один

у камисато аято стоит на старую лицу. пятисотлетнюю каргу с лицом куртизанки, раздирающую ногтями все диваны в комиссии. отодрать бы тебя, думает аято, смотря ей прямо в глаза. ему четырнадцать, ему нравится её тело, ему хочется извести её, как столетней войне. чтобы у неё глаза иссохли от соли, чтобы из носа шла кровь, чтобы молниями ей поотрубало руки. чтобы великая гудзи валялась у него в ногах и своими острыми щелками смотрела снизу вверх. он считает это влажной фантазией. сном, от которого тело бурлит кипятком и член истекает спермой и смазкой. аято никогда не кричал её имя во сне или мастурбируя, никогда не хотел поцеловать — разве что залезть в рот и откусить язык. — гудзи яэ, — говорит он, поднимая глаза к улыбке красных губ. — м? когда мне будет двадцать семь, я трахну вас в храме, пока прихожане будут молиться нашей всемогущей сёгун. раздвину широкие бёдра, выебу в пизду, в задницу, в рот, чтобы ваш голос продирался сквозь плотно сомкнутые клыки и врезался в уши людям. чтобы мой сухой член был измазан в смазке внутри вас, судорожно сжимающей его и кричащей, как няня, которую трахают в саду каждую среду в три часа ночи. — буду рад увидеть вас в имении камисато снова. поклон. пора уйти в комнату, закрыть сёдзи и дрочить час подряд, думая о старой лисице, которую он несомненно выебет в двадцать семь — когда сравнится во власти и силе, когда убить её своими руками будет так же возможно, как погладить бездомную кошку.