Привязка эффекта

      — Скажи, приятель. Похоже, тебе не помешала бы помощь.       Уилсон встретил ухмылку Максвелла лицом к лицу, не утруждая себя скрыть ненависть в глазах. Что самое худшее может случиться, если Максвелл решит, что с него достаточно дерзости учёного, и исчезнет в том же клубе дыма, в котором и возник? Смерть, предположил Уилсон. Смерть была... действительно, действительно ужасной, и с опытом она становилась только хуже. И смерть от голода была хуже всего.       Тем не менее, иногда нужно было придерживаться принципа, чего бы это ни стоило. С другой стороны, его принципы не мешали Уилсону говорить открыто.       — Чего ты хочешь?       — Хочу заключить с тобой сделку, — сказал Максвелл с притворным весельем, как будто он не изрекал эти слова уже десятки раз.       Уилсон вскипел от злости. Ветер всегда дул против его парусов, но нынешний мир, к которому он пришвартовался, на данный момент был, пожалуй, самым худшим. Для начала, он был крошечным, таким крошечным, что Уилсон мог пересечь весь остров за один день. Помимо сморщенных веток и деревьев на бесплодной почве ничего не росло, даже цветы. Потребовались большая изобретательность и беготня за перекати-полем, только чтобы поддерживать огонь каждую ночь. Еда и кров были не более, чем безумными мечтами.       Или, точнее, их можно было заработать только через бесконечную череду сделок с дьяволом.       — Для этого есть слово, — заявил Уилсон, скрестив руки на груди. Он сомневался, что Максвелл отплатит чем-то худшим, чем слегка завышенная цена. — Вымогательство.       — Вымогательство предполагает угрозы. Всё, что я предлагаю тебе — это услуга. Ты волен заниматься своими делами где угодно, когда угодно, — взмахнув, Максвелл достал плетённую корзину, казалось, прямо из воздуха. Её точное содержимое было частично скрыто клетчатой тканью, но Уилсон уловил глазом несколько вкусных овощей, выглядывающих из-под краёв. — Если они тебе не нужны, я просто от них избавлюсь.       — Стой, — тут же сказал Уилсон, ненавидя себя за поспешность.       — Ты уверен, приятель? Уверен, что недоволен тем, что у тебя уже есть? Я бы и не подумал заставлять тебя делать что-либо.       Уилсон изогнул бровь, глядя на перекати-поле, плывущее по окружающей бесплодной местности и цепляющееся за край отвесного утёса, ведущего к океану, затем взял себя в руки.       Он должен был оставаться прагматиком. Требования демона об оплате всегда были довольно-таки просты: небольшие унизительные действия, которые обжигали гордость Уилсона, но всегда заканчивались, прежде чем могли по-настоящему её ранить. Иногда они её даже и не задевали, как, например, когда Максвелл внезапно попросил Уилсона назвать первую песню, которую тот мог вспомнить из детства («Горячие крестовые булочки», как оказалось), или, было ли там, где он вырос, много тутовых деревьев (не было).       Это не значит, что Уилсону должно было это нравиться.       — Может быть, в прошлой жизни ты был бароном-разбойником.       — Вряд ли. Я был совсем другим, — Максвелл наклонился ближе. — Как насчёт вот этого, приятель? Я дам тебе эту корзину, если ответишь мне на несколько вопросов.       Уилсон вздохнул.       — На сколько?       — Три — магическое число.       Они не могли сломать ему кости, какими бы не оказались.       — Идёт.       — Первый вопрос. Что было последним, что ты изобрёл перед своей предыдущей смертью?       Уилсон бросил на мужчину вопросительный взгляд. Разве ты и так этого не знаешь?       — Просто ответь на вопрос.       — Это был порох, — легко вспомнить что-то, что непосредственно стало причиной его довольно взрывной смерти.       — Второй вопрос. Как ты думаешь, до моего вмешательства ты был хорошим учёным?       — Я... — Уилсон облизал губы. — Я думаю, что подавал надежды.       — Третий вопрос. Почему ты жил совсем один в своей маленькой хижине?       