Противоестественность

В хате Кулика праздновали — завтра начиналась пахота. Для пира крестьянин припасов не пожалел — на столе были и шти со сметаной и салом, и каша с сыром, и кваса в достатке. Подумав, Кулик даже забил поутру курицу и гордо вручил её жене. Сейчас он был безобразно пьян и всё пытался одной рукой подлить самогону Эскелю, а другой — облапать жену. Двое старших сыновей бегали по двору за визжащими соседскими девками и собирали гульбу. Ведьмаку не хотелось участвовать в празденстве изначально — к тому же, деньги были уже уплачены, — но уговор оставался уговором. На следующее утро ему предстояло двинуться обратно, к жуткой избе лесника и встретиться там с существами, о которых он слышал только из детских сказок. Оставив Кулика и жену разбираться со своими любовными утехами, соседями и малыми детьми, Эскель вышел на улицу. За последнюю пару дней солнце прихватило размокшую жижу и подсушило лужи. Вдоль дорог начинала пробиваться робкая зелёная травка. Куликовой семье придётся работать от зари до зари, чтобы успеть к посевной, но теперь, когда поля свободны от смертоносных корней, голодными они не останутся. Куликов сын Митяй оседлал старую кобылу и пытался гонять её по дороге от избы к избе, красуясь перед девками. Какие-то ребята тёрлись вокруг Эскелева коня по имени Василёк. За Василька он не боялся — скотина была сильна, но ленива и диковата, признавала только компанию ведьмака. Незнакомца коняга бы покусал, а если бы его удалось оседлать — шёл бы не лучше дохлой клячи. На дороге появился цыган на действительно роскошном молодом жеребчике, опоясанный ярко-алым кушаком и с длинными, смоляного цвета волосами. Гарцуя, он боком подошёл к кобыле Митяя и толкнул её. Кобыла оступилась и Митяй, уже изрядно подвыпивший, едва удержался в седле. — Смотри, чтоб она под тобой не сдохла! — усмехнулся цыган. — Я тебя сейчас! — пригрозил Митяй. Цыган подхватил взвизгнувшую девку, к которой приставал куликов сын, и усадил перед собой в седло. — Спорим, мой конь вывезет двоих быстрее, чем твоя старая кляча тебя одного? Рассверепевший Митяй со всей силы пнул кобылу и припустил за хохочущим цыганом по расквашенной дороге. Из дома выбежал пьяный Кулик. — Митяй! — кричал он, — Курвин сын, кобылу загонишь, чтоб тебя! Вернулся Митяй нескоро. Он бросил еле передвигающую ноги, грязную по пояс кобылу у ворот и побежал на двор сам. Лицо у парня было бледным, как полотно, и абсолютно трезвым. — Народ, у лесника печь топят! — запыхавшись, выговорил он, — Цыган уехал посмотреть, да закричал, будто его режут, и не вернулся. — Эх, курррва мать! — грохнул кружкой об стол один из мужиков, — небось бандюганы какие завелись. Эскель подобрался. — Что ж, надыть их оттуда выкурить, — покачиваясь, встал из-за стола Кулик, — кто со мной? Мигом вызвалось несколько таких же подвыпивших мужиков. — Может, просто костёр тлеет? — предположил ведьмак. Кулик подошёл к нему и легонько ткнул кулаком в грудь. — Ты, — сказал он, — Эскель, хороший мужик. Пошли с нами, проверишь. Вдруг там чудовищи из лесу пришли? — Да брось, — махнул рукой деревенский староста, тоже пришедший на огонёк, — отработал он своё, пущай отдыхает. Завтра ему в путь-дорогу. Эскель огляделся. Мужики тащили из своих хат коней, какие были, и вооружались — кто топорами, кто вилами, кто длинными кухонными ножами и наточенными лопатами. Брага и самогон бурлили в крови и требовали выхода. Косматые, стриженые под горшок, пахнущие немытым телом, вращающие глазёнками на раскрасневшихся от выпивки лицах, крестьяне готовы были броситься на любого, кто преградил бы им путь. Ведьмак пошёл в конюшню и стал седлать Василька. Хорошо, что на нём был доспех и сумки уже были собраны. Оставалось только надеть их на седло, вспрыгнуть верхом и выехать из конюшни. Он знал, что в этот дом уже не вернётся. Эскель вывел храпящего и нетерпеливого коня на двор. Народ, кто ещё не видел Василька, залюбовался его статью и отшатнулся в стороны. — Я поеду вперёд, — сказал он. Мужики уважительно загомонили. Он стукнул коня пятками и выехал со двора. Дорога до избушки ложилась под копыта легко. Местами у Василька даже получалось перейти на галоп и они быстро оторвались от основной пьяной массы. Из печной трубы действительно