваливался в эту комнату вчера. Я глянула на спортивную кофту — именную, с вышитым на спине «Квинн» и номером 12 — и улыбнулась. Улыбаться даже пришедшим в голову гениальным идеям было ошибкой. Двигаться вообще было ошибкой: мне хотелось только встать под душ, прямо в одежде, и смыть с себя вчерашний день. Алкоголь, очевидно, не справился. Может, куртка Квинна мне в этом поможет? Застегнуть её, конечно, не получилось — широкими плечами мы могли похвастаться оба, а вот в ширине груди и талии я его обгоняла. Я вообще многих обгоняла в ширине. И в переносимости алкоголя. А ещё на треке, чего от меня никогда не ожидали — что ж, сами виноваты. Я могла бы бегать за команду штата, если бы не зрение и не стоимость хороших кроссовок. И тот факт, что мне не особо это и нравилось. Обидно, правда: когда ты в чём-то хорош, но оно совсем не приносит тебе удовлетворения? Дом словно вымер: я ожидала увидеть повсюду распластавшиеся пьяные тела, но о вечеринке напоминали только ряды бутылок, аккуратно расставленные в ряд на низких столиках. Что я проспала? Полицейский рейд? Конец света? (Позже я вспомню об этой мысли, и мне станет смешно. А потом не очень. А потом снова смешно. Так всё и работает). Я без особых приключений добралась до входной двери — идти по пустому чужому дому было странно, я почти ощущала себя неуклюжим грабителем. Грабителем, который позарился на спортивную кофту игрока футбольной команды, который давно вышел даже из запаса. До выхода оставался всего шаг, когда дверная ручка повернулась, и на пороге появилась миссис Квинн. Хотя сейчас она была «мисс». Я узнала её даже не благодаря фотографии на доске и не потому, что могла видеть её в школе, а по глазам: у них с сыном они были одинаково тёмные, в форме выпрыгивающей из воды рыбки. До замужества мисс Квинн была мисс Чен и переехала сюда аж из Нью-Йорка. Не представляю, что могло выгнать её из самого крутого города на земле. Разве что муж. Мисс Квинн моргнула своими невозможными глазами — в их глубине могли прятаться звёзды. — Ты кто? — спросила она с лёгким акцентом, в котором Бруклин чувствовался так же сильно, как и её первая родина. Я постаралась не думать о том, что на мне куртка её сына, — мне почему-то показалось, что, стоит об этом подумать, и мисс Квинн тут же это заметит — открыла рот... — Минди! — раздалось откуда-то позади меня, и я обернулась так быстро, что мозг, судя по вспыхнувшей боли, стукнулся о черепную коробку. Посреди гостиной застыл Закари Квинн — в выцветшей футболке «R.E.M.» и джинсах, не тех, в которых был вчера. На лице его не было ни капли удивления — только сонная усталость. Кто вообще устраивает вечеринки в воскресенье? И кто на них ходит? (Ответ неутешительный, потому что содержит «и я тоже»). — Это Минди, — Закари оказался вдруг рядом и протянул руки — на мгновение я подумала, что он стащит с меня свою кофту, но он просто забрал из маминых рук пакеты с едой. — Она останется на завтрак. Кто бегает в магазин рано утром в понедельник? Джессика Квинн. Кто приглашает на завтрак Минди Макдауэлл, от которой пахнет так, словно она купалась в текиле? Закари Квинн. И кто остаётся на этот завтрак? Минди, мать её, Макдауэлл. Абсолютно ошарашенная и немного голодная. (И завтрак того стоит).2
В том, что конец света случился в будний день, была какая-то особенная жестокость. Вселенской шуткой было то, что этим будним днём оказался понедельник. Кто-то ведь в самом деле попытался начать с этого понедельника новую жизнь. Бедолага. Ещё одной Вселенской шуткой оказалось то, что я начинала этот день в кухне семейства Квинн, за фриттатой и лучшим кофе из всех, что я пробовала в своей жизни. — Дело в пенке, — смеялся потом Закари, опираясь на свою машину, скучную семейную Тойоту, с таким видом, словно ожидал, что я поеду в школу с ним. Что я вообще поеду в школу. Я всё ещё отходила от того, что мисс Квинн и глазом не моргнула, когда сын нас представил: усадила меня на диванчик, подала кофе и расспрашивала о моих планах на колледж, словно у них каждый день завтракали неизвестные девушки. Чёрт, может, так оно и было, откуда я знаю? Хотя Закари, пусть и был популярен, никогда не тянул за собой репутацию сердцееда. По слухам, он встречался с Элайзой Доннели, чирлидершей, и это было... ну, правильно. Футболист и чирлидерша, школьная