Добыча

      Нечто тёплое внутри стремительно уходило, заполняя тело холодом. С кряхтением, лёгким кашлем и отдышкой, но Макаку удалось перевернуться, чтобы единожды глянуть на себя, и снова сомкнуть веки. Он не знает, откуда идёт кровь, но уже вся куртка, какой бы плотной она ни была, пропиталась алым. От влажной одежды тело обдавало ещё большим холодом. Узнать, где находится рана, по боли кажется невозможным, дикий мороз окутал всё трепещущее тело своими жёсткими объятиями. Пальцы рук от холода онемели, а шерсть никак не способствовала сохранению тепла. Только если делала хуже. Пропитанная кровью шёрстка также оледенела, шелушилась и трескалась, как и застывшие росинки слёз у глаз. Моргание давалось всякий раз с болью, ресницы уже давно покрылись налётом инея. — Холодно… Как же, мать его, холодно, — с потрескавшихся губ слетают дрожащие слова, а при их выдохе в воздухе больше не возникает пар. Если только от уже остывающей собравшейся лужицы крови, пропитавшей одежду и снег. Рана закрылась, и если не рыпаться, через какое-то время можно попробовать встать, если, конечно, Макак не потеряет сознания от переохлаждения раньше. Уже долгое время в лесу не доносилось шепота, так сильно напоминающего завывание ветра или стонущих ветвей тонких, как кости, деревьев. Каждый вдох давался с трудом, с большим трудом. Нос окоченел, вдыхать получается через раз, но от подозрительного звука весь воздух будто выбили из лёгких резким ударом, а сделать повторный вдох уже кажется невозможным. Прозвучал скрип снега не так далеко. Выглянувшая из норки полёвка любопытно обвела местность взглядом. Шёрстка её была пятнистая, тёмная, только этот факт заставил Макака расслабиться и вновь сосредоточиться на своём плачевном положении. Тонкие деревья его ни за что не укроют, кроны деревьев, напоминающие тонкие пальцы, тоже. Сил на магию также нет, её осталось только для самого минимума, заживления ран. Даже боль сейчас была желаннее, чем пронизывающий все тело холод. Так он смог бы найти раны, залатать себя, но всё, что остаётся — лежать неподвижно, как раненая антилопа. От такого уничижительного сравнения он, по сути, недалеко ушёл, и эта мысль заставила предательски хмыкнуть. Прислушавшись, Макак понял, что не слышит ни звука. Прозрачная вуаль накрыла весь лес ненарушаемой тишиной. Кажется, что даже сохранившаяся здесь редкая живность притаилась. Это заставляло насторожиться посильнее, чем от самых громких звуков. В этой тишине скрип снега от приближающих шагов прозвучал как раскат грома, а бояться заставил как настоящего ребёнка, спрятавшегося под одеялом от нерадушной погоды. Вот только одеяла нет, и он не ребёнок, а вместо грома к нему приближался настоящий кошмар. Вместе с наступающими шагами начал доноситься и шепоток, этот ужасный шёпот, который заполнял всю голову, не позволяя нормально мыслить. Когда перед взором явился он, с пропитанной насквозь кровью одеждой, точно чужой, Макак напрягся всем телом. Неожиданное тепло вновь просочилось, но секундное замешательство сменилось ярким желанием завыть от горя. Рана снова открылась, и глаза, голубые как небо, но сверкающие холодом вечной зимы, смотрели насмешливо-заинтересованно, не предвещая ничего хорошего. Едва подвижными пальцами Макак убрал отросшие волосы, прилипшие к сухим губам. Прежде чем вымолвить что-то своим ослабшим голосом, он позволил себе откашляться. Единственный зритель — это обезумевший Король Обезьян, которому всё равно, как будет встречать свою кончину старый друг. Когда он разомкнул сухие губы, те сразу потрескались, открывая старые