Соблазнитель

Он шёл медленно, чеканя каждый шаг. В тишине пустого коридора отчётливо было слышно, как стучат каблуки его чёрных мужских туфель. Увидь кто его сейчас — точно бы подумали, что сам Сатана поднялся на землю из Ада. И хотя Рейх в образе Сатаны был чертовски красив, никто, конечно же, этого бы не оценил. Он прошёл до места, где коридор сворачивал под прямым углом налево, как неверный муж, и вместо правой стены, как любовница на фоне нелепой стенки-жены, которая обязательно должна подвинуться, было огромное панорамное окно с протянутыми вдоль него низкими белыми подоконниками. Всё это выглядело ново и дорого, но отличалось дикой и неуютной безвкусицей. У панорамного окна, оперевшись скрестившимися в защитном жесте руками на подоконник, стоял молодой человек. Он смотрел в окно с каким-то невнятным болезненным интересом, будто то, что он желал там увидеть одновременно ему и нравилось, и не нравилось. Рейху понравилось то, что он в этом молодом человеке разглядел. И излишняя, пожалуй, худоба — откормим, и затравленный взгляд, и тени под пронзительно-синими глазами, и стройная фигура, и потрескавшиеся сухие губы, и тонкие белые волосы, растрёпанные нелепыми, криво обрезанными прядями, лежащие, как попало — всё, абсолютно всё Рейху понравилось. Молодой человек был запакован в тёплое осеннее пальто, как в броню. На руках были перчатки, шею и подбородок прикрывал пушистый вязаный шарф, а на ногах тёмным пятном из уютного образа выбивались тяжёлые чёрные берцы. — Здравствуйте, Рейх, — голос был сухой, прямо как губы, и точно такой же потрескавшийся. Рейх прикрыл вишнёвые глаза, будто смакуя этот голос и произнесённое им своё имя. Он любил таких, как этот. Изломанных, потерявшихся. Стоило лишь чуть-чуть нажать, направить, подтолкнуть, как они ломались с оглушающим хрустом, как ветки, на которые наступаешь в тишине леса. Рейх лес любил. Наступать на ветки — особенно. — Здравствуй, Россия, — поздоровался Рейх в ответ, не затягивая паузу слишком надолго. Он любил так же примерно, как лес, добавлять значения, в каждое слово и в каждый жест, а особенно — в тишину. — Как добрался? — Всё хорошо, спасибо, — Россия кивнул, не поворачиваясь при этом лицом к Рейху. Синие глаза его глядели пронзительно, настороженно — прямо в окно. Рейх подошёл и встал рядом, так же уперевшись руками в подоконник. За окном были маленькие фигурки немцев, проводившие среди своей армии показательные учения. Всё, чтобы порадовать их гостя, разумеется. — Как твой отец? — продолжил расспрос Рейх. На фоне тихого потрескавшегося голоса России его собственный звучал ещё более глубоко и чарующе. — Всё так же. Состояние стабильно плохое, — безжизненно ответил Россия, вздохнув и прикрыв глаза своими белыми ресницами. — Чего вы добиваетесь, Рейх? Хотя нет, не отвечайте, это я знаю и так. Для каких конкретно целей… Вам так нужна моя небезызвестная персона? В любом случае, я ничем помочь вам не смогу — своих проблем предостаточно. Россия говорил всё это тихо и размеренно, безэмоционально. Рейх даже залюбовался им на секунду, довольно и клыкасто улыбнувшись. — А если мне от тебя нужно не что-то конкретное, а к примеру… Договор о сотрудничестве? — Рейх придвинулся к нему ближе, и их локти соприкоснулись. Россия ощутимо напрягся. — Без конкретики я не дам конкретного ответа, — ловко парировал он, попытавшись отстраниться. Но не тут-то было — Рейх проскользил рукой по чужой спине и мгновенно прижал Россию к подоконнику, угрожающе, и в то же время интимно навалившись всем телом. — Дашь, — прошептал Рейх пошло и двусмысленно в чужое отчаянно покрасневшее ухо, почти прикасаясь к нему губами. Россия был его совсем чуть-чуть выше, но сам Рейх был гораздо мощнее фигурой, и из его хватки не было никакого шанса вырваться — Россия отлично это понимал. А потому временно сдался, притаившись. Рейх, сильнее оскалившись, пообещал себе быть с этим мальчишкой начеку. — И как же я тебе его дам без знания вопроса, — хмыкнул Россия совсем не вопросительно. Его показное равнодушие ломалось, ведь Рейх видел и малиновые уши, и поползшую по приоткрытой из-за сползшего (стараниями Рейха) шарфа шее каплю пота. — Дашь тот, который мне нужно, — ответил самоуверенно Рейх, тяжело дыша в чужое ухо. А потом наклонил голову и собрал с шеи губами солёную каплю пота, наслаждаясь вкусом и мягкостью кожи. На миг внизу живота отдало удовольствием, но бок тут же прострелило резкой болью, заставив если не отскочить, то отстраниться от России — точно. Потому что этот наглец заехал Рейху локтем! — Переигрываешь. Как бы не хотел, ты не можешь ни к чему меня принудить, Рейх. Я отвечу отказом на любое твоё предложение, даже самое безобидное. А теперь — позвольте покинуть вас, дорогой и, несомненно, уважаемый Нацистская Германия. Рейх незаметно скрипнул зубами. Этот мальчишка бесил его так же сильно, как и восхищал. Рейх долго наблюдал за ним — он любил знать о своих врагах раньше, чем они узнавали, что перешли ему дорогу. Врагов он видел во всех. Но Россия — Россия, пожалуй, врагом всё же не был. Он вдруг стал тем самым исключением из правил, привлёк внимание. Он был всегда в кругу семьи, и при этом — ужасно одинок. Так же красив, насколько отталкивающ, так же притягателен, насколько… Насколько опасен. Рейх на личном опыте успел в этом убедиться. Россия состоял из сплошных противоречий, и чётко отлаженному, построенному на порядке и логике немецкому мозгу непросто было это понять. Рейх никого и никогда понимать не собирался — он испытывал отвращение к маленькому коммунисту примерно до тех пор, пока не понял, что коммунистом он вовсе не является. Стало интересней вдвойне. Союзовский вскормыш жил, как бабочка-однодневка, плыл по течению, без своего папочки он выглядел донельзя потерянным, тем не менее, находил в себе силы держаться и не сдавать под натиском остальных стран, и попытки США сделать из него страну-дешёвые-ресурсы третьего мира не принесли, к удивлению Рейха, почти никаких результатов. Россиюшка умеет показывать зубки, и они, эти самые зубки, у него просто очаровательные. Как раз к Рейху в коллекцию к своим собственным примерно таких клычков и не хватает. Он не знает, когда обычная добыча информации на врага превратилась в сталкерство, навязчивую манию присвоить эту красивую куклу себе, дёргая за ниточки, украсть, запереть, заставить подчиняться и просто быть