возле вашего костра

Они снова говорят о Люси. Если им нельзя делиться планами, нельзя делиться доброй половиной своих мыслей и чувств, у них остается хотя бы это. Джонатан не слишком хорошо знал ее живую, и Мина охотно вспоминает их с Люси маленькие детские приключения, когда он лежит с ней под одним одеялом, слишком усталый, чтобы спать. Но чаще и чаще мысли Мины касаются того, каково быть Люси мертвой — а паче того не-мертвой. — Я всё думаю, — шепчет она, щекоча губами их сплетенные ладони, — а вдруг Джек ошибся насчет той женщины с черными волосами? — Мы все читали его описания, Мина, ошибки быть не могло. Что-то настолько поглотило ее душу, что даже… — Но Джонатан, послушай! — Она энергично приподнимается на локте. — Если ее душу пришлось отпускать в Рай, значит, до тех пор она была заперта в теле Люси. Как мы можем быть уверены, сколько она видела и слышала? И в том, кто говорил с Артуром? Ведь перед смертью Люси была здесь попеременно с этой, второй… Джонатан сжимает ее ладонь. — Пожалуйста, давай не будем об этом. — Если бы с тобой что-то случилось, они бы твой собственный голос назвали уловкой носферату. — Хорошо, родной. — Она послушно ложится обратно. Ее глаза расширяются, впитывают отблеск луны из окна. — Мне не страшно, я знаю, что с вами я в безопасности. Просто… хотелось бы знать наверняка. — Знать наверняка — это для Профессора, — поводит плечами Джонатан. — Есть вещи, которым лучше просто положить конец. Плач и проклятия обезумевшей матери из деревни, волчий вой, а затем тишина. — Будь я с ними в том склепе, тоже бы помолился. — Или принял бы у Артура кол? — Мина смотрит почти испытующе. — Почему нет? У меня в таких делах чуть больше опыта, — усмехается он. Тут же спохватывается, укрывает Мину поплотнее: — Как ты спокойно об этом говоришь, я сам забылся на минуту. Тебе правда пора бы уехать. У тебя уже месяц как учебный год. — И верно. Все лето работала, готовилась каждую минутку, пока Люси с матушкой ездили по делам, а теперь… здесь у нас этикет как на другой планете. Тоже чувствуешь? — Угу. Каждый день. Говорим друг другу и больше и меньше, чем весь остальной Лондон. — Ничего, я и с вами не разучусь подавать чай. Тренироваться на женихах Люси — одно удовольствие, Квинси для всего находит комплимент! Она смущенно хихикает и пододвигается поцеловать Джонатана. Он хмыкает и отвечает на поцелуй, давая понять, что не сердится. Будто он смог бы ее ревновать, когда она так мягко лучится рядом на подушке. Ее даже здесь любят меньше, чем она заслуживает. Мина отрывается от его губ, но остается рядом. Все в ней невыносимо родное, от запаха ее пушистых волос до того, как плавно меняется фактура кожи , когда Джонатан ведет пальцами от виска к округлой щеке. — Как я жил без тебя тот месяц, — беззвучно шепчет он, но Мина слышит, льнет к нему снова, целует так, что ноют губы: я здесь, я здесь. Наконец она дает ему вдохнуть, чертит пальцем круги над его легкими и сердцем: — Муж мой, прежде чем ты меня отошлешь… — Да? — Сейчас он готов на что угодно. Если она попросит, любой секрет Ван Хельсинга соскользнет с его языка. Ресницы опущены, но улыбается она почти без смущения: — Может ли это стать нашей первой брачной ночью? Джонатан холодеет. Смотрит на нее издалека, из скорлупы своего застывшего лица, не в силах ответить. Ты не понимаешь. Родная, если я дам себе присмотреться к твоим губам, если та темная тяга снова поднимется во мне, как желчь, я сойду с ума насовсем. Мина чувствует заминку. Серьезнеет. Когда она поднимает глаза, в них только тихая мольба. — Я не знаю, когда мы свидимся снова. Если в этот раз судьба разведет нас окончательно, если мы никогда больше не согреемся в одной постели… мне было бы утешением носить частичку тебя под сердцем, — едва слышно заканчивает она. — Знаю, такое решение всегда остается за