Die Familie

«…От горизонта, от гор ночью пришел огонь. Видишь, как дым - нимбом - сереет в небе? Ночью все мысли смяты, то ли это!» Стивен Кинг «О ужас! В блеске трепетных лучей Всё жёлтые скелеты шевелятся, Без глаз, без щёк, без носа, без ушей, И скалят зубы, и ко мне толпятся…» Афанасий Фет

«…существует скрытая связь между ужасом и красотой, и где-то они дополняют друг друга, как ликующий смех жизни и затаившаяся близкая смерть»

       Райнер Мария Рильке

…Я в очередной раз не могу заснуть. Привычная темнота глубокой ночи обтекает меня со всех сторон, заставляя чувствовать себя безвольной и вялой медузой в аквариуме тьмы. Лежа в тесном квадрате комнаты, я лениво вглядываюсь в окружающие меня предметы до рези в пересохших глазах. На мгновение я закрываю их и вдруг слышу насмешливый неспешный голос откуда-то из черноты: - Ну, здравствуй, Liebling. Я поворачиваю голову на этот странный звук скорее по инерции, чем по своей воле, и вижу ее. У меня не получается закричать, отвернуться или сделать попытку уйти. Она вальяжно разместилась в старом потрепанном кресле времен моего детства, закинув костлявые, белеющие в темноте, длинные узловатые ноги на один из подлокотников, упершись острым клинообразным локтем на другой. Тело ее уродливо проседало по середине, словно у старой полудохлой рыбы, а взгляд, не мигая, впивался в меня, взгляд двух слепых зеркал на безобразном рябом лице болотной твари с нестерпимо белыми, матового цвета кожи утопленника, волосами, стелющимися вокруг нее по полу, как туман. - Что, опять проблемы со сном? Я могу помочь, - речь ее была похожа на стекающую из мертвой улиточной раковины слизь, медленная, забивающая слух, вызывающая омерзение. - Ты же знаешь, я это умею, - она похотливо улыбнулась, и в ее, напоминающей отполированные рыбьи кости, руке тошнотворно блеснул кухонный нож со знакомой синей ручкой – Liebling, что же ты как не родная, не стесняйся, вспомни, как нам с тобой было хорошо вдвоем, как мы развлекались, разве это не было потрясающе, мы были так близки, так близки… Ее бесцветная улыбка постепенно превращалась во все более порочный оскал, язык призывно заскользил по тонким червеобразным губам. - Я даже готова простить тебе, что ты пьешь свои мерзкие антидепрессанты, - на лице ее промелькнуло выражение гадливости – все равно они не очень-то ранят меня, так, разве что покусывают, как мошкара. Как видишь, я все равно рядом с тобой, и я знаю, о чем ты думаешь… Ее слова затапливали мое сознание, казалось, ее волосы оплетают меня изнутри нитями паутины, выходя из моего обездвиженного тела. В этот момент в ушах моих зазвучал второй голос. Это был приторный, пахнущий перебродившей вишней шепот, касающийся шеи и проникающий в каждую мою клетку, медленно и неотвратимо, как проникает тепло горячей воды в ванной, сладострастный и гипнотически успокаивающий. - Депрессия снова терзает тебя, милая? Я уже здесь… Я услышала зов твоих нервов, безмолвный крик психики… Позволь себе почувствовать меня… По телу моему прошла электрическая волна, и я ощутила, что сжимаю во вспотевшей липкой ладони нож с синей ручкой. - Ну, так неинтересно, - протянула Депрессия в притворном негодовании, - я первая пришла к ней, ты все испортила, сестра… Какая-то сила потянула меня вперед, заставляя встать, и за спиной моей послышалось злое змеиное шипение, а Депрессия лишь усмехнулась, поигрывая неводом волос, кости ее сухо постукивали. Чувствуя, как чьи-то жаркие руки расслабляюще начали поглаживать мой живот, рисуя магические круги на талии, я с трудом опустила голову и увидела бледные тонкие пальцы с мерцающими медового цвета ногтями и просвечивающей сетью розовых вен, пальцы ведуньи. - Милая, не надо бояться, ты никогда не боялась, я избавлю тебя от оков, слушай меня, не закрывай глаз, - голос лился, околдовывал, окутывал как фата новобрачной, кто-то прижался к моей спине и постыдное возбуждение вспыхнуло пожаром где-то ниже этих странных порочных рук. - Впусти меня… - полустоном-полуприказом потребовал сорвавшийся на секунду голос, и правая рука существа медленно приподняла подол моей ночной рубашки, обнажая покрывшиеся холодной испариной бедра с выпуклыми молочными линиями шрамов. Моя ладонь с ножом