Желудок Уилсона сжался.       — Потому что я хотел.       — Что ж, — медленно, ухмылка Максвелла вернулась. — Полагаю, я не уточнял, что ты должен был отвечать честно.       Уилсон покраснел. Это было честно, подонок! Но к чему зря злиться? Разве ему было дело до того, что думает Максвелл?       Судя по тому, как колотилось сердце Уилсона, дело было.       — Очень хорошо. Полагаю, ты заслужил своё содержание на день.       Уилсон нетерпеливо потянулся к корзине, но Максвелл вырвал её из досягаемости. Желудок Уилсона протестующе заурчал. Учёный был слишком хорошо знаком с такого рода играми, но снова и снова они ощущались, как пощёчина. Настолько, что он был удивлён, как на его метафорических щеках ещё оставалась кожа.       Улыбка Максвелла была тёплой и манящей, как метель:       — Что, если я скажу, что у меня есть ещё шесть полных корзин, как раз ожидающих тебя?       Уилсон усмехнулся:       — Я бы спросил, в чём подвох.       — Всё достаточно просто. Я человек занятой, и мне в тягость ходить к тебе изо дня в день. Таким образом, я предлагаю дать тебе твои еженедельные задания и награды, которые к ним прилагаются, все сразу. Что скажешь, приятель? За полчаса можно заработать еды на неделю.       Да конечно. Максвелл никогда не выказывал признаки утомления, когда дело доходило до игр с Уилсоном, и если сейчас в этом не было подвоха, Уилсон был императором Луны. Тем не менее, неделя без снисходительности Максвелла стоила почти столько же, сколько и жратва.       — Ладно, — учёный помедлил. — Но я оставляю за собой право остановиться в любой момент.       Максвелл закатил глаза.       — Ладно. Ты сохраняешь право голодать, — он наклонил голову, как кошка, решающая, с чего начать играть с пойманной мышью. — Поклонись мне.       Задняя часть шеи Уилсона, должно быть, была красной, как у лобстера, но, к сожалению, в этой конкретной просьбе не было ничего нового. Он согнул спину, пока не увидел от Максвелла ничего, кроме ботинок и голеней.       — Встань на колени и умоляй меня.       Опять, уже проходили. Уилсон стиснул зубы и сделал, как ему было велено:       — Пожалуйста, Максвелл. Можно мне немного еды?       Прежде чем ответить, демон выждал возмутительно долгую паузу:       — Хмм. Приемлемо.       Уилсон тут же поднялся, изо всех сил стараясь не чувствовать себя марионеткой.       — Разденься.       Учёный нервно взглянул на не-совсем-сумерки.       — Холодно.       — Пойдёт только твой жилет.       Вздохнув, Уилсон расстегнул жилет и сбросил его, оставив лежать позади себя кучей.       — Ты мог бы хотя бы сложить его, — было ли это всего лишь воображение учёного, или в голосе демона звучало искреннее раздражение?       Уилсон пожал плечами:       — Тогда сделай это своим следующим приказом.       — Пожалуй, нет. Я придумал кое-что другое, — Максвелл молча рассматривал Уилсона, прежде чем продолжил. — Поцелуй меня.       Уилсон подошёл, встал на носки и поцеловал Максвелла в щëку.       Наверняка должен быть предел тому, сколько самодовольства может содержаться в одной ухмылке:       — Я не так имел ввиду.       — Угх, — Уилсона передёрнуло, но в конце концов он преодолел своё отвращение и задержался в объятиях мужчины. В конечном итоге, секундный дискомфорт был небольшой платой.       Целоваться с Максвеллом было странно. Неплохо, это точно, просто как-то... мокро. И тепло. И мягко: губы Максвелла казались почти что неприлично нежными по сравнению с потрескавшимися губами Уилсона. Учёный попытался игнорировать всё это и сосредоточиться на самом действии. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз кого-нибудь целовал? Намного больше десятка лет, даже если принять во внимание время в Константе. Боже мой. И до сих пор Уилсон так и не освоился в этом.       