любовь, белый забор, офисная работа, дети. Скорее всего, развод по обоюдному согласию где-то в будущем. (Как я оказалась в его постели? Скорее всего, искала место, где бы прикорнуть, и упала на первую попавшуюся горизонтальную поверхность. Но почему он меня не разбудил?) — В пенке? — повторила я, не совсем понимая, что за слова вытекают из моего рта. — Маме подарили кофемашину, навороченную, и её теперь не заткнёшь. Ни кофемашину, ни маму. Закари скрестил руки на крыше машины и облокотился на них подбородком. — Подвезти? Я могла бы честно ответить «нет». Могла бы спросить, что вчера случилось. Могла бы хотя бы отдать ему кофту, рукава которой всё ещё растягивала. Но вместо этого я выпалила: — Это такой розыгрыш? На лице Закари промелькнуло несколько выражений, не все из которых я смогла идентифицировать. Но удивление и лёгкую усмешку я заметила. Этого было достаточно. Я развернулась и отправилась в сторону своего дома — до него было несколько кварталов, и я определённо опоздаю, но да какого чёрта? Закари Квинн не стал меня догонять. Когда случился конец света, я сидела перед своим трейлером и недоумевала, пытаясь вспомнить подробности вчерашнего вечера. Когда я проснулась после конца света, то оказалась в комнате Закари Квинна, и на его подушке лежала смятая сине-рыжая кофта. Мисс Квинн снова приготовила фриттату, но на этот раз — с перцем вместо грибов.3
Мир всегда заканчивается по-разному, словно не может выбрать, как будет лучше. Иногда это появляющийся словно бы из ниоткуда астероид — такой быстрый, что спутники засекают его за пару часов до столкновения. Иногда это атомные бомбы — чужие или свои. Про «свои» я знаю наверняка, потому что об этом успевают сообщить по радио. Кто-то случайно нажал на кнопку. Испытание пошло не так. Эскалация. Секунда до полуночи. Иногда это землетрясения: асфальт раскрывается, как пасть, и туда падает всё, что тебе знакомо. В глубину, о которой ты и представишь не можешь. В глубину такую далёкую, что тьма там сменяется на свет. Иногда это вода. Я не знаю, откуда она прибывает: не знаю, где здесь ближайшие дамбы, не знаю ничего. Знаю только, что плохо плаваю. Иногда это солнце: вспышка, и ужасающая тишина, а потом — рёв низвергающихся на землю небес. Иногда это что-то почти незаметное — что-то, что приносит ветер. От чего все замертво падают там, где стояли. Я не смогла бы остановить конец света, даже если бы очень захотела. Потому что не знаю, какой из них постучится в наши двери в этот понедельник. Я почти жалею, что зомбиапокалипсиса не случается. К нему я хотя бы частично готова — бегаю я хорошо.4
Перед концом света всегда повторяется школа — это неизменно. Это ожидаемо. Одни и те же предметы, не ко всем из которых я готова. (У меня нет планов на колледж, и в один из кругов я сообщаю об этом мисс Квинн, и та смеётся и говорит, что это и к лучшему. Она сама тоже не заканчивала колледж, и посмотрите на неё). Иногда я пропускаю её. Иногда высиживаю до конца. Иногда разговариваю о концах света с учителями. Иногда паникующе врываюсь в кабинет директора. Когда я впервые согласилась на предложение Квинна меня подвезти, его тёмные космические глаза почти комично расширились. Он этого не ожидал, но всё же отвёз меня в школу, прямо к центральному входу, и все видели, что я выхожу из его Тойоты в его же не сходящейся на мне спортивной куртке. «Квинн, 12». Было бы смешно, если бы это был мой двенадцатый конец света, но я в этом не уверена. Скорее, двадцать третий. Или даже двадцать седьмой. Иногда я пытаюсь найти хоть кого-нибудь, кто помнил бы вчерашний день — не воскресенье, а понедельник. День, в который мир закончился. Я сдалась, когда поговорила с каждым жителем города. Вроде бы. Это довольно сложно запомнить. Запоминать вообще сложно, потому что детали всегда разнятся. Иногда я могу слово в слово повторить то, что скажут люди, и они пугаются и порой начинают мне верить. Иногда я не угадываю ничего. Однажды мир закончился, когда с неба хлынули потоки кислотного дождя. Готова поклясться, что за секунду до этого я видела вспыхнувшую в облаках пентаграмму. (Мне это, конечно, только кажется).5