непроизвольно, действуя словно сама по себе, приблизилась к левому бедру. Лезвие обожгло льдом, и на коже проступили мурашки. Дыхание за спиной участилось, объятия стали крепче и нож сильнее прильнул к разгоравшейся плоти. - Повернись, посмотри на меня, я почти внутри, почти в тебе, впусти, впусти, впусти… - задыхался пленительный голос, и в немом подчинении полу-обернув голову назад, я резко полоснула ножом по внутренней стороне бедра… Боль ярким взрывом пронзила нутро и лавой разошлась по венам, принося с собой извращенное облегчение вместе с охватившим разум ужасом, слившимся с бесконечным моментом экзальтации. Я смотрела в восковое, кукольное лицо с широко открытыми медовыми безумными глазами, вписанными в эбеновые круги, вглядывалась в судорожно дрожащие суженные зрачки и по-звериному осклабившийся рот. Цвета вороного крыла волосы были взлохмачены и спутаны, они неестественно шевелились, словно у Горгоны, но это не были змеи, а, скорее, живые извивающиеся игры, кое-где проходящие навылет через дистрофичные плечи, шею и грудь, они клубились и извивались, словно пили кровь и снова отдавали ее изломанному телу. - Сестрица, ты была великолепна, священная Боль, - развязно проворковала из мрака Депрессия, - Ты умеешь использовать людей не хуже меня, я, признаться, в который раз восхищена, как ты умудряешься выживать за счет таких, как наша драгоценная Liebling. Депрессия подмигнула мне мертвым рыбьим оком. - Пошла прочь, - зашипела Боль, и я почувствовала, как ее рука сжимает мое плечо. - Отойди от нее! – из глубины комнаты закричал звонкий детский голосок, от которого на сердце моем сразу потеплело, хотя я и была нимало удивлена тем, что услышала здесь именно его. Хватка Боли ослабла. - А, вот и «Луч света в темном царстве», - раздраженно проговорила Депрессия и закатила глаза, отчего лик ее стал еще мертвеннее. Из сочленения теней ночи выплыл ребенок в прелестном голубом платье, гольфах и розовых туфельках, кожа девочки слегка фосфоресцировала лунным светом, очаровательные кудряшки, закрепленные нарядными лентами придавали всему образу налет сказочности и невинности. - Вы снова взялись мучить ее, сколько же можно! Вам не стыдно? – она говорила так, будто слова ее вибрировали, звенели, как натянутая струна, напряженно и гневно. Обратившись ко мне, девочка мгновенно сменила тон на ласковый, тихий и едва заметно вкрадчивый. - Дыши глубже, не позволяй им так обращаться с тобой, знаешь, что? Тебе ведь страшно сейчас, правда? О, очень страшно… Ты не понимаешь, что сейчас происходит, верно? – она нежно взяла меня за руку, и я внезапно почувствовала себя обнаженной, слепой и бесплотной, казалось, каждая пора моего существа раскрылась цветком и потянулась к этому ангельскому созданию. - Ты потерялась и запуталась в лабиринтах своего сознания, не ведаешь света, отвергаешь тьму, ищешь решение в сплетениях разума, но он не отвечает на твои мольбы, ты всего лишь неуклюжая малышка в очках и сшитом мамой костюмчике… Мама! Где ты, мама? Помоги, укрой, защити, уведи меня отсюда! – не замечая, что последние слова срываются уже с моих губ, я в остолбенении смотрела в милое личико маленькой принцессы со взрослыми речами. - Не сдерживай эмоций, закричи, спрячься, заплачь в голос, давай включим свет, убежим, вызовем машину и уедем к родителям, смотри, вот стоит на зарядке твой телефон, давай проклянем всех, купим большой торт и кучу шоколада, заедим Боль, пусть она подавится, захлебнется в волне сахара и эндорфина… - голос девочки становился все более возбужденным, а глаза лихорадочно заблестели, детская ручка сильнее сжала мое запястье. - Стыд? Ты говоришь нам о стыде? – внезапно выплыла из мглы Депрессия, - Может, тебе лучше последить за своими действиями, благодетельница? Ты пытаешься изображать из себя кого-то, кто находится на ее стороне, но все мы знаем правду, не так ли? Так что же хуже: пользоваться напрямую, оставаясь честным, уважая право жертвы на правду или наносить удары из-за пазухи, притворяясь другом, быть паразитом, тихо сосущим энергию человеческой слабости? - Тебе бы лучше помолчать, сестра, - румяные щеки ребенка неожиданно стали тускнеть, и на долю секунды мне показалось, что я смотрю в лицо злобной сухой старухи с