шёл дым. Эскель мысленно выругался и сжал зубы. Он влетел на лесниково подворье, как вихрь, взрывая комья грязи. Их было трое. Серый, с косматой гривой седых волос и пронзительными синими глазами. Пего-каштановый, с кожей, покрытой такими же коричнево-белыми пятнами, как и круп, и с длинной косой. И чёрная, изящная будто лань, измученная девушка-кентавр. Было видно, что ей приходилось тяжелее всего. Она лежала, облокотившись на дерево, на коже и ногах её белели повязки из каких-то тряпок и, похоже, ей было плохо. Цыган сидел, забившись за поленницу, и испуганно вращал глазами по сторонам. Пего-каштановый кентавр с удивлением ходил вокруг его коня, будто бы ни разу в жизни не видел лошадь и считал это чем-то противоестественным. Серый издал приветственный возглас, увидев Эскеля. Василёк фыркнул и переступил ногами, уронив клок пены на землю. Серый осторожно попытался потрогать упряжь лошади, явно не понимая, что это такое и зачем нужно. — Ходу, ходу отсюда! — закричал ведьмак, делая руками соответствующие жесты. Серый и пегий отступились и Серый что-то спросил. Ведьмак снова замахал руками. — Идите отсюда, сейчас придут крестьяне! Он тщетно пытался объяснить, что нужно спасаться бегством. Кентавры объясняли ему, что девушка не может идти. Она была обессилена, у неё был жар и она еле поднялась на ноги, держась за дерево. Со стороны дороги послышались пьяные крики. Ведьмак беспомощно обернулся на кентавров. Те сообразили похватать какие-то колья и топоры, но выглядели крайне растерянно. Девушка тихонько заплакала. Пегий подошёл к ней и стал что-то говорить, нежно держа её за руку. Ведьмак отвернулся. Крестьяне приближались к избе. Разномастные клячи под ними вихляли ногами в ямах и проваливались в невысохшие лужи. Их подгоняли криками и пинками. — Ведьмак! — крикнул кто-то, — Эй, ведьмак, что видал? — Никого нет, — ответил он, — просто печь натоплена. Видать, в лес ушли. За спиной послышался шлёп конских копыт по грязи. По крестьянским рядам пронеслись вздохи изумления и испуга, проклятия и молитвы. Кентавр поднял руки в примиряющем жесте, показывая, что он безоружен. Ведьмак метнул в него отчаянный взгляд. Один из крестьян опомнился и с диким воплем поскакал на него с вилами наперевес, на манер рыцаря на турнире. Кентавр легко увернулся от удара. Ведьмак попытался вырвать у крестьянина вилы, но тот стащил его с лошади. Василёк встал на дыбы и попытался кого-то лягнуть. Мир превратился в кричащую, хлюпающую грязью, пахнущую перегаром кашу из красных лиц, немытых волос, конского ржания, звуков ударов копытами, кулаками и деревом по телу. Ведьмак выхватил меч, рубя направо и налево, просто пытаясь выжить в этой человеческой и конской каше. Наконец, он вырвался из самого пекла, снова оседлал Василька и погнал его за избу. Там у дерева лежала девушка-кентавр. Горло её было перерезано, и по грязи бежала тёмная кровь, смешиваясь с водой в лужах. Тёмные, вишнёвого цвета глаза невидяще смотрели на чистое весеннее небо. Рядом с девушкой лежал проткнутый насквозь и пригвождённый к земле тяпкой человек. Наверное, он убил её и месть настигла его. Он чьей руки он погиб? Был ли это серый кентавр, отец маленького мальчика, или её возлюбленный? Раздумывать было некогда. Мимо уха ведьмака просвистел топор. Он не глядя полоснул землю за собой Аардом, стеганул по заднице коня и, не разбирая дороги, понёсся в лес. Василёк был добрым конём, молодым и крепким, и у крестьян не было ни единого шанса его нагнать на своих полудохлых сельских клячах. Эскель шёл лесом, пока не успокоились бока у коня. В голове звенело. Закат золотил верхушки сосен, будто бы покрытые тоненькой красноватой бумагой. Под копытами лошади мягко проседали в мох шишки и кустики черники. Наверное, в получасе езды от этого места закат отражался на чёрной коже мёртвого кентавра. Серая полоска шерсти противоестественно темнела на бледной, пронизанной голубыми венами коже, и сливалась с массивным крупом другого. Тут же рядом лежали и смотрели в небо неожиданно спокойными глазами крестьяне, в лбах которых застряло по топору. Эскель вышел к обрыву над лесной рекой. Впереди открывалась долина, в глубине которой скрывалась ещё одна деревня. Закат был красив. Противоестественно красив.