Я не помню, каким был мой первый конец света. Очень старалась вспомнить, когда рассказывала об этом Квиннам прямо за завтраком, наслаждаясь кофе, который всё ещё не успел мне надоесть. — Я могла бы пить его целую вечность, — произнесла я и ни капли не соврала. Квинны смотрели на меня, как на сумасшедшую, и в этом не было ничего невероятного. Меня уже не раз отвозили к врачам. — Минди, как ты себя вообще чувствуешь? Дома всё в порядке? — немного натянуто произнёс Закари, а его мать вдруг скрестила на груди руки и сощурила глаза. — А ты не пробовала найти решение? Может, обнаружила какую-то закономерность? — она чуть наклонилась вперёд. — Какая твоя самая ужасная черта? Что Мироздание захотело бы в тебе исправить? Закари выдохнул почти оскорблённое «Мам!», а я фыркнула — кофе пошёл носом. Пришлось утереть его оранжевым рукавом. — Не волнуйся, завтра твоя кофта будет в полном порядке, — заверила я Квинна, а потом повернулась к его матери и сообщила, что смотрела «День сурка». Но спасибо, что напомнили.6
Я почти завидую Биллу Мюррею. Он хотя бы бывал в зомбиапокалипсисе. Пусть и только на экране.*7
Не помню, когда начала называть Закари «Квинни», но лицо его, когда он слышит это впервые, сложно забыть. Когда ты каждое утро завтракаешь с одними и теми же людьми, сложно не привыкнуть к ним. Сложно не привязаться. Сложно не плыть по течению. Я и раньше уставала от жизни, но это... это немного другой уровень. Попробуйте жить только понедельниками. Посмотрим, как вам это понравится.8
Однажды утром я проснулась и поняла, что что-то изменилось. Это было понятно даже сквозь туман боли, которая пульсировала где-то за глазами, возле затылка: как говаривала Кейт Бланшетт, «я почувствовала это в воде, ощутила в воздухе». Что-то в том утре было не так, но надежда... надежда — опасная штука. Хотя зарождение её мы контролировать не в силах. (Никаких противозачаточных от надежды, хаха!). Я перевернулась на спину и открыла глаза. Кто-то заботливо закрыл штору, чего не делал ни разу за все эти проклятые повторяющиеся утра. Слева от меня что-то пошевелилось, и я вскочила так быстро, словно меня ужалили. И тут же об этом пожалела — головная боль никуда не делась. Закари Квинн разлепил веки и скривился. — Доброе утро, — пробормотал он и потянулся. Голос его прозвучал как-то чересчур уж тепло — не то чтобы это не было его обычным состоянием. Закари Квинн ведь был самым примерным парнем на районе. Может, он носит линзы и ещё как следует меня не разглядел? Может, ему слишком темно? Может... Может, это именно он закрыл шторы? — Квинн, просыпайся. — Ещё пять минуточек? — полувопросительно протянул он и прикрыл один глаз. — Квинн, что вчера было? Если он вспомнит про конец света, я... не знаю, я отпраздную это чашечкой прекрасного кофе. Вопрос заставил его замереть и захлопать глазами. — А ты... не помнишь? Я нахмурилась. Что такого могло произойти на той вечеринке, которая была целую вечность назад? Я не вспомнила бы её, и если бы была трезва как стёклышко. Я не помнила, кажется, даже собственного дня рождения. (И о том, сколько мне фактически лет, задумываться не стоило). Закари Квинн сел, скрестив ноги и положив на них сжатые в кулаки руки. Он выглядел таким серьёзным, что я могла подумать только об одном. Вот чёрт, поэтому меня и оставляли на завтрак? — Поверить не могу, что мне приходится это говорить... — я подняла взгляд и обнаружила, что Квинни смотрит на меня с дурацкой надеждой, от которой скручивало живот. — Прости, Закари, но ты мне не нравишься. В этом смысле. Солнце всё ещё прорывалось в комнату узкими полосками по периметру блэкаутов, и потому я прекрасно разглядела, как Закари хлопнул глазами. — Ты мне тоже. Я тут же скривились — не потому, что не ожидала такого поворота. То, что в последние годы (тысячелетия) я довольно уверенно вышагивала по школе и нашла, так сказать, себя, вовсе не означало, что внутри меня не осталось сорняков меня прошлой. Той, что переживала о своей внешности. И о людях конечно, тоже. Особенно о таких, которые долго не могли вырасти из дурацкой детской жестокости — их было гораздо больше, чем хотелось бы в то верить. Но Квинн, несмотря на все свои проблемы, жестоким не был. Популярность в школе не измеряется киношными стереотипами. — Спасибо большое, — пробормотала я и захлопала по карманам в поисках жвачки — в таких случаях я предпочитала затыкать себе рот, чтобы не сказать ещё чего-нибудь лишнего. Впрочем, после вчерашнего алкогольного заплыва мне в любом случае не помешала бы жвачка. — Нет! — выпалил он так быстро, словно боялся опоздать. — Нет, не в этом смысле! То есть... Ха. Закари Квинн, бывший капитан футбольной команды, порозовел. Я никогда не видела его таким. Да и не только его. — Ты замечательная, и спасибо, что выслушала меня вчера. Я ни с кем... ни с кем об этом не говорил. Оу. Оу. Того, что Закари Квинн вышел передо мной из шкафа за день до того, как закончился мир, я определённо не ожидала.9