мышиными точками глаз и выдающимися серыми клыками. - А ты? Что же ты не плачешь? Я ведь вижу, что взгляд твой наполнен слезами! Ну, давай же, плачь! Плачь! Ты же всегда это делаешь, когда тебе плохо, и это помогает тебе, не смей отрицать! Давай, давай же! – девочка исступленно трясла мою руку, ногтями впиваясь в плоть, детские черты постепенно исчезали с ее лица, оно все больше темнело и морщилось, чудесное небесного цвета платье пошло рябью и сменилось на грязно-зеленые лохмотья, кудри сыпались вниз и обращались в прах, не касаясь пола, обнажая голый, покрытый язвами череп. - Плачь! Плачь! Плачь! – верещало существо, минуту назад бывшее ангелом во плоти, неистово прыгало и яростно вгрызалось крючковатыми птичьими когтями в мою кожу. Это была иссушенная древняя горгулья с паукообразными косолапыми ногами в подобии детских туфель, что казалось кощунством и гнусным надругательством над самой идеей детства. - Вот ты и показала себя, Регрессия, - с мутным удовлетворением проговорила Депрессия, постукивая пародией на человеческие пальцы по стенке своего трона-кресла со звуком движения испанских кастаньет. – Я чувствую, Liebling, твое замешательство. Я объясню: Регрессия стара, как мир, в научных кругах у нее более длинное имя: возврат к моделям поведения детства с целью психологической самозащиты. Знакомо, Liebling? Вы, люди, часто прибегаете к ней за помощью, да только для нее это совсем не цель. Как видишь, никого защищать она вовсе не желает, она клещ, упивающийся вашими слезами, жалостью к себе и первобытным эгоизмом. Она часто крутится возле тебя, но ты не всегда замечаешь мою загадочную двуликую сестрицу… Депрессия зашлась в хриплом, похожем на карканье воронья, пронизывающем диком смехе. Где-то рядом с ней послышалось утробное, знакомое уже шипение, и рядом с мертвецкими глазами ее материализовались два янтарных огонька. - Священная Боль говорит, что тебе пора познакомиться с остальными членами твоей семьи, Liebling, - ехидно прошелестела Депрессия, - подумай вот о чем, родная: не чувствуешь ли ты себя в чем-нибудь виноватой? Боль и Депрессия хитро перемигнулись, и на безобразных лицах их появилось выражение немого предвкушения и ожидания. - Я помогу тебе вспомнить, - услышала я в голове новый голос. Моя потрясенная психика, впавшая в состояние кататонии, перестала воспринимать внешние раздражители, все, что я могла – только выполнять приказы, подчиняться, внимать и видеть, не имея сил даже пожелать прекратить пытки моего истерзанного сознания. Четвертая говорила ясно и четко, властно и гордо, она пробуждала в сердце неведомый страх и в то же время неодолимое притяжение, такие чувства пробуждает хищник в сердце пойманной добычи, когда жадно всматривается в ее умоляющие глаза. - Разве не думаешь ты о том, что с самого первого твоего вздоха ты занимаешь чужое место? Что, если бы твой старший брат, родившийся за два года до тебя и пробывший на этом свете меньше часа, прожил бы жизнь, доставшуюся тебе, лучше, чем это делаешь ты? – слова обвинения громом гремели в моем застывшем мозгу, слова, которые я так часто повторяла себе… - О, это жестоко, сестра, - прокомментировала со своего места Депрессия, делая вид, что что-то рассматривает на потолке, - ты, как и всегда, на высоте, Вина. - А как же твои родители? Твоя мать мечтала иметь не такую дочь. Она хотела, чтобы ты была сильной, бесстрастной, умеющей постоять за себя, независимой женщиной, а ты выродилась мягкосердечной, не способной повзрослеть девицей… Твой отец мечтал пить на брудершафт с зятем и нянчить внуков, а его единственный ребенок оказался лесбиянкой, какое разочарование, - Вина продолжала говорить, и вскоре я разглядела во мраке сначала ее силуэт, а потом и ее всю; прямая фигура ее искрилась, как снег на солнце в морозный день, одежда ее была одеждой Фемиды, ее ледяная красота дышала смертью и мудростью, волосы цвета слоновой кости были зачесаны назад, голову венчал терновый венец, а глаза сияли нестерпимой волей и жаждой повиновения, которую мне неосознанно хотелось удовлетворить. На царственном запястье ее виднелся обод цепи, которая тянулась к моей руке, и второй обод туго обвивался вокруг нее, от холода металла рука моя, казалось, покрылась