раны. — Охота окончена, да? — удручённо спрашивает Макак, зажав кровоточащий бок, пытаясь приподняться на несгибающихся локтях с земли и прислониться к тонкому стволу дерева за спиной. Сунь Укун на чужие слова сверкнул зубами, растянув губы в подобии улыбки, которая напоминала оскал хищника. Сжатые кулаки Мудреца хранили на себе алые разводы, а пальцы от налёта грязи и крови были чернее чёрного. Каждый сделанный шаг в сторону развалившегося на снегу Макака, который сейчас напоминал больше тряпичную куклу, чем себя самого, сочился уверенностью. С каждым шагом в свою сторону Макак усерднее пытался отползти назад, пока не стало ясно, что дальше некуда. Путь перегодило дерево, а подняться сейчас кажется непосильной задачкой. До этого укрыться от чужого взора удалось по чистой случайности, больше такой возможности не подвернётся. От понимания этого хотелось выть, закричать во всё горло о несправедливости. Но всё, на что хватило сил, это с колющей болью зажмурить глаза. Тёплые, такие нежные руки прикоснулись к подбородку Макака, заставляя того приподнять лицо и взглянуть на ублюдка, который этими же руками некогда сжимал ему горло. — О нет, конечно нет, милый, — говорит, словно сочится яд из жала, любовно Сунь Укун. — Как же я могу избавиться от своей дорогой игрушки? Мне некем тебя заменить, — а улыбка нежная-нежная, до приторности. Пальцы с подбородка переместились узорной дугой к шее и ниже. А холодный взгляд голубых очей прожигал лицо Макака, с интересом разглядывая каждую ссадину, каждый новый оставленный шрам. — Тем более, я так и не выяснил, где ты прячешь мальчишку, — от упоминания МК горло Макака спёрло, а глаза непроизвольно расширились. От такой реакции Сунь Укуну стало только веселей. — Может, он будет даже повыносливее тебя, тогда я буду точно знать, что старую игрушку можно сбрасывать в утиль. Тёплые пальцы опаляли замершее тело, заходя под ворот куртки. Непонятливо глянув на Мудреца, всё, что он увидел, — это непроницательную холодную маску вместо лица. Настоящая сосредоточенность, изучение оставленных самолично алых следов, словно тело Макака — это его личная карта, по которой можно следовать. А Сунь Укун и следовал. Потянув хвостик молнии вниз, пальцы исследовательски стали бродить по телу. Медленно, тягуче, словно пытаясь распробовать происходящее, вырисовывает каждое углубление заживших и ещё свежих ран, открывая их, заставляя корчиться от боли и сжимать в кулаках перепачканную в бордовом одежду Мудреца. Руки Укуна были горячими, опаляя настоящим жгучим жаром те места, к которым он прикасался, как если бы на месте прикосновений возникали ожоги. Или же это действительно открывшиеся раны, Макак уже не разбирал, всё, что он чувствовал, это боль, боль, боль. Она заполняла сознание, застилала глаза красной пеленой. Изо рта неконтролируемо вырывались стоны и крики, а Сунь Укун только забавлялся, глядя на это с улыбкой и любовно сощуренным взглядом. — Неужели нравится? — звучит ласковый голосок. Сосредоточиться не удавалось, частички магии плескались на кончиках пальцев, норовя ускользнуть насовсем. Окаменевшие пальцы сжались в кулак, и, сосредоточив всю магию и силу в одной руке, Макак замахивается. Удар попадает ровно по переносице Мудреца, даже тот не ожидал такого, отшатнулся. Заинтересованно ощупав свой нос, проверяя, не почудилось ли ему, сразу с хитрым прищуром глянул на взволнованного Макака. — Так и знал, что нравится. От удара на чужом лице не осталось ни ссадины, но настроение у Мудреца заигралось нещадно. В нетерпении подскочив к застывшему Макаку, Укун с