постоянно где-то поблизости. Жажда собственничества, сколько Рейх себя помнил, никогда ещё не заходила настолько далеко. Но он не пытался это остановить, потому что себя знал отлично — чем больше он себе запрещает, тем сильнее хочется, и тем быстрее сорвёт крышку с банки его предосторожности. Лучше выждать удачный момент и напасть, как змея. Как сейчас. — Не хотите бумаг, Россия? Тогда не стоит их привлекать. Я лишь хочу оказать вам… Посильную поддержку, — Россия замер спиной к нему. Рейх облизнулся. Тянем за ниточку… — В поддержке не нуждаюсь, спасибо, — отрезает Россия …и ниточка обрывается с оглушающим звоном. Динь. — Не стоит всё нести только на своих плечах, дорогой, — Рейх опять перескакивает на неформальное обращение, и любого бы это уже сбило с толку, но только не Россию. — К чужим плечам недоверчив, простите. Уж больно скользкие, — Россия не оборачивается, но и уходить не спешит. Рейх догоняет его в два крупных шага, но теперь встаёт, не пересекая личное пространство слишком сильно — только в пределах разумного. — Тогда что насчёт простого общения? Тебе одиноко, — Рейх делает ещё один шаг и, не удержавшись, обнимает Россию за талию, поглубже вдыхая чужой запах, кладёт голову ему на плечо. — Мне одиноко, а ты хочешь извлечь из этого выгоду, Рейх. Убери руки, — в чужом голосе скользило разочарование. — Почему нет? — Я всё сказал. Убери. Чёртовы. Руки. Пусть нехотя, но чужую просьбу Рейх выполнил. И, пока Россия не успел удивиться такому послушанию, осторожно прикусил зубами-иглами мочку чужого уха. — Обещай подумать. — Нет! — Россия умчался от него, как от прокаженного, даже ни разу не обернувшись. Рейх, вытащив помятую пачку сигарет вместе с зажигалкой и кармана, закурил и медленно затянулся, оперевшись локтем на подоконник. За окном чётко маршировало его специальное войско, Рейх даже мог услышать счёт, а ещё в голове эхом раздавались чужие удаляющиеся шаги и идеально прямая спина со сгорбленным плечами. До чего на Союза похож, чёрт, со спины ведь и не отличишь. Раньше Рейх и в лицо бы не отличил, сколько бы не старался. И нет, не похожи. Но душой, казалось, копии, потому что всё — от легкого наклона головы до рваного вздоха — одинаковое. Это потом Рейх, перематывая раз за разом собранные записи с камер, наблюдал за чужим поведением, разглядывая его практически под микроскопом, покадрово, рассматривал каждую жалкую эмоцию и, в конце концов, кое-что про Россиюшку понял. Затравленность — заслуга братьев и сестёр. Россию не били, но давили целенаправленно, тотально игнорировали, пренебрегали. Россия жил, не смея поднять взгляда, ему казалось — он во всём виноват. Он один, а потому один. В чём конкретно виноват? Об этом судить Рейх не брался. Тоска во взгляде, как у побитого щенка — Союз не выходит из комы лет семь, насколько Рейх знал. Раз за разом он наблюдал картину того, как Россия заходит в палату отца и молча сидит рядом с кроватью на шатком неудобном стульчике. Пикает прибор, показывая ровное сердцебиение. Россия сидит и молчит. А иногда ещё и плачет. Рейх не заметил, как вошло в привычку круглосуточно держать рядом с собой телефон и наблюдать, отслеживать через камеры, подслушивать разговоры, разбирая документы и принимая отчёты от служащих — в ухе у него всегда был крошечный наушник. Мальчишку было откровенно жалко. Хотелось заткнуть лично каждого, кто посмел оскорбить его, и Рейх всё реже удивлялся этому своему иррациональному желанию. А сейчас он пригласил его в свой дом и влез в его жизнь. Как всегда и хотел. Но мальчишка, сто раз обжёгшийся обо всех людей мальчишка, не позволил лапать свою душу грязными руками, и просто ушёл. Но ничего. Рейх его добьётся, чего бы это ему не стоило. Привкус чужого отказа стоит во рту. Рейху ещё никогда никто не отказывал. Но чужой синий горький взгляд плавится в крови раскалённым металлом, и Рейх понимает, что всё равно добьётся своего. Он очень не хочет, чтобы в этом взгляде надломилось что-то маленькое и хрупкое. Они встречаются второй раз. Абсолютно случайно, — пусть Рейх и следит за каждым чужим действием неотрывно круглые сутки, засыпая под тихие всхлипывания, раздающиеся в наушнике, — Рейх неожиданно замечает его фигуру в одном близком кафе, — близком к его местонахождению, чистая случайность. Россия, как ни странно, замечает его взгляд. Кивает, отворачивается. Потом поворачивается снова. И, нехотя, мотает головой, соглашаясь на невысказанную просьбу. Рейх, почти неприлично вскочив, выходит из места, где сидел до неожиданной встречи, и, перебегая дорогу на красный, будто боясь куда-то опоздать, забегает в кафешку России и подсаживается к нему за столик. — Здравствуйте, — говорит Россия. Рейха коробит от холодного, безучастного тона, и он сдерживает себя, чтобы опять не ляпнуть какую-нибудь раздражающую пошлость. Он не понимает, что с ним происходит, но ему хотелось бы видеть больше эмоций, подчас преображающих чужое лицо до неузнаваемости. — Добрый день, — улыбается он, стараясь, чтобы улыбка не превратилась в оскал. Острые зубы хороши, чтобы пугать врагов, но для таких случаев Рейх готов променять их на вставную челюсть абсолютно нормальных человеческих зубов. — Какими судьбами в Германии? — По делам, — ровно отвечает Россия. Он будто и не помнит, как они расстались в прошлый раз. Но у Рейха внутри всё вздрагивает. Перед глазами проносится, как Россия плакал тогда в ночь — будто бы ещё отчаяннее, чем обычно. Лежал, сжавшись в комок, беззащитный, ужасно уязвимый и такой потерянный. Кутался в одеяло, но всё равно постоянно вздрагивал, словно оно его совсем не грело. И теперь Рейх и сам не думает даже напоминать о тех событиях. — А вы? Но через некоторое время, когда Рейх заказывает пару блюд из меню, Россия внезапно заговаривает об этом сам. — Слушайте, Рейх. То, о чём мы говорили с вами… В прошлый раз. Что вы хотели от меня? Я не понимаю, — Россия был скован, и даже в тёплом кафе был закутан в свой большой шарф. Лицо его оставалось равнодушным, он осторожно подбирал слова, соблюдал рамки приличия, но Рейх всё, абсолютно всё видел — и как дёрнулся вниз уголок чужих губ, и как опасно потемнели круги под синими ультрамариновыми глазами. — Я хотел, — Рейх наклонился к нему через столик и осторожно положил свою руку на его тонкую кисть. Чувствовалось даже через перчатку, насколько она холодная, словно Рейх решил потрогать