Максвелл, однако же, не высказывал никаких претензий. Когда Уилсон решил, что поцелуй длится достаточно долго, и отстранился, мужчина позволил ему сделать это, лишь рассеянно кивнув в знак подтверждения. Благодарный, Уилсон отступил, потирая руки, чтобы не замёрзнуть, ожидая, когда демон придумает и отдаст предпоследний приказ.       Это не заняло много времени:       — Станцуй для меня.       — Ты шутишь, да? — Уилсон не научился бы попадать в ритм, даже если бы его подвесили вверх ногами за лодыжку и рассказали всё о строении человеческих костей.       — Разве я похож на того, кто сказал это в шутку?       Честно говоря, да, но это мало, что значило. Уилсон закусил губу, размышляя, как именно он должен заставить своë тело двигаться.       Он попытался. Он поднял руки над головой и покрутил туловищем туда-сюда. Он поднялся на носки и изо всех сил старался подражать актёрам балета или, по крайней мере, тому, что, как он думал, делают актёры балета.       Всё это время Максвелл смотрел на него, его глаза сузились до щёлок, но он не говорил учёному, чтобы тот остановился.       Раздражённый, Уилсон сделал ещё один дикий поворот. Его нога зацепилась за сброшенный жилет, и он споткнулся, пытаясь сохранить равновесие.       — Достаточно.       Уилсон выпрямился и отдышался. Это не должно было сильно вымотать, но он всё равно чувствовал себя, словно бежал несколько минут подряд.       — Ты уже заработал еду на шесть дней, — впервые с тех пор, как появиться, Максвелл пошевелился. Он не спеша подошёл к всë ещё тяжело дышащему учёному и положил руку тому на плечо, сжимая сквозь тонкую ткань рубашки.       — А... — Уилсон глотнул воздуха, пытаясь не обращать внимание на паучье прикосновение. — А на седьмой?       — Это очень просто, — Максвелл присогнул колени и наклонился так, что его рот оказался у уха Уилсона, к которому мужчина также чашкой приставил другую руку.       Уилсон нахмурился, но остался неподвижен, пытаясь расслышал тихий шёпот Максвелла.       Тишина длилась ровно до тех пор, пока шёпот не обрёл форму. Это была, как и сказал Максвелл, очень простая просьба. Всего три слова.       Три слова, которые, как только их наполнил истинный смысл, стали подобны удару сосулькой.       — Нет!       В следующий же миг Уилсон оттолкнул демона, не думая о том, насколько глупо это было, насколько явно самоубийственно, уверенный только, что хочет, чтобы в этот самый момент мужчина оказался как можно дальше от него.       — Даже не смей! — прошипел он, отступая и принимая стойку боксёра, хотя за всю свою жизнь ни разу не выходил на ринг. — Да чтобы я... с тобой? В таком месте? Я лучше умру!       Уилсон видел, как шевелятся губы Максвелла, но не мог разобрать ни слова из-за хлынувшей в ушах крови. Дело было даже не в том, что просьба была от мужчины. Дело было даже не в том, что это был именно Максвелл. Дело было в самой просьбе, откровенном предложении чего-то, чего Уилсон никогда... никогда в действительности не хотел...       Улыбка Максвелла не исчезла, но взгляд его слегка потускнел. Блеск вернулся в полную силу в следующий же миг.       — Я не думал, что это окажется для тебя так сложно, приятель. Я попрошу о чëм-нибудь другом.       Уилсон старался не показывать своего облегчения, запятнанного стыдом. Максвелл говорил не всерьёз. Конечно же, нет. Это было сделано для того, чтобы вывести учёного из себя. И он попался на удочку, как последний дурак.       Пока Уилсон корил себя за наивность, Максвелл сократил дистанцию между ними. Он встал прямо перед Уилсоном и раскинул руки в стороны:       — Я хочу, чтобы ты убил меня.       Уилсон дважды моргнул.       — Что?       — Я сказал, что хочу, чтобы ты убил меня.       Странный звук, зловеще похожий на безумный смех угрожал вырваться из горла учёного. Он подавил его.       — Голыми руками?       — Я не ожидал, что ты будешь так придирчив к этому, — слышимая резкость эхом разнеслась по воздуху. Когда Уилсон в следующий раз посмотрел вниз, у его ног лежал ятаган, лезвие которого, казалось, состояло исключительно из теней, наполовину погружённых в сухую пыль. — Держи.       Перейдя от благоговейного трепета к повиновению, Уилсон поднял лезвие. Чёрная рукоять, казалось, сжимала его так же сильно, как он сжимал её. Острое ощущение прохладных теневых усиков, ползущих вверх по его руке, заставило его вздрогнуть, но когда он посмотрел вниз, то не увидел ничего дурного.       Однако, он сразу же почувствовал, как его разум начинает разваливаться.       — Продолжай, — Максвелл ещё больше развёл руки. — Покажи мне, на что ты способен.       Это ловушка. Это ловушка! Но Уилсон уже рванулся вперёд, подпитываемый ранее бесцельной яростью, своим явным разочарованием из-за жалкого положения, отчаянием, которое медленно и неуклонно подкрадывалось, как отвратительный прилив, и к тому времени угрожало захлестнуть его ноги...       Оглядываясь назад, он задавался вопросом, что именно он кричал, вонзая оружие вверх и вперёд. Возможно, это были и не слова. Просто искажëнное восклицание гнева.       Лезвие вошло в грудь Максвелла, как будто в ней уже была готовая прорезь. Кровь не брызнула, даже когда Уилсон вынул клинок, обезумев от успеха и ужаса своей кровожадности. Вместо этого пролились чернила, густая, сиропообразная чернота, что за считанные секунды покрыла пéред Максвелла и брызгами упала на землю. Дымящимися, кислотными брызгами, которые с резким шипением просочились прямо сквозь пыль и за её пределы.       Максвелл опустил взгляд на повреждённую грудь. Затем он встретился им с глазами Уилсона.       Он улыбнулся.       Лезвие упало, как перо, рассекая воздух пополам, прежде чем бесцеремонно лязгнуть на землю. Уилсон отшатнулся, его глаза расширились, когда тело демона скрутилось и исказилось, словно глиняная фигурка в руках невидимого великана, а затем, наконец, рухнуло грудой модной одежды и едкой смолоподобной слизи, в которой не осталось даже намёка на человека.       Уилсон уставился на месиво, бывшее некогда Максвеллом. Вскоре от него не осталось ничего, кроме шипения жидкости, разъедающей песок, и смутного запаха тухлых яиц.       Меч остался. Уилсон шарахнулся от него. Он был не из тех, кто называет какой-либо предмет добром или злом, но... не ходя вокруг да около: этот клинок действительно был злым.       Теперь он действительно может умереть с голоду, тупо подумал Уилсон, сутулившись поплетясь к лагерю, после того, как убедился, что кислота закончила растекаться и осталась безжизненной лужей... чего бы ни было. Топлива ужаса? Текстура была похожей. Может быть, он должен был взять образец...       Мысль испарилась из его головы, когда Уилсон увидел жалкое подобие своего лагеря. Шесть плетённых корзин ждали его, образуя аккуратный полукруг вокруг костра.       К той, что стояла слева, была прикреплена записка. Уилсон заметил, что его рука дрожит, только когда он открепил бумагу от ручки. Послание было простым, написанным красивым каллиграфическим почерком чернилами, чёрными, как ночь.       «Хорошая попытка».       Уилсон ел умеренно, несмотря на испытываемое сильное искушение от доступного банкета. Еды, без сомнения, должно хватить на неделю.       Разум его уже во всю работал. С таким количеством корзин под рукой у него могло бы быть достаточно материала, чтобы построить плот и отправиться в море. Конечно, это была авантюра, но то же самое в равной степени относилось и к тому, чтобы остаться на острове. Если он погибнет в море, то, по крайней мере, на своих собственных условиях.       На самом дне первой корзины он нашёл одно-единственное яблоко тëмно-багряного цвета и размером в точности для его руки. Он вперился в него взглядом.       И почувствовал глаза, ухмыляющиеся ему из темноты.