Я знаю, что Вы не верите

Ніч дарує двом нам втому, Я і ти по всьому дому, Залишаючи сліди… Нужно, мила, йди сюди!

Его разум был затуманен. Изображение плыло перед глазами. Мысли запутывались в клубок и редкими утрами распутывались, давая просветы в оскудевшем сознании. Лиза. Лиза. Лиза. Девушка, очаровавшая его, и, в то же время, жестоко сломавшая. Предавшая. Утаившая. Он внутренне и рокотал от негодования, и прощал. Готов был забыть обо всех деталях, что мешали касаться её кожи до самой его смерти. Не отходить ни на шаг. Не отрываться от её губ, подаривших покой. Но её больше нет. Хотелось выть. Метаться. Спиться, в конце концов. Последние пол года прошли, словно в тумане. Память оставалась пустой. Новые воспоминания не появлялись, а старые стремительно блёкли. Все, кроме тех, что были связаны с Елизаветой Андреевной. Нет, никогда он не сможет забыть её... образ прекрасной музы, Мадонны, единственной и неповторимой, словно написанной для него только одного. Он боялся больше всего на свете её потерять, но не признавался в этом самому себе, и потому поплатился двойной ценой. Николай упал на колени и закрыл лицо ладонями. Протёр покрасневшие глаза. Сглотнул, пытаясь спасти иссыхающее горло. Холодный кафель больно напомнил о долгое время не заживающих синяках на коленях, которые потеряли цвет, но не перестали напоминать о себе пронзающей ноги болью при каждом прикосновении. Крик отчаянья прорезал трескучую тишину и отразился многоголосием эха. — Ну что Вы, Николай Васильевич? Что с Вами стало? Гоголь подскочил. Присмотрелся ко тьме, в очередной раз упрекая свой разум за фальшивые иллюзии. Ведь её нет. Надоело быть обманутым. — Я знаю, что Вы не верите. Это точно была она. Её голос, словно шёлк, окутывал мужчину. Вмиг залечивал покрывшиеся рубцами раны, дарил надежду, разбивал в крах обвинения о создании лживой, не существующей картинки. — Лиза? Первое слово, сказанное за долгое время отшельнического молчания, далось трудно и сухо. Голос предательски дрожал и хрипел. Вместо ответа он почувствовал руки, обвивающие его исхудалые плечи. Мягкие, тёплые и такие любимые. Да, это была она. Без сомнений. Без игр разума. Без обмана и иллюзий. Он был готов прильнуть губами к светлой коже, забывшись, словно в счастливом сне, но она успела увлечь его в поцелуй, легко приподнимая голову Николая за подбородок. Осознание отказывалось приходить, но слеза уже текла по впалой щеке. Слова лишними не были, но никто из них не находил, что было бы важнее действий в тишине. Их руки не знали границ, сминая чужую одежду, лаская тёплую плоть. Идиллия не нарушалась ничем. Лишь дополнялась становившимися всё более и более смелыми движениями, негромкими, но красноречивыми звуками. К чёрту магию, к чёрту обыденность, к чёрту светские устои. Простые поцелуи тоски перерастали в поцелуи страсти. На шее и ключицах девушки стали проявляться красноватые следы, которым предстояло ещё достаточное время заставлять носить их обладательницу французский шарф, завязанный в крепкий узел. К чёрту. Его пальцы игрались с завившимися русыми прядями. Губы продолжали исследовать тело возлюбленной, с каждой секундой доказывая всё больше и больше, что это не сон. Одежда мешала обоим, но полуприкрытые глаза не позволяли расправиться с ней. И лишь через время, когда для новых неудержимых порывов страсти не осталось места на их телах, с тканью было покончено. К чёрту. Взгляды стали постоянно встречаться. Его голубые и её каре-зелёные. В них был весь смысл, вся любовь, вся одержимость друг другом. И от этого ещё больше срывало крышу, и от этого ещё меньше они думали о последствиях. К чёрту. Близко, так близко, и так хорошо. Они были рядом, они были вместе. Они были единым целым.