труп. А Рейху доводилось трогать трупы. Россия, как ни странно, не дёрнулся, и Рейх посчитал это хорошим знаком. — Предложить тебе свою поддержку. Взамен на простое сотрудничество. Я вижу в тебе потенциал. Ты мог бы стать одним из лучших моих союзников, наравне с Италией и Японией. — Не хотелось бы таким, как Италия. Всё же, мне кажется, я не настолько бесполезен, — будто бы отшутился Россия, но в глубине ультрамариновой, какой-то невнятно-болезненной синевы его глаз Рейх смог разглядеть лёгкий интерес. И Рейху этого было вполне достаточно. — Понимаешь, ценность Италии не в том, что он мастер политики или ведения боя. Не в том, что он великий полководец и гений тактики, — Рейх позволил себе усмешку. Если смотреть со стороны, его друг и впрямь мог казаться бесполезным. Особенно на фоне Японской Империи и его самого, — а в том, что он знает меня, как облупленного. Уберегает от поспешных решений в пылу гнева. Понимаешь? — Нет, — Россия мотнул головой недоверчиво. Его глаза-синие-чёртовы-бабочки прищурились, белые ресницы затрепетали над ними снисходительно и остро. У Рейха губы свело, так захотелось поцеловать их. — Не понимаю. Вы держите его рядом с собой только потому, что он хороший друг? — Вроде того, — Рейх отстранился, откинувшись на спинку стула и нехотя убрал руку. Лицо России оставалось каменным. Он был весь, как ледяная статуя, но Рейх-то знал, как мило припорашиваются ало-розовой пылью его нос и щёки, когда он плачет. Принесли его заказ. Пока официант расставлял блюда на столе, дежурно улыбаясь, Рейх не сводил своего взгляда с задумчивого России. Его белые волосы были растрёпанны и лезли ему в глаза, а он их постоянно сдувал, приоткрывая краешек неестественно-алых, лихорадочных губ. Как нелепо. Рейх заставит его изменить причёску. Когда-нибудь. — А мне вы предлагаете..? — Россия поднял белые, снежные брови и слегка скривился. Со своим ультрамарином вместо глаз он отпечатался на замёрзших вмутреннастях льдом, а сейчас медленно таял и тёк, Рейху было внутри ужасно холодно, и эта текучая-плакучая ледяная вода, которой был Россия, ещё сильнее подмораживала, сковывала, заставляла всети себя странно и ненормально, отказываться от собственных, пронесённых сквозь года принципов и сходить с ума. — Дружбу. А может, и нечто большее, — Рейх снова накрыл его руку своей. Она была по-прежнему мертвенно-холодной. Ультрамариновые блестяшки в глазах России остекленели, словно он заморозился окончательно, совсем и навсегда, и ничего было не изменить. Россия опустил взгляд, поджав тонкие губы, бросающиеся в глаза раздражающим алым пятном, в ниточку. Рейх не мог не смотреть на них, не мог не облизывать свои вмиг пересохшие губы, на него это чёртово яркое пятно действовало, как триггер. Хотелось. Россия, к его удивлению, руки́ по-прежнему не отнял, только она под пальцами Рейха судорожно и неподвижно онемела. — Ты думал над моим предложением? — Да, — ответил Россия с сомнением, будто переживая, не выжил ли из ума он сам, и не выжил ли из ума Рейх. Рейх, конечно, не собирался говорить ему, что во втором он определённо не так уж ошибался. — И хотел бы спросить… — Я не буду сравнивать тебя с отцом. И отношусь к тебе совершенно по-другому, — опередил его Рейх, предугадав, о чём Россия в первую очередь подумал. Ему нравилось предугадывать каждую его мысль и действие, каждую реакцию. Это походило на кривую пародию обладания, которого Рейх стремился достичь. — Я уже сделал ошибку в прошлом, думая о тебе, как о наследнике идеологии коммунизма. — О, — выдохнул Россия, вытянув губы трубочкой. Рейх на секунду замер глазами на его потрескавшихся губах и тяжело сглотнул, что от России, конечно же, не укрылось. Рейх проклял себя триста раз, но мог думать только о том, какого вкуса будут поцелуи с Россией. Отвратительная одержимость. — Тогда хорошо. А как мы будем дружить? Последний вопрос поверг Рейха в некий ступор. Он глупо моргнул. Внутри зародилось неприятное, ледяное недоосознание неправильности, что-то скукожилось, скрючилось. Рейх, не привыкший к подобным резким перепадам настроения в желудке и под рёбрами, нахмурился, всмотрелся внимательнее в чужое сосредоточенно-настороженное лицо. — Россия, — произнёс он медленно, будто бы не веря. Ультрамариновые глаза сжались, спрятались за белыми ресницами. — У тебя что, никогда не было друзей? Сама мысль об этом казалась абсурдной. Россия постоянно, как и сам Рейх, впрочем, находился в центре внимания. Все хотят такого союзника, как он. Неужели за всё время не нашлось ни одного существа, кто стал бы ему искренне верным, хотя бы и в обмен на огромное влияние? Чёртов мальчишка, чёртовы глазища-мёртвые-бабочки, чёртовы упрямые губы, чёртово всё. Будь прокляты те, кто недолюбил это поломанное синеглазое совершенство, холодное и тревожное, вздрагивающее от ветра грудью, прячущее нос в свой бестолковый большой вязанный шарф. Бледные скулы покрылись красными пятнами. Рейх залюбовался и облизнулся невольно. Его ужасно нервировало то, что приходилось сдерживать каждое своё двусмысленное действие. — Не было, — Россия ощетинился, скукожился, вновь надевая свою ледяную маску. Зверёныш, самый настоящий. — Значит, теперь будет, — уверенно говорит Рейх, улыбаясь, и на секунду в ультрамарине всплёскиевается что-то, похожее смутно на надежду, но тут же уходит. Рейх ни в чём не сомневается. Этот мальчишка будет его. Прошло несколько недель, и Рейх начал понимать, что что-то определённо идёт совсем не так, как он планировал. — Сходим выпить в пятницу? — Я еду к отцу в больницу. — Свободен на выходных? — Нет, прости, у меня завал. Что-то опять подчинённые напутали, буду разгребать. — В будние дни вечером? — Семейные ужины. Моё присутствие обязательно. Россия не подпускал его к себе. И даже не собирался, а только сделал вид, что подпустил. Согласился на так называемую «дружбу». Наверное, из чистой предосторожности — в конце концов, таким личностям, как Рейх, не отказывают. Рейха манило сильнее. Он прекратил сдерживать себя — дружба России отнюдь не была искренней, так почему Рейх должен иди по долгому пути? Он стал открыто соблазнять, навязываться, пользуясь тем, что отказать ему не могут и не знают, как. Ему хотелось Россию себе — во всех смыслах — и похоть затмевала разум. Но однажды, когда Рейх уже почти заснул под чужие всхлипывания из наушника, он услышал одно презабавнейшее в своей поразительности откровение: — Пап… Чёрт. Скажи, что мне делать, пап. Я не знаю, что происходит. Ко мне прилип Рейх, будь он трижды проклят. Что мне делать?!.. Ответь… Пожалуйста… Он так смотрит. Как будто съесть меня ему мало, надо ещё и обглодать до косточек. А я не понимаю, чего он хочет от меня. Просто трахнуть? У него все шлюхи мира в шаговой доступности. Пап… Я не могу спасти тебя. У меня нет таких денег, какие нужны тебе на операцию, а братья и сёстры… Тебя возненавидели. Я не понимаю их. Я не понимаю Рейха… Я ничего уже не понимаю! Ты простишь меня, пап?.. — Будет тебе папочка, — шепчет Рейх, маниакально улыбаясь в темноту густой промозглой по осени ночи. Он уже знает, на какую ветку ему надо наступить, чтобы получился подходящий хруст.       — Я еду к отцу, — вновь произносит Россия с каменным, истинно союзовским лицом. Рейх в ответ только скалится, проходится языком по зубам-иглам, наблюдая, как чужая уверенность в действенности отмазки начинает таять. — Я с тобой, — отвечает он и тянет сладко, торжествующе улыбаясь: — Разве не должны друзья во всём поддерживать друг друга? На лице России написана плохо скрытая растерянность. Кажется, он уже совсем привык, что его отговорки стопроцентно на Рейхе работают. Тот скалится шире и оказывается опасно близко. И Россия это игнорирует. — Хорошо. А вы уверены, что сможете провести там со мной всё это время? Я на несколько часов, — пытается увильнуть Россиюшка, но если уж Рейх прицепился, то он доведёт дело до конца. Он наслаждается опаской в синих бабочковых глазах и специально медлит с ответом. Ему нравится чужая нарастающая паника. — Не переживай. Возьму с собой документы и книгу почитать, — легко отмахивается он. Россия лишь поджимает губы, откровенно боясь высказать недовольство. И Рейх этим беззастенчиво пользуется. В больнице пахнет лекарствами. Рейх, в силу чувствительного носа, не переносит этот едкий, залезающий под кожу запах, но ради шанса сблизиться с Россией он готов потерпеть. — А кто-нибудь, кроме тебя, ещё приходит к Союзу? — спрашивает он, спустя жалкие полчаса уже устав от тишины. Документы мельтишили перед глазами, а томик Агаты Кристи, перечитыванный, наверное, десять раз, в одиннадцатый начал надоедать. — Нет, — ровно ответил Россия. Голос его был каким-то неестественно мёртвым, потусторонним, неживым. Рейх фыркнул. — Что и ожидалось от этих приживал, — снисходительно бросает он, и Россия вскидывает на него тяжёлый взгляд. Ой. Рейху точно не стоило этого говорить, особенно сейчас. В глазах России повисла невысказанная синяя тоска и Рейх, сам от себя не ожидая, выдавил: — Прости. Я знаю, они важны для тебя, но когда же ты уже откроешь глаза? Они просто живут за твой счёт и ни с чем не считаются. Я отказываюсь верить, что ты совсем этого не видишь. Россия молчал. И когда Рейх уже подумал, что он совсем ничего не ответит, тихо произнёс: — Я понимаю, но кроме них у меня совсем ничего не осталось. Зачем ты лезешь в мою душу, Рейх? Зачем к херам навязываешься? Я дико устал. Я поломанный, и никакой угрозы для тебя не представляю. Мне и так ужасно плохо. Ты, может, отвянешь? — Я хочу о тебе заботиться. Это что, так сложно понять? — у Рейха дежавю. Не так давно он от России нечто похожее уже слышал. Несколько месяцев назад. В своей резиденции. — И что это значит? — Россия вскинул бровь. Но Рейх увидел, как нервно задёргался уголок его губ. С недавних пор Рейх видел и замечал вообще всё, если это было связанно с Россией. — Это моя прихоть. — Я не подписывался исполнять ваши прихоти, господин Нацистская Германия. — А вас не спрашивали, господин Российская Федерация. Ты живёшь в этом мире и должен знать, какое влияние я имею. К сожалению, ты не в силах сопротивляться хотя бы потому, что я по щелчку пальцев могу отключить аппараты жизнеобеспечения твоего отца. И что тогда будет, не знаешь? — Знаю, — ответил Россия медленно, не сводя с Рейха настороженно-синего взгляда. Как же Рейх сходил с ума от его бешеных глаз. Ему хотелось, помимо того, что оттрахать, ещё чего-то невнятного — погладить, утешить, накормить. — Тогда зови меня папочкой. Из больницы Рейх уезжал с фингалом под глазом, но довольный. Хотя бы потому, что Россия согласился не противиться его вниманию. И Рейх начал исполнять свой коварный план в жизнь. Он приносил России сладкого. Его любимых пирожных, а о его вкусах Рейх знал всё. Как-то ненавязчиво он заставил Россию скинуть большую часть ненужной работы на своих подчинённых; ходить на семейные ужины лишь раз в неделю — Россия их тихо ненавидел; погостить ненадолго в рейховой резиденции в Берлине. Он наслаждался, как в ультрамалиновых глазах гаснет неприятие и сопротивление. Он очаровывал, проникал внутрь своего мальчишки, тихо завоёвывал его доверие и пользовался этим. Россия больше не дёргался, не замирал ледяной статуей от каждого прикосновения, не был слишком осторожен и начал говорить то, что думал. И этим он казался ещё интереснее, потому что его мысли были незаурядными, интригующими, необычными. Рейх отлично знал, кого выбирать для своего будущего. Это был колоссальный успех, но Рейху было, как и всегда мало. Слишком мало. И однажды, когда Россия вернулся со своего «семейного ужина» Рейх, истекающий слюной на Россию слишком давно, не выдержал. Россия был глубоко несчастен. Он не понимал, почему семья не понимала и не принимала его, почему стремилась оттолкнуть, и на лице его, принявшем какое-то до боли мучительное и тоскующее выражение, была написана дикая смесь из боли и сожалений. Он винил во всём только себя. Рейх не мог ему этого позволить, только не теперь, когда столько сил вложил, чтобы склеить по кускам его избитую кем-то уверенность в себе. Рейх его поцеловал. Этого в планах не было. Но Россия, чёрт возьми, Россия, такой трогательно расстроенный из-за своей непутёвой семьи, которая в очередной раз лапшу ему вешала на уши, взъерошенный от драки с кем-то из братьев, отчаянно раздавленный, плакучий, как ива рядом с прудом, рядом с которым Рейх когда-то бегал совсем ребёнком, в общем, именно такой, каким нравился Рейху больше всего, впервые сам обнял его, сам попросил утешения. И Рейх ему это утешение дал. Он властно выцеловывал чужие губы, подавляя сопротивление, которого и так было самую малость. Внутри всё ликовало, плавилось, руки дрожали, в голове помутнелось, а тело захлёстывала насквозь