Но этого стоило ожидать. Кажется, у этой временной петли нет никаких законов. В жизни такое частенько случается, и я не знаю, почему подумала, что тут всё могло быть иначе. Насмотрелась фильмов, наверное. Там-то всё стройно и логично: временная петля — это все лишь предлог, чтобы рассмотреть героев как насекомых под микроскопом. Чтобы дать им время повзрослеть и измениться, поставив мир на паузу. Чтобы... чтобы преподать урок, наверное. Но я ведь была не в фильме. Вроде бы. Я была в захолустном Ирвинге, штат Канзас, и у меня не было ни серебряных башмачков, ни летучих обезьян. Ничего, кроме одного и того же дня, который отпечатался в ткани моей жизни так сильно, что готов был вот-вот её прорвать (я была бы счастлива, если бы так и случилось, но дни продолжали пребывать, а я продолжала оставаться на месте). Мы с Квинном справились с откровениями, которые могли изменить жизнь, за несколько часов до временной петли. Он рассказал мне о том, что намеренно повредил колено, потому что не хотел связывать жизнь с футболом. И о шкафе тоже, конечно, но это было уже не так миросотрясающе. А я... Я, кажется, рассказала ему о себе. И, наверное, хорошо, что я никогда не вспомню, как именно это сделала. Но вот, мы вывернули друг дружке души наизнанку, а временная петля возникла после. Похоже, она ничего от нас не ждала. Похоже, она вообще не умела ждать.10
У меня никогда не будет похорон — ни в церкви, ни вне церкви. Никаких. Иногда я думаю о бесконечности параллельных вселенных и надеюсь, что где-то они всё же случились, и неважно, раньше или позже.11
Я хотела бы сказать, что потратила время на то, чтобы изучить все доступные книги по физике, и разгадала тайну временной петли. Нашла ниточку, за которую оставалось только дёрнуть — и вуаля, мы все на свободе. (И мир заканчивается). Позволила бы я миру закончиться? Как узнала бы, что вышла из временной петли? Узнала бы, что происходит после смерти? (Ничего. Ничего. Хотя... ты просыпаешься утром в комнате Закари Квинна). — Если бы ты знал, что этот день — последний, что бы ты сделал? — Последний для меня? — нервно засмеялся Закари, и я знаю, что он уже думал об этом. Что уже проживал день, который должен был стать его последним, пусть и совсем не так, как я. И мне захотелось заобнимать его до смерти, но это было бы контрпродуктивно, и потому я уточнила. — Последний для всех. — Постарался бы спасти мир? Он произнёс это так неуверенно, что я поняла — это искренне. Закари Квинн, настоящий герой. Для того, чтобы решиться на такое с собственной коленкой, тоже ведь нужна определённая храбрость. — Если бы ты попал в эту временную петлю, то мир бы уже давно закончился. Окончательно. Между нами повисла тишина, в которую Закари неуверенно пробормотал: — Спасибо, полагаю? Через час мир закончился, и я ничего не смогла с этим поделать.12
Завтра я проснусь в кровати Закари Квинна с ужасающей головной болью. И, раз уж мне суждено проживать этот день снова и снова, я хотя бы буду проживать его так, словно он — последний. Завтра мы с Квинном отправимся в холмы, откуда видно весь город. Устроим там пикник — когда знаешь, как, его довольно легко уговорить прогулять школу. В следующий понедельник сгоняем в Вегас. Должны успеть. А ещё через понедельник я встречу конец света по дороге в магазин (мне дико захочется фруктовый лёд): подниму взгляд на приближающийся кусок метеорита, опечалюсь, что не успела что-нибудь сожрать напоследок и услышу совсем близко обречённое: — Опять метеорит? Да что ж такое.13
Завтра я проснусь в кровати Закари Квинна, стащу с него его сине-оранжевую кофту и закричу: — Подъём, Квинни! Сегодня мы попробуем спасти мир! ______________________________________________ *имеется в виду фильм «Зомбилэнд», где Билл Мюррей исполнял роль самого себя. Также он играл и в "Дне Сурка".