Пусть мир подождёт

— Кира? — свистящим, ласкающим шёпотом на ухо. Тот, к кому обращаются, сходит со сцены, незримый для сотен глаз: занавес на четверть часа сокрыл их от зрителей. Только взгляд всё ещё острый, насмешливый, самодовольный — как будто бросающий вызов. Ну что ж, давай в игру сыграем, или как там ещё поёт Эл, в чьей голове сейчас — никакого сценария и ни одной вразумительной мысли, туманность, error, пустота. Шаг — бесшумно прильнуть ещё ближе. Кира словно бы позволяет касаться чувствительной кожи на шее дыханием, а затем мягко — уверенно и безошибочно — заводит руку назад и сжимает, лаская, уже сам. Актёры ансамбля проходят, кружат возле них и, наверное, видят, но вряд ли они сейчас смогут остановиться. Эл — Яр — подаётся вперёд и царапает кожу губами, пока всё пульсирует там, где его продолжают держать сквозь неплотную ткань мягких синих штанов. В этих ролях они каждый раз распаляются в одно мгновение. — В гримёрку, — командным, чуть сбившимся голосом. Не застонать, не вздохнуть, не позволить ему понять, что контроль на его стороне и что он ведёт в счёте; едва-едва вжаться в его ладонь, опалить ухо непререкаемым: — Саша, немедленно. — Да, мой продюсер, — он тоже выходит из образа, фыркает, взгляды встречаются, пальцы рук переплетаются ярким безмолвием предвосхищения. На дне почти не моргающих глаз — чернота зрачка, полубезумие, тёмные искры огня, и они жмутся друг к другу весь долгий путь до двери, кое-как балансируя на самой грани. Звуки чужих голосов тонут в зыбком тумане — они не услышат, пусть даже им вслед закричат. Шаг. Последний. Дверь хлопает, отрезая их от всего мира. Нет времени продолжать эту игру, обоюдно дразнясь, сходясь в танце вокруг неизбежного, когда в их распоряжении — самая малость антракта; хотя — догадка мелькает одновременно у них двоих — они смогут остаться наедине, пока Миса и Рэм будут заняты встречей, дуэтом и сделкой. — Пусть мир подождёт, — шепчет Эл ему в губы, пока его главный, единственный враг ещё больше спутывает и без того всклокоченные волосы, без тени нежности царапает кожу головы. Втиснуть колено между ног, почувствовать силу его нетерпения, когда тот с шипением сомкнёт пальцы на горле, будто желая убить уже прямо сейчас, без всякой помощи богов смерти. — Мы только вдвоём. Господи, Саш, как я хочу спеть это, не дожидаясь дуэта… — Всё правильно, Эл, я твой новый бог, — губы кривятся в недвусмысленном оскале, и наконец языки, тени, сущности соединяются. Кира мгновенно ныряет рукой сразу под бельё, благо с костюмом Эл это не составляет никакого труда, а свободной творит на чужой голове хаос, будто желая проникнуть под кожу и спутать все мысли и нити догадок. Он сам — безупречен от прядей волос и до кончиков ног; он впивается в чужой рот, повторяет языком кромку зубов, неудержимо толкается внутрь в едином ритме с ладонью внизу. Идеально. И, точно подкошенный, Яр падает на колени, боясь, что и этого хватит — одних поцелуев и рук, но вот так, в этих образах, в этой истории, в этой гримёрной все чувства предельно обострены. Возится с ремнём, наконец тянет молнию — Саша нетерпеливо рычит, давит на плечи, его роль Киры не оставляет шанса на смену «раскладки», но в этот миг она единственно верная. Эл сам стремится растаять здесь, у ног противника, преклониться в обманчивой кротости, чтобы затем лишить его остатков выверенности и довести до черты, и Яр даже не думает сопротивляться. Сознание выверну так, что, сгорая, лишишься ума, звенит в мыслях. Мгновение — язык проходится по члену раз, другой, всё-таки дразнит, пока Саша отклоняется назад, куда-то к стене, вместо желанных волос — и пускай это парик — стискивая пальцами лишь воздух. Мгновение — язык очерчивает головку, и перед глазами — размытые пятна, и самоконтроль летит куда-то к чертям; Яр уверенным, тысячу раз отработанным движением мягко впускает член внутрь, расслабляя горло, удерживая Сашу за бёдра, а тот только бормочет что-то бессвязное (удовлетворённый тем, как оно звучит, Яр принимает это за комплимент), вбиваясь в горячий и влажный рот, фиксируя руками голову. Стонет, притом в голос; Яр улыбается, насколько может, и стонет сам — этот звук отдаётся несильной вибрацией, о чём он прекрасно осведомлён. Пальцы скользят назад, к Сашиной спине и чуть ниже, едва намекая на прикосновение (оба сейчас не готовы, но он лишь обводит края, вызывая в сознании всплеск сотни воспоминаний), и Саша выгибается, на миг запрокидывает голову назад, и его хрипы льются мелодией, в этот момент — несравнимой ни с одной из его арий. В тебе растворюсь… Теперь чудится, что этим смыслом наполнена каждая