сладость, синими волнами из бабочек, этих чудовищных насекомых, опаляя рёбра и что-то неприлично ниже. Россия издал тихий полустон-полувсхлип, спина его под руками Рейха выгнулась, он дрогнул, смаргивая с ультрамаривово-приснеженных глаз пелену, губы его двинулись навстречу рейховым губам, но вдруг всё исчезло. Закончилось. Россия резко отстранился. Рейх, ещё не до конца понимая, что происходит, непонимающе на него уставился. Внутри плавились отголоски той сладости, что у него отобрали только что. — Я уезжаю. Больше не ищите со мной встречи, Рейх, — синие глаза захлопнулись на стальные засовы, их сковал лёд. Рейх в прострации наблюдал, как Россия вышел из его спальни, а потом и из его резиденции. А потом Рейх узнал, что такое боль. Несколько месяцев этот мальчишка был рядом, и теперь его снова нет. Чувствовать всепоглощающую пустоту внутри невыносимо, терпеть нет мочи, но Рейх держится изо всех сил, хотя раньше бы не стал. Отчего-то ему совсем не хочется видеть в глубине чужих синих глаз-бабочек разочарование. Он извёлся. Полгода потратил на то, чтобы привыкнуть жить с дырой под рёбрами — заделать её не было никакой возможности. Ему дали так много, но сразу же отобрали, помахав сладким леденцом перед носом. Отвратительно невыносимо. Рейх сорвался ещё через пару месяцев этого замершего, сковывающего состояния, когда время не двигалось с мёртвой точки и приходилось отчитывать секунды до конца изматывающей душевной пытки. У него пульсировало в висках круглосуточно, глаза попеременно дёргались, и подбострастные подчинённые — слуги, напомнил он себе — дёргались с ними в такт, нелопо размахивая конечностями и подрываясь постоянно подобострастно у него что-то спросить. Тупицы. Рейх был не в настроении, неужели они не понимали?! На улице стоял сентябрь. А Рейх спешил. Летели в лицо ярко-оранжевые листья, а он сам летел на такси к аэропорту, а потом — самолётом до Москвы. Адрес он знал. Россия встретил его, будто совсем ничего не было. Будто они в самом деле друзья, как в тот короткий период, когда Рейх таскал к нему в рабочий кабинет пирожные и хамил его работникам за него, подпинывая их под зад, чтобы они нормально выполняли указания начальства и свои обязанности. Они пили чай. С теми самыми пирожными. И молчали. Россия прятал взгляд под своими невозможными ресницами. Тишина давила. Рейх не мог не впиваться глазами в его подрагивающие кисти рук, не смотреть, как дёргается шея, двигается и замирает судорожно грудь, синие глаза ходят ходуном из стороны в сторону. Рейх был хищником. И он чувствовал загнанность своей жертвы. Только в этот раз он не чувствовал и капли удовольствия от легко читаемого страха в чужих глазах. Ему хотелось другого. Хотелось сделать из него равного. Вместе с тем хотелось присвоить, запереть, оставить только себе, потакать во всём, баловать, и далее по списку. К этому странному желанию прибавлялось странное и ни отчего не зависящее любование, на грани с безумием. А с безумием Рейх был на ты. Уже много десятилетий он буквально держал равновесие, осторожно шагая по лезвию ножа, и почти скатывался в него, но каждый раз что-то останавливало. Сначала — Италия. Потом, может быть, нет, нет и нет, Рейх никогда не скажет этого вслух, Союз. А теперь Россия. Рейх жадно впитывает взглядом, как подрагивают его белые ресницы, похожие отчего-то на крылья снежинок, такие же зимние. А под ними спящие бабочки. Россия сам весь был, как зима — ледяной, пронизывающий промозглым ветром насквозь, белый-белый. А в глазах летний бабочковый ультрамарин. Чёрт побери этих бабочек. Рейх хотел растопить его своим огнём и посмотреть, как они, порхая синими крыльями, вылетят наружу. Он насмехался и забавлялся даже над самим собой, а смешной прыгающий ужас в чужих глазах веселил и подавно. Ветка надломилась, но всё ещё была достаточно упругой, чтобы сломаться пополам. Рейх разочарован, ведь он так любит, когда что-то под его ногами хрустит. — Россия, — наконец произнёс Рейх хриплым, опасно низким голосом. — Я очень долго хочу тебя. И он набросился на него, как изголодавшийся зверь. Россия, конечно, сопротивлялся, но вяло. Рейх не понимал его. Он отбрыкивался, кусал рейховы губы в отместку, но был при этом возбуждён. Единственное, что Рейх знал теперь точно — он не хотел в чужих глазах боли. А потому, разложив уже своего — теперь-то точно своего! — мальчишку на кровати, он не спешил. Похоть уже не захлёстывала его с головой. Но стояло в штанах до боли. Россия дёргался и постанывал под его губами. Рейх расцвечивал его тело в алые пятна, пробуя на язык кожу, терпко-солёную, и совсем не изо льда, такую потрясающе-вкусную, что оторваться казалось невозможным. Россия дрожал, его лихорадило. Он всё ещё боялся того, что будет, всё ещё пытался Рейха отпихнуть, и тот, в конце концов не выдержав, стянул его руки за спиной ремнём. Россия мычал протестующие Рейху в губы, но от этого у него только сильнее тяжело в паху. И, наконец, Рейх увидел в чужих ультрамариновых глазах его — смирение. Он довольно оскалился, склонившись к его лицу, высунул язык и влажно, длинно лизнул рядом впадину между носом и бровью, а потом и веко прикрытого Россией глаза. Рейх неистово прижимался губами к его ошарашенным синим бабочкам на лице, оголодавше целовал веки и ресницы, даже синяки под глазами, а внутри сладким кульбитом молотилось, порхало, дёргалось сердце, как загнанная чёртова бабочка. У России были обжигающе-горячие губы и ледяные руки. Рейх целовал его и пытался отогреть руки, пусть когда они перетянуты ремнём, это сделать было сложнее. Он медленно задрал его свитер, стянул через голову, и тот повис ещё одной перевязью на холодных руках. Рейх не мог, физически не мог прекратить целовать его глаза с растрёпанными снежными ресницами. Он огладил осторожно россиюшкины бока с тощими рёбрами, почувствовал под руками его пульс на тонкой белой шее. Россия тяжело, загнанно дышал, и его ресницы под рейховыми губами трепыхались, а глаза стали розово-влажными. Рейх полез руками ниже и через ткань провёл рукой по чужому возбуждению. Россия выгнулся. — А, — тихо вылетало из его рта, и от этого звука Рейху в голову так сильно ударило, что он, ни о чём не заботясь, быстро сорвал с России штаны, опустив их до лодыжек вместе с бельём. Наверное, пуговица оторвалась. Но ему уже было всё равно. Он спустился губами сначала к груди, прижимаясь