инеем. - Только ты виновна в том, что все, кого ты любила, бросили тебя. Ты не смогла сберечь первую любовь потому, что не родилась мужчиной, вторую – потому что не смогла простить измены, а изменили тебе из-за того, что ты не справилась с ролью физического и морального лидера. Твоя самая сильная, долгая и крепкая любовь теперь имеет мужа и детей, а о тебе старается не вспоминать, ибо ты для нее то, что вызывает стыд. Твоя последняя любовь сменила тебя на кое-кого получше, посильнее и поактивнее, ты не смогла убедить ее в том, что верность тебе стоит всех остальных ее прошлых и будущих связей, - слова Вины лились и лились, тело мое ослабевало под тяжестью моих же собственных обвинений в свой адрес, я тихо оседала на пол, как сломанная марионетка, а цепь между мной и ею натянулась до предела. Вдруг Вина резко взметнула закованной рукой, и я, обдирая колени в кровь, с болезненным чувством восторга, страсти раба к господину и непередаваемого ужаса, оказалась совсем близко к этим губительным адским глазам. Я могла разглядеть алые кричащие капли на шипах ее венца, дыхание ее касалось моих щек, и они покрывались румянцем, как от мороза. - Я – это ты. Я – песня твоих ослепленных мыслей, звучание твоих молитв, твой приговор самой себе, твое наказание, проклятие и покаяние. Признаешь ли ты меня, твою Вину?.. – почти касаясь моих губ своими, она медленно сняла терновый венец с головы и бросила к моим разбитым коленям. - Ну не феерическое ли действо, не правда ли? – фальшиво побряцала костистыми ладонями Депрессия, пристально наблюдавшая за нами со стороны. Впервые за все это время, хотя, подозреваю, что оно давно вымерло или остановилось, мне захотелось ударить ее. - Ну-ну-ну, Liebling, не злись, понимаю, вы с Виной чуть ли ни с пеленок за руки ходите, но не взглянешь ли ты на наших чУдных младшеньких? Где-то слева от меня послышался слабый, но методичный сухой треск, какой часто раздается, когда колют грецкие орехи или… - Не стесняйся, выходи, mein liebes Kind, - любовно пропела Депрессия, отчего на сердце мое накатила новая волна отвращения. В матовом свете фонарей, лившемся из окна, показалась чья-то лысая непропорционально увеличенная голова, затем проступило маленькое кургузое тельце в подобии ободранного клетчатого передника с короткими семенящими ножками, которые непрерывно двигались, будто две вязальные спицы. Похожими на муравьиные лапками создание выдирало из огромной зияющей пасти желтые кровоточащие зубы, красная вязкая субстанция вместе с кусками развороченных десен свисала с обрюзгших губ наподобие слюны. На месте вырванных зубов тут же прорастали новые, такие же желтые и гнилые, и снова выворачивались, медленно, с гнусным спокойствием и невыносимым гулким хрустом… В горле моем поднялась болотная муть, от омерзения по ногам пошла мелкая дрожь, я отчаянно желала, но не могла оторвать глаз от гипнотического, почти медитативного ужасающего зрелища. - Может быть, теперь ты закричишь? – подначивала исподтишка Регрессия, вертясь каруселью вокруг своей оси. - Разве она не милашка, твоя Дентофобия? – Депрессия протянула суставчатую ладонь к рахитичному карлику и нежно, почти по-матерински погладила по макушке, - ну-ка, детка, где твоя подружка? Рядом с жутким существом, словно услышав упоминание о себе, появилось второе, такое же нелепо гротескное, с гиперболизированными и дисгармоничными частями тела, но рост его был почти крошечным, как у новорожденного младенца. Одето оно было в прожжённую грязно-серую балетную пачку, вместо лица у этого существа была какая-то двигающаяся темная субстанция, кажущаяся при первом взгляде просто тряпицей, накинутой на голову, однако она словно произрастала из кожи и одновременно пожирала ее… Рот второго карлика застыл в беззвучном оглушающем крике, и тем страшнее было смотреть на этот провал, куда черной дырой уходила живая трепещущая масса… - Это наша самая младшая сестренка, Социофобия. Она пока еще не до конца развита, ей не хватает заботы и твоего внимания, Liebling, но, я думаю, ты это очень скоро исправишь. А если ты проявишь особую внимательность к малютке, то у нее появится шанс даже развиться в Социопатию… - мечтательно размышляла Депрессия, поглядывая белесыми бельмами