строчка их взаимодействий, а может, оно так и есть. Саша вдруг ускоряется, на его лбу проступает испарина, в остекленевших глазах — пустота; Яр ласкает теперь уже внутреннюю сторону его бёдер, и челюсть немного сводит, колени ноют от чересчур резкого столкновения с полом, но это неважно, его — их двоих — ведёт, сердце стучит в висках, а пожар в голове разрастается, и наконец Саша рывком выходит и парой движений доводит себя до финала, выплёскивается себе на руку. Яр не отводит глаз, будто заворожённый тем, как пара капель оказывается на полу, а затем их становится больше, но оба костюма, конечно, чисты; его Лайт идеален, как прежде, исключая — пока ещё — неподобающий вид и неровный румянец, окрасивший щёки (Яр каждый раз этим любуется). Вслед за ним он и сам легко пересекает черту — ему тоже хватает всего ничего. Пресекая занудство, грядущее и неизбежное (тот вечно ворчит после того, как они делают это в гримёрках, хотя, разумеется, всё это — явно неискренне, только игра), Яр целует его уже мягче и медленнее, почти невинно, от огня, что пылал, остаются лишь искры, и оба немного дрожат. — Ты знал, что так будет, ещё когда занавес опускался, — подмечает Саша, немного прищурившись, когда объятия размыкаются. О, ну конечно же, Яр на это рассчитывал. В конце концов, строчка о том, что ты будешь наказан, просто не могла звучать ещё более возбуждающе и двусмысленно, а она была, на минуточку, в первом акте, и в его финале, когда они, ещё не встретившись, спорили, кто из них справедливость, этот огонь раскалялся неостановимо. — Но нам нужны салфетки, уйди. — Вот сейчас очень романтично было, я прям растаял, — поддевает Яр, вскоре потягивается, хрустит суставами и наконец отступает. Мелодия «Грёз любви» доносится до них двоих сквозь всё тот же туман — но это совершенно точно она. А ещё прямо за их дверью совершенно точно звучит крайне знакомое покашливание (не то чтобы всё это происходило впервые), и теперь они оба так явственно напоминают подростков, которых застали врасплох за их занятием очевидного толка, какое до этой секунды казалось им тайным. Прислушавшись, Саша беззвучно ругается — Яр читает слова по губам, и его мигом охватывает веселье, хотя столкнуться с Рюком, когда они выйдут, вне всяких сомнений, им предстоит вместе. — Ещё только раз, Ярослав… — начинает Лайт, наконец лишившись и малейшего изъяна в своём облике, но траектория этой подачи довольно знакома, а потому Эл не медлит с ответом: — Не то чтобы твои руки, Саш, ещё там были против, — парирует он, отражая удар. — Так что, знаешь, не надо тут… Саша, не изменяя себе, продолжает, но Яр, если честно, едва его слушает, концентрируясь на этих самых руках, поправляющих его кофту, немного съехавшую набок, и волосы, какие они же сами и привели в такой вид. Шинигами под дверью заходится кашлем сильнее: следом за Дашей вступает уже Вера, и времени до появления перед публикой Эл и команды, возглавляемой отцом Лайта, остаётся ещё меньше. Они в последний раз переглядываются, едва удерживаясь от того, чтобы поцеловаться вновь, и синхронно выходят к нему (все всё знают, и всё-таки лекции не избежать, но и это совсем не в новинку). Они снова видят друг друга уже на их новом дуэте — знакомстве, сближении, вызове и первом раунде схватки. Вначале — куда-то в зал, сдержанно, вскоре — пускай и по разные стороны сцены, совсем близко, глаза в глаза, ускоряя пульс и наслаждаясь смертельной игрой. Только в ушах звенит вовсе не гонг, а недавние стоны, проносится в мыслях Эл, и похоже, что Лайт ловит это сравнение, словно летящий мяч: в его взгляде в ту же секунду загорается нечто на стыке хладнокровия маньяка, упивающегося своей силой, и оголённой, ничуть не скрываемой страсти. Воспоминания намертво переплетаются с образами двух гениев, и голоса так привычно становятся чем-то одним, цельным, неразделимым. Шагнуть к нему, не сводить глаз, чего бы ни стоило — не проиграть. Если встал на ринг, так держись, возвещают они разом, только держаться хотели бы каждый миг — лишь друг за друга, во всех вариантах и смыслах (но эта деталь ускользает из текста либретто). Лавина схлынувшего огня с новой силой несётся к ним, и теперь они даже не делают вид, что реальность вокруг представляет для них интерес. Мгновение — Яр допускает почти безрассудную шалость и со значением косится куда-то чуть ниже его живота; но удар отражён — Саша будто случайно, едва ли заметно проводит рукой по губам, и его наблюдатель бессилен перед волной жара, поднимающегося к щекам. Они оба предчувствуют, что ничего не окончено. Ведь сейчас счёт между ними — пока ещё — равен. Игра продолжается.