к коже, впитывая и запоминая полюбившийся запах и вкус, потом оставил дорожку красно-ультрамалиновых следов до самого пупка, легонечко прикусывая, зарылся носом в белые, чёрт возьми белые, волосы на лобке, и лизнул влажно и быстро основание чужого члена. — А! — Россия выгнулся до хруста в спине. От его чувствительности у Рейха в голове мутилось только сильнее. Он, прижимаясь губами к стволу и медленно поднимаясь к головке, обхватил второй рукой чужое молочно-белое мягкое бедро, сжал и немного оттянул. Россия протяжно всхлипнул, закатывая свои невозможные ультрамариновые глаза, и Рейх, не вытерпев этого просящего взгляда, наконец взял у него в рот. — А-а-а! — Россия дёрнул бёдрами вверх, но Рейх его удержал. Удерживая на языке влажную массивную головку, втягивая щёки, отчего Россия буквально взвыл, Рейх сильнее стиснул рукой половинку его задницы, наверняка оставляя следы, а потом пальцы его полезли дальше, разводя скованные штанами бёдра, и большой палец прикоснулся к его аккуратной, стыдливо прикрытой жёсткими белыми волосками дырочке. Россия вздрогнул, а его член во рту Рейха дёрнулся достаточно сильно, чтобы Рейх это почувствовал, и у него в штанах стало ещё твёрже, хотя казалось бы, куда ещё-то твёрже? Он потёрся об согнутое колено России, продолжая сосать с влажным причмокиванием и проникать самым кончиком большого пальца внутрь чужой, плотно стянутой — и от этого дёргался уже собственный член Рейха — дырочки, поглаживая её мышцу круговым движением. Россия стонал и не мог остановиться, Рейх пережимал ему основание члена и сверлил взглядом, полным желания, выступавшие на его сине-бабочковых, порхающих из стороны в сторону глазах слезинки. Россия вздрогнул, когда первый палец проник внутрь него, а Рейх завороженно наблюдал, как колечко мышц сжимается и разжимается вокруг его пальца, будто не в силах определится, впускать внутрь или не впускать. Рейх с длинным хлюпом выпустил член России изо рта и задрал чужие, по-прежнему связанные джинсами ноги чуть ли не до Россиюшкиной головы. Россия даже не поморщился. В голове Рейха что-то щёлкнуло. — Тебе не больно? — спросил он. Россия отрицательно мотнул головой. Твою мать. Твоюмать.Твоюмать.Твоюмать. Россия оказался гибким настолько, что мог задрать ноги к голове. Рейх, зарычав от неудовлетворения и чуть не кончив от одной мысли, что можно будет сделать с Россией, принялся целовать его ноги, эти великолепные ноги, сначала под коленными чашечками, не вынимая пальца, разрабатывающего чужую дырочку, потом спускаясь губами ближе к бёдрам. Россия стонал душевымораживающе, и лёд внутри Рейха тёк ручьём, в груди ворочалось остро-сладкое удовольствие, и Рейх потерялся примерно до того момента, как в мальчишке, этом сумасшедшем, с его ужасно-прекрасными глазами, оказалось уже три чёртовых пальца. И Рейха дёрнуло от осознания, что сейчас будет. Он так невыносимо давно этого хотел. Месяцы ожидания мелькнули перед глазами и тут же исчезли, в висках застучало, и Рейх с сладким хлюпающим звуком вытащил пальцы. Дырочка выглядела растянутой, нервно подрагивающей. Она сжималась и разжималась, но не закрывалась до конца. Россию лихорадило, его била мелкая дрожь. Член стоял и подтекал крупными прозрачными каплями на его дёргающийся живот, ультрамариновые глаза затуманились. Рейх вдохнул и выдохнул. Смазки в ближайшем обозримом будущем не наблюдалось, презервативов тоже. Он расстегнул ширинку штанов, только сейчас обнаружив, что до сих пор полностью одет, сбросил с себя рубашку, приспустил штаны с нижним бельём и отстранился, стоя на коленях на мягком матрасе. Он медленно провёл по своему члену рукой, стараясь рассмотреть и запомнить Россию таким, каким он видел его сейчас до мельчайших деталей — его возбуждение, его голый, непотребный вид, сцепленный за спиной руки и задранные ноги, а главное — умоляющий взгляд. Он хотел, чтобы его прекратили мучить, он просил, чтобы с ним уже что-то сделали, и от такого его взгляда Рейха прошило молнией насквозь. Он чуть не кончил второй раз подряд, а в голове вдруг стало пугающе пусто. Рейх склонился к нему, оперевшись на локоть, и длинно, влажно поцеловал, смакуя вкус его губ, выманивая на контакт язык, провоцируя отвечать. И когда Россия наконец ответил, Рейх приставил к его непотребно-розовой дырочке головку своего члена и вошёл примерно на треть. Его сжали так, что его тряхнуло, Россия замычал протестующе, и на глазах его выступили слезинки. Рейх отстранился от его губ и слизал влагу с его щёк. — Потерпи чуть-чуть. Прости, мой хороший, прости-прости-прости-прости, — шептал он лихорадочно. Бог знает, чего ему стоило не начать трахать Россию прямо сейчас. Минута тянулась за минутой, у Рейха круги плыли перед глазами, так его сжимали, и всё это продолжалось до тех пор, пока Россия наконец не кивнул, давая разрешение продолжить. Рейх с размаху всадил под самый корень, Россия протяжно застонал. Рейх замер, но глаза его внезапно напоролись на чужой стоящий и обильно текущий член. России нравилось. Больше ни о чём не спрашивая, Рейх вышел и снова размашисто вошёл. — А-А-А-А! — стон России был таким пронизывающим и громким, таким сладким и неистовым, что Рейх перестал останавливаться. Он разводил чужие бёдра руками и трахал до изнеможения, ему подмахивали, а он врывался в сладкую тесноту до беспамятства, до цветных пятен перед глазами, так было невыносимо хорошо и невероятно, как ни с кем и никогда, так охуительно сладко, до глубины души и по всему телу судорогой вымораживающе. А потом наступил оргазм, и всё прежнее удовольствие выцвело, открыв перед собой нечто новое, такое, что заставило дрожать и изливаться внутрь чужого тела несколько… Минут? Часов? Рейх не знал, не хотел знать, идите все к чёртовой бабушке. Россия под ним тоже дрожал, тоже кончал, выл и плакал от удовольствия, пока Рейх его дотрахивал полуопавшим членом. И теперь они лежали и не могли отдышаться, а в голове у Рейха стояла потусторонняя тишина. — Руки затекли, — произнёс Россия рядом осипшим полушёпотом. Рейх в прострации скользнул взглядом по его сонному, всё ещё пребывающему в удовольствии после оргазма лицу и, не отдавая себе отчёта в действиях, принялся механически расстёгивать туго, слишком туго, Рейх себя не контролировал, затянутый ремень. Потом он до конца стянул с России свитер и принялся размеренно растирать его руки. Россия следил за