сладкой улыбкой на устах недобро сверкнул ледяными глазами. — Ты такой бойкий. Такой зубастый. Такой красивый у меня, — с придыханием тараторит он, прежде чем прильнуть к лицу Макака. Жаркий выдох опалил щёки, а когда пасть Мудреца раскрылась, на секунду показалось, что тот сейчас вгрызётся Макаку в лицо. Но тот лишь вывалил наружу язык и длинной полосой прошёлся от подбородка до щеки, подбирая капли крови от царапин, пот и пыль. От влажного следа холод нещадно полоснул по лицу, и даже шерсть не стала преградой для беспощадных морозов. Любые попытки оттолкнуть навалившуюся тушу, ощущавшуюся прижимающим к земле валуном, оказывались провальными, а для самого Укуна это выглядело не более, чем трепыханием под ним. Влажный язык вновь прошёлся по лицу, уже собирая давно застывшую кровь под носом. Сомкнутые глаза и попытки абстрагироваться от происходящего не помогали. Влажные следы на лице чувствовались отвратительно. Неожиданный хриплый голос перебил любые мысли Макака. — Как думаешь, долго ты ещё у меня протянешь? Слова звучали с толикой игривости, будто выброшенные на ветер, но когда пасть с рядами отблёскивающих зубов приблизилась к шее, Макак почувствовал, как из-под него уходит земля. Вот уже острые ряды накрыли пульсирующую в такт сердцебиению шею, и, казалось бы, Сунь Укуну ничего не стоит закрыть сезон охоты на этой ноте. Но зубы сомкнулись слабо, как на пробу, прежде чем сжать сильнее, уже пробивая кожу. Паника застелила глаза алым маревом, а бурлящая кровь охотно хлынула в пасть зверью, так блаженно вцепившемуся в его шею мёртвой хваткой. Уже панические попытки оттолкнуть от себя тяжёлое тело делали всё только хуже, шатающая голова Укуна тянула вместе с собой и зажатую шею, разрывая её и делая раны глубже. Попытки вскоре остановились, ведь это только приближало кончину. Безоблачное небо стало размываться от слёз, а затмивший глаза алый туман стал ярче любого дня. Внезапно укус углубился, и, казалось бы, вот сейчас Король Обезьян окончательно сомкнёт свою пасть на его горле. Разорвёт трахею и сосуды, горло заполнится жидкостью, Макак не сможет ни вдохнуть, ни выдохнуть, а только захлёбываться, пока его голову отделяют от тела, как курице на скотобойне ножом. Но Укун лишь сильно потянул зубы на себя, делая раны шире. Всё тело пульсировало, шею тянуло пронизывающей болью, такой острой, такой всепоглощающей сознание, а ощущение, как нечто влажное стекает по ключицам, добивало. Вслед за болью последовало нечто непонятное. Сунь Укун разомкнул пасть с булькающим звуком и, не обождав и секунды, сразу прильнул к шее вновь, но только не зубами. Жаркий и влажный язык стал собирать стекающие струйки крови у ключиц, одним размашистым движением добираясь до самих ран. Остановившись у шеи, тёплое дыхание стало опалять жаром, охватывающим тело Макака. Слизывания были ласковыми, вдумчивыми, иногда бороздили щели раны до жгучей боли, затем возвращаясь обратно в аккуратный темп. Неожиданно горячие губы прижались к истерзанной шее в долгом засосе. Хвост вывернулся дугой, а прошедшая неконтролируемая волна тёплых мурашек по всему телу заставила сладостно выгнуться в спине. Тёплые руки Мудреца огибали бёдра, уходили к рёбрам и поглаживали плоский живот, больше не бороздили раны. От приятной истомы, ощутившейся на мгновение намного ярче, чем вся та поглощающая боль, разум накрылся дурманом, которому так отчаянно хотелось отдаться. Забыть о происходящем сейчас в налёте чувств. Стекающие с губ стоны стали слаще, протяжнее. Холод отступал, заполняя естество Макака таким нужным теплом от склонившегося