Родные

Нурлан не хочет (или не может) идти на контакт. Леша не может (просто не может!) потерять этого человека. И Леша понятия не имеет, что сделать, как ему теперь себя вести, чтобы не задеть – не навредить – не сделать больнее. Смутно кажется, что это не та ситуация, когда можно скидывать в мессенджер тонны приколов, пока Сабуров не снизойдет до ответа. А может быть, как раз та? Может быть, Нурлану нужен рядом именно «нормальный Леха», среднестатистический такой Леха, который был рядом раньше и который будет всегда? Но все вокруг так резко срывается с рельсов нормальности – и даже Леша уже не уверен до конца, что он сам остался тем же. На душе противно свербит. Чего бы хотелось в подобной ситуации ему, Алексею Щербакову? Хуй его знает, вот честное слово. Наверное, взял бы тайм-аут, чтобы зализать свои раны (и даже эта двусмысленная формулировка почему-то сейчас не вызывает привычного веселья), а потом появился бы перед друзьями и публикой как ни в чем не бывало. На нем все заживает как на собаке. И внутри, и снаружи. К тому же теперь у него есть еще и надежный тыл – семья. Семья всегда поддержит. Или нет?.. Леше кажется, что, наверное, всегда. Но он уже много раз видел, как чьи-то надежды в таких вопросах вдруг обрушиваются. С треском. Что, если у Нурика с женой тоже что-то... не получилось? Он и сам по себе, кажется, не собака. Держится до последнего, но переломы срастаются долго, если срастаются вообще. «Ты в порядке?» – печатает Леша и тут же стирает. Нур такое не любит. Ему не нравится, когда о нем пытаются позаботиться, – особенно если это делает Щербаков. Не нравится ощущать себя хоть в чем-нибудь меньше, слабее. Ну и как поддержать человека, не давая ему при этом ощутить себя слабым? Они с Нурланом вроде как на равных, но именно поэтому в их дружбе всегда присутствовала будто бы какая-то легкая конкуренция. Я сильнее – нет, я сильнее – иди к черту. Как-то так. А сейчас, похоже, Нурлан слабее... вот конкретно сейчас, в данный момент. Леша может и хочет поделиться с ним своей силой. И они снова продолжат свою ебаную конкуренцию. И свою ебаную дружбу. Вроде бы так просто, но мешает чья-то гордость. Кажется, что Нурика (мог бы и ответить хоть раз, когда Леша пытался завязать непринужденную беседу), но не факт, что только его. Далеко не факт. Через пару дней Леша видит Нурлана в коридоре между офисами. Работа над многими шоу приостановлена, но это ведь не навсегда, да и вообще, несмотря ни на что, какая-то неведомая сила притягивает юмористов к привычным креслам, в привычные компании. Со спины Нур выглядит ссутулившимся, зажатым. Он погружен в разговор с Абрамовым, разговор негромкий, на полутонах. Лешу оба пока не замечают. Ну правильно, у Вани, наверное, есть для Нурика какие-то практические советы. Он же сам недавно заварил ту еще кашу своим выступлением про фигуру жены, а потом, при поддержке коллег, достаточно успешно ее расхлебал. У Леши таких советов нет. Леша слишком часто выходит сухим из воды. Услышав наконец сзади шаги друга, Нур поворачивается к нему и сухо бросает: – Привет. – Хует, – моментально реагирует Леха, не найдя более оригинального ответа. – Чего на сообщения не отвечаем? – Не успел, – тот же сухой, прохладный тон. Леха набирает было воздуха в легкие, но потом пожимает плечами и проходит мимо, совсем легко, почти случайно задев Нурлана рукой. При Ване не хочется начинать, да и есть ли смысл. Ты помочь человеку хочешь, а он тут строит из себя обиженную принцессу при том, что Леша вот вообще никаким боком в произошедшем не виноват. Они все, каждый комик, нащупывают сейчас почву под ногами буквально миллиметр за миллиметром. Случаются и осечки. Вечером, собираясь домой, Щербаков выходит на улицу и различает у стены здания знакомую фигуру. – Ты что, куришь? – присматривается он. – Да ладно?! – Курю, – равнодушно подтверждает Нур. – С каких пор?.. Ну хотя ладно, куришь – и кури, – нервно смеется Леха и почему-то не двигается с места, не идет к своей машине, хотя вот она, совсем рядом. – Может, хоть... поговорим нормально? А то как не родные, знаешь ли. – Я с тобой нормально говорю. – Ага, оно и видно, – язвит Леша, жалея о каждом произносимом слове, но, кажется, он уже слишком разогнался, чтобы просто взять и заткнуться. – Ты чего, Лех? – А ты чего, Нур? – тараторит Щербаков. – Мы тут все, блядь, в одной лодке, которая радостно плывет куда-то к хуям! Я знаю, что тебе хреново, хочу тебя поддержать! А ты выебываешься, как будто это лично я тебе этот тур организовывал! Нур молча затягивается и смотрит на Леху сверху вниз – не двигаясь, но с открытой неприязнью. Как будто на