этим странным взглядом, но ничего больше не говорил. Чуть позже Рейх подгрёб его под себя, обхватил руками и ногами, как самое драгоценное, что есть на свете, и провалился в спокойный сон, утягивая за собой и Россию. Чтобы проснуться от того, как кто-то, матерясь, запнулся и с грохотом повалился на пол. Рейх, абсолютно ничего не подозревая, сел на кровати и взглянул неясным ото сна взглядом на голого Россию, валяющегося на полу. Тот крехтя, встал и принялся собирать по полу одежду, натягивая свое бельё и остальные предметы гардероба. Рейх, сщурившись, наблюдал за его метаниями, решив не подавать России признаков своего пробуждения. Россия, вздыхая и тихо охая, открыл шкаф и принялся сгребать вещи в сумку, стоящую рядом. Он собрался уходить. Рейху вдруг сделалось так больно. Почему? Почему он опять уходит? Какого чёрта?! Все мысли были одна хуже другой. И что у России кто-то есть, и что Россия его ненавидит, и что не стоило, в конце концов, Рейху приезжать вообще, ну почему-почему-почему он не сдержался… — Давно не спишь? — Рейх вздрогнул. Чужой голос был ломким и хриплым, холодным и пустым. Равнодушным. Это убило в нём всю надежду, какая ещё осталась. — А ты? — спросил он, и это звучало настолько жалко, что Россия вскинул на него свой недоверчивый пронзительно-синий взгляд. Рейху стало холодно, и он поёжился, сумев выдавить лишь ещё одно слово: — Уходишь?.. Это было плохо. Звучало плохо. Рейх ничего не мог с собой поделать. Россия молчал, только сгорбился сильно. На Рейха он больше не смотрел. В самом деле уйдёт, понял Рейх, и эта мысль тут же заставила его подорваться с кровати и подлететь, почти запнувшись, к России, такому поломанному, подавленному, убитому. — Не уходи! — потребовал Рейх, но звучало, как мольба. Он сглотнул, слова застряли в горле, мешая дышать нормально. — Почему ты уходишь? Почему ты опять уходишь?! Россия сжался. — А у меня есть причины этого не делать? — холодно и отрешённо произнёс он. У Рейха внутри что-то ухнуло вниз и разбилось вдребезги. Сердце, наверное. Странно, подумалось ему. Всем всегда казалось, что у него не было сердца. — Я прошу. Я что угодно… — Рейх запнулся и вдруг словил взглядом чужие стеклянные глаза. Им, этим глазам, было больно, внезапно понял он и, не думая, просто обнял. Россия стоял, не шевелясь, ледяной статуей, продрогший, совсем не такой горячий, каким был вчера, смотрел в пустоту и думал о чём-то. — Я не могу. — Почему? — Рейх смотрел на дрожащие ресницы и боялся дышать. — Что угодно. Просто скажи. — Отец… — Чёрт возьми, я оплачу все грёбанные операции и реабилитационный курс для него! Слышишь?! Если это единственная причина, по которой ты мне отказываешь… — он ещё не договорил, когда Россия внезапно обнял его. Плечи его дрожали. Рейх почувствовал, что у России свалился с плеч огромный булыжник нескончаемых проблем. А ещё он почувствовал что-то мокрое на своей шее. Россия, чёрт возьми, плакал, а Рейх никак не мог понять, почему. — Спасибо, — выдохнул Россия едва слышно. Рейх осторожно погладил его по спине. — Я скучал, — сорвалось с губ легко. Россия на мгновение замер. Сердце Рейха остановилось. — Я тоже, — выдохнул Россия ему в губы, и Рейх почувствовал, что снова может жить и дышать, а мотор в груди работал всё так же исправно, правда, бился заполошенно, ужасно быстро, неестественно быстро. Рейху было всё равно. Он думал только о том, что Россия тоже скучал и, какие, чёрт возьми, сладкие у него тонкие алые губы. Неделя текла за неделей, и Россия менялся, открываясь Рейху навстречу. Рейх дурел от вседозволенности, от постоянного нахождения России рядом, от их внезапного взаимопонимания, странного, ничем не объяснимого симбиоза. Ему было хорошо. Собственничество внутри удовлетворённо урчало. Эго согласно ему поддакивало. Россия стал жёстче, грубее, не таким нежным и невинным, каким Рейх наблюдал его по камерам наблюдения раньше. И Рейху это нравилось. — Семейный ужин? Я думал, после прошлого раза ты вообще перестанешь на них ходить, — Рейх хмыкнул. Россия неумело пытался завязать галстук перед зеркалом. Рейх в два шага подошёл к нему, отобрал галстук и принялся аккуратно завязывать. Россия скривился. — Я хотел бы. Но я вроде как глава семьи, пока папа болен. У них должны быть, — Россия сморщился сильнее, а Рейх завязал галстук до конца идеально ровно и чуть отстранился, любуясь результатом. — Вопросы. По семейным проблемам, ну ты понимаешь. — Мне кажется, они вполне могут решить их самостоятельно, — не согласился Рейх, поправляя чужой синий пиджак. Он сам его выбирал, и этот пиджак, Рейх мог сказать не без гордости, ему невероятно шёл. Как, впрочем, и плотно, в меру обтягивающие брюки такого же цвета, и белая рубашка, и галстук. Волосы, которые Россия не так давно отрастил аж ниже плеч, лежали идеально ровно, как и у самого Рейха. Он был идеален, Рейх словил себя на мысли, что любуется им, как любуется иногда своим отражением в зеркале. — Могут или не могут, без разницы. Они всё равно будут напирать, ты же знаешь, — Россия благодарно поцеловал его в уголок губ и галстуком, кажется, остался доволен. — Мне в любом случае придётся идти. И вдруг он спросил то, чего Рейх совсем не ожидал: — Не хочешь пойти со мной? — Что? Ты серьёзно? — переспросил Рейх и понял, что его губы растягивает опасная улыбка. — А знаешь, почему бы и нет. Россия сидел во главе стола, от него по правую руку, на правах почётного гостя и союзника сидел Рейх, а по левую — мрачный Беларусь. Россия казался статуей с острова Пасхи, впрочем, никого здесь это не обмануло. — Итак, — начал Россия ровно. — Кто первый? И понеслось. Столько ругани, препирательств и лжи одновременно Рейх ещё никогда не слышал. Мать твою, вся семья России, включая его самого, была с ног до головы ебанутой, и Рейх бы затруднился подобрать другое слово. Через полчаса от постоянных споров его начало тошнить. Ещё через час разболелась голова, а спустя два часа после начала он понял, что его терпению пришёл конец. — Заткнитесь! — заорал он, но это не возымело никакого эффекта — его просто не услышали. Они все напирали на Россию и друг на друга, каждый говорил что-то своё, и понять было просто невозможно. И тогда он, всё обдумав, решился на одну интересную авантюру. Во-первых, он встал со своего места, а во-вторых, он поцеловал Россию. И в мгновение воцарилась такая долгожданная тишина. Рейх