мужем. Джонатан, милый, я могу лишь попросить. Это ведь единственное, чем я сумел бы сейчас ее утешить. — … хорошо. — Не давая жене шанса переспросить, Джонатан прижимает ее ладони к своим щекам и закрывает на секунду глаза. — Хорошо, любимая. С нашим наследством она вырастит ребенка даже без отца. А может, выйдет со временем замуж за кого-то более честного. Она пристально смотрит на него, прежде чем продолжить. Опускает обе руки ему на грудь, разглаживает его вечно чуть сутулые плечи, пока они не касаются подушки. — Ты устал за сегодня. Давай я сперва помогу тебе собраться с силами, можно? — Мина… — но она ласкова, безмерно ласкова, как и всегда с ним. Она садится рядышком, гладя его сквозь пижаму, и Джонатан сжимает зубы от тепла чужой руки в паху. Я не буду думать о пробелах в дневнике. Здесь только мы. Только я и моя жена. Здесь не тлеет камин, голова не кружится от вина, по колену не барабанят его когти... В пижамных штанах становится тесно, и Джонатан не уверен, что это руки Мины тому виной. Он берет жену за запястье, молясь, чтобы вышло не слишком резко: — Достаточно. Думаю, дальше я смогу сам. Вдогонку вырывается заученное, трусливое, ненавистное: — … спасибо. Мина кивает, счастливая и гордая собой. Прихватывает резинку его штанов, тянет на себя — осторожно, трепетно, как поднимала бы фату на нормальной свадьбе. Господи, за что ты мне такая. До колен. До щиколоток. Мина выпутывает его ноги из штанин, краснея как яблочко, складывает штаны по швам и кладет у спинки кровати. Оборачивается к Джонатану с кокетливой выжидающей улыбкой. Ее глаза снова полнятся лунным светом. Мельком увидев свою наготу на фоне белой кружевной ночнушки, Джонатан закидывает руку на глаза. Сердце колотится, будто он задел горячий чайник. — Сейчас. Сейчас я, прости... Сверху его руку слегка вжимают в переносицу: — Все в порядке. Не смотри. Ее колени находят опору возле его бедер. Второй рукой Мина ведет его — Этот циник Сюард сказал бы, что как слепого котенка к миске. Там все кажется сплошным, как стена. Тверже, чем он ожидал. Вот, значит, куда встало ребро Адама, нелепо проносится в голове. За кудрявым жестким пушком между ног Мины наконец отыскивается податливая лунка, но она кажется совсем неглубокой. Джонатан клянется себе, что в любых других условиях почитал бы про это заранее. Поспрашивал бы. Запах Мины заполняет всю постель Не тот, к которому Джонатан привык, но каким-то образом в этом запахе он тоже узнает ее тело. — Да, — довольно вздыхает Мина, отыскав нужный угол. Медленно и вязко ее тепло обволакивает Джонатана, как загустевший мед. Пару мгновений он не чувствует границ своего тела, но Мина уже поднимается обратно, освобождая его, пусть не до конца. Секунда прохлады, а потом снова вниз, в полное тепло. Успокойся. Успокойся. Она себя бережет, она молодец, у нее эта медлительность —не издевка… Джонатан отводит руку с лица. Видя это, Мина деликатно накидывает край ночной рубашки на то, что происходит между их телами. Она так старательно держит осанку на подъеме и спуске, что у Джонатана екает сердце. — Колени… не болят? — Она молча мотает головой. Она же не может так до самого конца. Так дети не делаются. Наверное. — Погоди, давай поменяемся местами. Мина улыбается шире. — Все в порядке, правда. Мне и так удобно, милый... Она прижимает его запястья к подушке, наклоняется достаточно близко, чтобы перед поцелуем Джонатан заметил красные отблески в ее глазах: — … милый друг Харкер Джонатан. Нет. Нет, нет, нет, нет, нет. Между чужих губ он слышит свой возглас смазанно, как под водой. Дергается вслепую, но над ним только смеются, ловят бедрами его рывки. — Этак мы еще не пробовали, а? Граф — а это его, его оскал на лице Мины — не дает себя спихнуть, как бы Джонатан ни рвался. После пары минут борьбы Дракула ловит его скрюченные пальцы на полпути к своим