тела над ним и от палящих рук, как заблудшие путники бродивших по телу Макака. Разомкнув глаза, он глянул вниз, на так любовно облизывающего его Короля Обезьян. А увидел он обезумевший взгляд, сосредоточенный точно не на происходящем здесь. Язык ловил каждую стекающую капельку, а из-за активных действий кровь не переставала подступать, не давая возможности ране закрыться. Укун продолжал собирать во рту кровь и с голодным причмокиванием громко сглатывать. Только сейчас вместо шума в ушах Макак смог услышать все эти влажные звуки, будто обезвоженный человек в засуху пытался напиться. Тошнота подошла незаметно, от вида обезумевшего Сунь Укуна и влажной пытке на его шее стало воротить. — От… Отпусти… В ответ прозвучал протестующее мычание и тихое рычание. — Я сказал… Отпусти меня, бешеный ублюдок! — прохрипел громче Макак, предпринимая новые попытки отбиться. От одного такого удара под дых Мудрецу, тот разразился кашлем, подавившийся. С чужих губ сорвались капли слизанной крови, разведённой со слюной, пачкая подбородок и капая на одежду и оголённую грудь Макака. Недобро сощурившись, Мудрец, смотря в чужие глаза, облизывается, убирая кровавый след под губой. — Всё ещё бойкий. Хорошо… Кровь продолжала поступать из открытой раны на шее, пачкая открытую грудь тонкими струйками алой жидкости, след которых провожал взглядом Укун с всё ещё приоткрытой пастью. Всё тело Короля Обезьян было под напряжением, вот-вот готовясь напрыгнуть вновь и уже не щадя растерзать слабую тушку. Внимательный голубой взгляд переместился на самого Макака, в глубокой задумчивости над его просьбой остановиться. Не в силах нормально приподняться хотя бы на локтях, Макак дрожал на земле, как осиновый лист, от контраста разгорячившегося тела и морозящего завывания. В воздухе смердел запах свежей крови, заставляющий корчиться от отвращения и вновь подступившей тошноты. Дышать получалось только обрывисто, и каждый новый вдох отдавался болью от холодного воздуха в лёгких. Тёмная одежда удобно скрывала бордовые пятна, но уже изрядно собравшаяся лужица крови под дрожащим телом говорила ярче всех о имеющихся ранах. На такую картину Сунь Укун задумчиво хмыкнул. — Как я говорил, мне некем тебя заменить, — тихо произносит Мудрец будто самому себе. Затем, уже с хитрой улыбкой, улавливая на себе заплывший взгляд, более бодро продолжает: — Но знаешь, может, тот угнавшийся за тобой щенок будет более интересным? Станет игрушкой лучше тебя. Ты так не считаешь? — с широкой улыбкой спрашивает Укун, наслаждаясь видом вмиг напуганного Макака. — Но пока я не хочу это проверять. У меня есть ты, а значит, мы можем продолжать игру снова! Но однажды, когда мне всё наскучит, я начну новую игру и найду другого игрока. Как бы далеко ты ни спрятал мальчишку, я всё равно его достану, это только вопрос времени. Отшатнувшись, Макак оторопел. — Так что, мой дорогой старый друг, — выдыхает Укун, вставая поодаль от лежащего на земле Макака, — лучше тебе продолжать быть таким же бойким. Рвать на себе шерсть, чтобы игра мне не надоела. И с произнесёнными словами Сунь Укун вежливо кланяется, с такой же сладкой улыбкой и сверкающими инеем глазами. В один прыжок он уже оказывается у чёрта на рогах, пока Макаку приходится находиться и дальше в одном положении, терпеть боль, и обдумывать дальнейший план действий. Ему дали отсрочку, но как долго она будет действовать, он не знает. Его личный капкан уже давно сомкнулся, но перестать барахтаться Макак не может. Зубастая пасть хищника только и ждёт, когда можно будет окончательно сомкнуться на шее своей жертвы.