удовлетворённо вздохнул и углубил поцелуй, сплетая их языки. Россия расслабился — наверняка понял, что Рейх что-то задумал. Рейх дёрнул Россию вверх, а сам уселся на его место, посадив Россию к себе на колени лицом к лицу, и снова глубоко поцеловал. Оторвавшись, он обвёл стол острым взглядом задержавшись только на знакомом лице всё время молчавшего Беларуси. — Значит так, — медленно произнёс он, и его слова эхом отразились от стен. Он почувствовал, как Россия улыбается ему в шею, и непроизвольно улыбнулся сам, обнажая зубы-иглы. — Теперь я здесь папочка. Никакого шума — у меня болит голова. Не говорите по очереди и не можете договориться — слушать никого не буду. Проблема незначительная или вы можете справится с ней самостоятельно — больше не помогаю. У вас есть час. Стоило ли говорить, что в указанное время они уложились? Рейх довольно скалился и гладил умиротворённого Россию по спине, а его так называемые родственники безэмоциональными голосами рассказывали о том, где им нужна помощь. Рейх кивал. Большую часть этих проблем он мог решить мгновенно, что и сделал. Хотя дети Союза всё ещё смотрели на него волками, ему было наплевать. Уже дома Рейх лежал животом на кровати, голый и абсолютно уставший, а Россия, втирая ароматное масло в его тело, делал ему массаж. Его руки определённо были волшебными, иначе почему Рейх так стонал? Затёкшие плечи разминали, спину массировали, бёдра-голени-икры-руки-шея, божегосподи, как прекрасно. Теперь Рейх верит, что Россия всемогущ. Чего он не ожидал, так это того, что внезапно его руки заведут за спину и придавят к кровати, тяжело дыша в шею. «Ну что ж, — философски подумал Рейх. — Когда-то же это должно было случиться». Россия грубо укусил его в шею, наверняка оставляя ультрамариновый засос, и Рейх застонал. На Россию у него стояло всегда каменно, так, что от живота не отогнуть, и теперь Рейх со всей ясностью понял, что у него стоит на Россию вообще, а не на его задницу в частности. Россия ему додумать не дал, грубо и властно вставляя сразу два пальца. Рейх охнул. Руки за его спиной держали крепко, пальцами в заднице двигали уверенно, а он видел чёртовых бабочек, мелькавших всё время перед глазами и почти плакал, его до боли возбуждали чужая власть и грубость. Россия прокусил кожу на шее до крови и сразу зализал влажным языком. У Рейха по телу прошлись сладкие, сумасводящие мурашки. Россия по-прежнему двигал пальцами и периодически задевал простату. В такие моменты Рейха подбрасывало от удовольствия. Он хотел, до беспамятства хотел, и теперь мог себе позволить отдать контроль в чужие руки. В руки того, кому доверял. Он стонал, не чувствуя, что горло охрипло, подавался бёдрами назад, и ему казалось, что всего, что делал Россия, было непозволительно мало. — Давай, — выдавил он, когда Россия трахал его лишь двумя пальцами по меньшей мере полчаса. — Что — давай? — в голосе России звучали издевательские нотки. Рейх узнавал в нём себя. — Твою мать, трахни меня уже! Вставь свой член в мою задницу! — руки за его спиной стиснули крепче, и Рейх больше не мог двигаться свободно. Он почувствовал, как член от этого стал только твёрже, и сдавленно выругался. — Вставить? — медленно повторил Россия. Его пальцы вышли из рейховой задницы, и Рейх почувствовал, как по его разжаренному, готовому принимать анусу шлёпнулась и проехалась пару раз не входя головка чужого члена. Рейх попытался вертеть бёдрами, чтобы быстрее получить желаемое, но Россия придержал их свободной рукой, так очевидно контролируя, что у Рейха перехватило дыхание. — Вставь. Пожалуйста, вста-а-авь! — простонал Рейх, чувствуя, как его дырочку открывают шире, отводя её край большим пальцем в сторону. Нельзя было сказать, что ему не нравилось происходящее. Очень даже наоборот. — Просто так? И не помучить тебя? — Россия хмыкнул, оттянул бедро в сторону сильнее, потом отпустил и шлёпнул, наверняка сделав рейхову ягодицу ярко-красной. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, я так хочу тебя, твой восхитительный член, вставь-вставь-вставь, — чтобы получить желаемое, Рейх, обладающий бесстыдством от рождения, использовал любые средства в достижении цели. Например, сейчас он, отбросив всякую гордость, просил себя трахнуть, потому что в самом деле этого хотел. Чуть оперевшись на колени, он приподнял ягодицы, прекрасно зная, как они аппетитно выглядят. Россия за его спиной замер, и Рейх услышал, как он тяжело сглотнул. Рейх улыбнулся, как истинный засранец. Уловка работала. Он медленно повилял своей задницей из стороны в сторону, сильнее расслабил мышцы и полностью открылся. — Хочешь? — сладким голосом спросил он. Россия рыкнул, навалившись, вставил сразу по самые яйца и заломил Рейху руки сильнее. Тот застонал. Господибоже, это было ничуть не хуже, чем самому трахать Россию. Рейх чувствовал, как его бёдра дрожали. Чувствовать Россию внутри было потрясающе, член постоянно проходился по простате, руки немного ломило, и Рейх ловил звёзды перед глазами, вздрагивая всем телом, поддаваясь навстречу каждому движению чужих бёдер и не переставая стонать. Россия двигался быстро и неумолимо, кусался опасно близко к сонной артерии, и Рейх наслаждался адреналином в крови от того, что его драли, как самую распоследнюю блядь. Ему после сегодняшнего это в самом деле было нужно. И только одному существу он мог в подобном довериться. Оргазм заставил потеряться в пространстве. Рейх закатывал глаза до боли, а каждая клеточка его тела чувствовала непереносимое удовольствие. Отдышавшись, он почувствовал, как его руки отпустили. Россия перевернул его на спину и уставился своими невозможно-синими глазами до ужаса виновато. Рейху не требовалось объяснять, о чём он думает. — Мне всё понравилось, — он улыбнулся облегчению, что разлилось по чужому лицу. И я даже не против повторить, знаешь? Россия магнитом притянулся к его лицу и поцеловал — тягуче, сладко. Рейх, прикрывая глаза, ответил. А потом Россия уснул, нелепо уткнувшись губами и носом Рейху в щёку. Его волосы лезли Рейху в глаза, но он не стал их убирать, поглубже вдохнув приятный запах россиюшкиного шампуня. Как, чёрт возьми, соблазнили его, если соблазнял он? У Рейха слиплись глаза. Он успел только подумать, что всем доволен, как провалился в сон. А на следующее утро он проснулся от вкусного запаха с кухни, и абсолютно точно осознал, что ничего не хочет менять.