глазам. Смотрит искоса: — Поднимете руку на родную жену? — Изыди! Дракула отталкивает руки Джонатана и, прежде чем тот успевает вцепиться в графа снова, зажимает ворот ночной рубашки в круглых кулачках Мины и разрывает ее сверху донизу. Приспускает половинки до локтей, обнажая голые плечи и… — У вас говорят, муж не должен видеть жену голой даже после свадьбы. А гости мужа? На несколько ударов сердца Джонатан задерживает дыхание. Всем телом слушает тишину за дверью спальни. Ни шороха, ни голосов, ни шагов. Если бы он не был уверен, с кем говорит, то эту улыбку — спокойную, довольную, одними губами, — приписал бы Мине. Лучше бы он и дальше скалился. Они оба знают, что снова Джонатан не закричит. — Скажи мне, что ее здесь нет, — выдавливает он после паузы. — Что значит нет? Вот она, плоть и кровь, — граф разводит руки в стороны, переносит вес так, чтобы груди качнулись перед лицом Джонатана. Тот закрывает лицо руками и почти скрипит, как старое дерево. Дракула отдергивает его ладони от лица, передразнивает: — Только я и моя жена. На сей раз он в полную силу вжимает запястья Джонатана в простыню, быстро разгоняется. В горле пересыхает, но слезы текут и текут по вискам, будто Мина тоже плачет через него. Ее глаза совсем сухие, и красные огоньки, как тогда, заливают остальной мир чернильной мутью. Господи. Господи, лишь бы она не поранилась, лишь бы мы друг другу ничего не сломали, лишь бы никто сейчас не открыл дверь, я переживу остальное, тогда же пережил… — Она и впрямь вас любит, — голос Мины в устах графа звучит так низко, что у самого Джонатана болезненно сжимаются связки. — Что? — Красный взгляд ненадолго отпускает его, комната возвращается в фокус. Вместо ответа Дракула указывает глазами вниз, туда, где сбившаяся вокруг их тел ночная рубашка намокает не только от пота. — Не жена, а полная чаша. Он не понимает, не хочет понимать. Внизу живота и без того копится до тошноты знакомое чувство. Джонатан лежит как истукан, чтобы не начать двигаться у него на поводу. Мина этого не перенесет. Ее собственные колени дрожат на каждом взмахе бедер, тело давно выбилось из сил. Но теперь от самих бедер идет другая, встречная дрожь. Разрастается, затихает… — Вам стоит знать, Джонатан, — его тон, смешанный с ее сбитым дыханием, — некоторые женщины во время развязки плачут всегда. Насмешливая, будто прощальная улыбка: — Твоя Мина из таких. Красные огоньки гаснут. Мина всхлипывает своим голосом: — Джонатан!.. Ее выкручивает судорога, тело сжимается до самого нутра, и у Джонатана заходится сердце. Несколько кромешных секунд их бесконтрольно наталкивает друг на друга в темноте, как останки кораблей. Опомнившись и увидев лохмотья на месте ночной рубашки, Мина падает мужу на грудь с воплем, который слышит, должно быть, все здание. Джонатана хватает не шарахнуться от горячей липкой кожи поверх своей, накинуть на них обоих одеяло, прижать к себе растрепанную макушку жены. — Мина, Мина, милая… Она не отвечает. Он переворачивает ее закатившимися глазами к потолку, слушает дыхание —жива, слава Богу, жива, хоть и без сознания. Он вспоминает, как дышать самому, зарывается лицом в соседнюю подушку. Джонатана Харкера здесь нет. Он разбился под окнами замка на трансильванских скалах. Он не касался своей жены, он вообще не связал ее браком с собой. Джоната — Дверь гулко влетает ручкой в стену от удара снаружи. Сюард стоит в проеме без галстука и в одних носках, переводя взгляд с Джонатана на бескровное лицо Мины. — … какого черта. Что с вашими волосами. — Поднимайте Ван Хельсинга, — бросает Джонатан. — Скажите ему, что Мина… — но Сюард уже мчится обратно по коридору, поскальзываясь на своих полах. Джонатан свешивается с кровати и ревет в распахнутую дверь: — Скажите, что его чертовы секреты погубили душу моей жены!!! Снизу, со дна мироздания, ему вторят крики Ренфилда.