глаз в мою сторону. Неожиданно карлики взволнованно закрутили большими головами, будто прислушиваясь к чему-то, что улавливают только они, а потом зажали уши руками-лапками и закружились на месте волчком. Вскоре почти неузнаваемое уже пространство комнаты заполнил все усиливающийся высокий гул, переходящий в ультразвук. Карлики разошлись в своих круговых движениях в разные стороны, и между ними стала различима сгорбленная фигурка третьего. Он сидел на полу, прижав колени к груди и мерно покачивался как неваляшка, абсолютно голый, только лишь с порванным красным бантом, который был будто приклеен к бугристой сухой коже на гипертрофированном черепе. Глаза его были плотно закрыты, и чем быстрее он раскачивался, тем больнее врезался в нервы ультразвук. - Ох, кажется, мы кое о ком забыли, - сокрушенно проговорила Депрессия, - а для Атазагорафобии это совсем нехорошо, - она снова протянула руку и успокаивающе похлопала по спине третьего карлика, его судорожное подергивание вперед-назад замедлилось, а в комнату (если это все еще была она) вернулась тишина. - Liebling, эти малышки-фобии просто очаровательны, - по перестуку костей стало понятно, что Депрессия поменяла свое положение в кресле, - удивительно, как тебе удалось взрастить такие прекрасные плоды в твоем детстве. Жаль, что тогда меня еще с тобой не было… - …Зато тогда была я, - еще один, скрипучий и будто исходящий из-под земли голос заскреб мое пересохшее нутро. Слева часть тьмы отделилась и двинулась на меня. Тусклый фонарный свет отразился от гладкой темно-мраморной поблескивающей кожи, блеск этот вызывал в памяти осклизлые от плесени камни старого колодца с отравленной, давно непригодной для питья водой. Явившаяся передо мной женщина криво ухмылялась, показывая ряд мелких острых пираньих зубов и смотрела на меня бегающими выпученными глазами с воспаленными склерами и дрожащими зрачками, она снова и снова оглядывала меня сверху вниз, и, казалось, вздрагивала от нетерпения. Вместо волос из покатой головы ее вырывались тугие переплетённые жгуты-спирали сине-зеленого оттенка наливавшегося синяка, похожие на косы или спортивные канаты, они спускались по всему ее телу, скрывая обнаженную полную грудь. - Я не буду таиться от тебя, как мои интриганки-сестры, раскроюсь сразу. Я Тревога. Так же, как и Вина, я твоя. Всегда твоя, - она дотронулась влажной ладонью до моей щеки, и я почувствовала, как дыхание мое сбилось, а пульс увеличился, - надеюсь, ты оценишь мою откровенность, девочка. - Сестрица, лобовая атака иногда опасна, но, признаю, я уважаю тебя за смелость, хотя и ревную, ты провела с ней больше времени, нежели я, однако, и тебя отвергают таблетками, - парировала со своего места Депрессия. - Да, сестра, но я так легко не сдаюсь, ты же знаешь, - Тревога метнула в Депрессию быстрый взгляд. Та, пожав плечами, только коротко усмехнулась. - Ты… Ты питаешь меня так давно, ты отдаешься мне так, как никто другой, воплощаешь меня в рисунках и песнях, даешь мне свои силы существовать, так редко говоришь обо мне другим, я знаю, ты боишься, что тебя не поймут и оттолкнут из-за моей власти над тобой, о, поверь, я стараюсь быть благодарной, - дышать мне становилось все труднее и труднее, ритм сердца все ускорялся, Тревога смутно знакомым движением притянула меня к себе, волосы-жгуты обвились вокруг моей талии, против своей воли я ощутила волнующую близость ее податливой груди на грани потери сознания… - Пора бы отпустить ее, сестрица, она уже на пределе. Прекрасный тактический ход – не сказать, что твое второе имя Паника, и атаковать. Сегодня ты превзошла саму себя, и как вовремя, ей надо бы поспать, что ни говори, а родные есть родные, - как сквозь подушку проник в мой отключающийся разум ироничный говор Депрессии… …Очнулась я, лежа в кровати. На дисплее телефона было три часа дня. Солнце давно пыталось пробиться сквозь барьер задвинутых штор. Я молча встала, посмотрела в зеркало на свои растрепанные кудри, сонные глаза, надутые губы и побрела к умывальнику с полотенцем через плечо. Налив стакан воды, я взяла с полки коробку с транквилизатором. На ее белой картонной крышке поверх инструкции ровными буквами было нацарапано: «Мы всегда с тобой, Liebling. Мы – твоя семья».