врага, честное слово. Волчонок. Волк. Как вытащить Нура наружу, вытащить из этой раковины, содрать маску с застывшим выражением лица? Леша думает только об этом. И не думает (не хочет думать) о том, почему для него самого это вдруг стало настолько важно. Идея приходит внезапно, сама собой, даже не успевая оформиться в слова. Щербаков вынимает из руки остолбеневшего друга сигарету. Бросает на асфальт, пару раз наступает. Затем опирается руками на плечи Нурлана и чуть подтягивается вверх, находя его губы своими, впечатываясь в них. Не так плохо. Только воняет табаком. «Целоваться с пепельницей» – приходит на ум выражение, и только в этот момент Щербаков осознает, что это называется «целоваться». Что это сейчас – поцелуй. Но отступать Леха не привык. К тому же он улавливает, что у казаха чуть расширяются глаза, и воспринимает это как хороший знак – знак возвращения к жизни. И все-таки переходить точку невозврата страшно, поэтому поцелуй получается странным: Щербаков обводит губы друга своими по контуру, потом обводит еще раз языком, ни на сантиметр не отстраняясь, не давая увеличить дистанцию. Что делать теперь? – Лех-Лех-Лех, – доносится откуда-то из-под его губ, из-под языка. Вот теперь, кажется, что-то на родном. Взволнованное, но при этом с успокаивающими нотками. Прямо как прежний, теплый Нур, который беспокоится за него. Беспокоится?.. Леша чувствует, как руки Нурлана опускаются ему на поясницу – не похоже, что пытаются оттолкнуть или наоборот притянуть еще ближе. Просто на всякий случай хотят вернуть себе хоть какой-то контроль над ситуацией. Без проблем. Контролируй меня, если хочешь, только не себя, будь так добр. – Отпусти это все, а? – шепчет Леша в губы Нурлана. – Расслабься. Я ничего не могу сделать, вот такой я недоумок. Не могу ничего посоветовать. Не знаю, что тебе делать дальше. Даже не знаю, что мне делать дальше. Такая хуйня происходит. Но я же рядом. Просто... отпусти все хотя бы ненадолго, отпусти себя. На несколько секунд между мужчинами воцаряется пауза. Затем Нурлан своим гулким, глубоким и уже гораздо более ясным голосом предлагает: – ...Может, для начала ты меня отпустишь? А пальцы, будто в противовес своим словам, сжимает чуть сильнее. Кажется, в голосе у него прозвучала пара смешливых ноток. Смешливых – значит, живых. – Не отпущу, пока ты окончательно не придешь в себя. – А если кто-то увидит? – А тебе вот правда сейчас не похуй? – парирует Леха. – Ну в общем-то, – признает Нур, – вряд ли моей репутации уже что-то повредит. Но есть еще твоя. – Если что, мы можем куда-нибудь свалить. Сделаем ютуб-канал про ЛГБТ, – Леша старательно проговаривает недавно выученную аббревиатуру. – Будем брать интервью у симпатичных лесбух. И у трансов. Всегда мечтал у них спросить, как... – Идиот, – резюмирует Нурлан и все же отодвигает от себя Лешу, но тот снова прижимается к его губам: – Только попробуй от меня закрыться, – шепчет он прямо в эти самые губы. – Мы – родные. – Настолько родные? – уточняет Сабуров и, получив смазанное «угу» в уголок рта, вздыхает. – Лех, ну это... давай уж тогда нам будет стыдно по полной, а то пока что ты меня просто почему-то облизал, а я просто почему-то не сопротивлялся. Я ж спать не смогу, буду думать, что это было. Нурлан осторожно перехватывает инициативу и накрывает губы Лехи своими. Тот застывает сперва на месте от неожиданности такого поворота, но позволяет. Носы трутся друг о друга, руки Нурлана наполняют Лешину спину теплом. Неприятный табачный привкус, влажность чужого языка во рту – все по-настоящему. У Лехи в голове пробегает мысль о том, что надо бы побороться, так сказать, за власть. Он вообще-то тоже умеет целоваться по-нормальному и не хуже друга, просто сначала не осмелился. Но бороться не хочется. Они здесь не для борьбы. Они здесь, потому что они родные. Поцелуй получается долгим, местами бархатным, местами резким, как рваная линия кардиограммы. Он вмещает все чувства Нура, которые тот не мог позволить себе высказать раньше. Нур рассказывает языком, губами, нутром, и чем дальше продвигается его рассказ, тем больше он становится снова собой – как будто бы даже больше места стал занимать в пространстве. Леша принимает. Он не возбужден, наверное, – скорее нет, чем да. Но его охватывает приятное волнение, будто происходит что-то очень важное, чему нельзя мешать. – Ты сильный, – находит Леша наконец нужные слова, и теперь они – искренние. – Я это знаю. Ты это знаешь. Это никогда не изменится. Все будет окей. И добавляет, не успев удержать себя от ехидной ухмылки: – Если вдруг опять об этом забудешь, дай знать. Мы так-то еще и подрочить друг другу можем.